Евгений Чириков - Юность Страница 25

Несколько раз я порывался зайти в «Зарю» и спросить, не здесь ли до сих пор живет Зоя, но не решался. И вот однажды…

Курсистки-фельдшерицы устроили вечеринку, и я, как непременный гость всех идейных вечеринок, конечно, попал и на эту. Было тесно, шумно и весело: говорили речи, пели, танцовали, декламировали запрещенные стихи. В числе любимых декламаторов был и я… Вот уже увидали, хлопают, требуют, кричат по фамилии и называют любимое… Я гордо закидываю назад волосы, выхожу на маленькую эстраду и воцаряется привычная уху тишина, чуткая, пропитанная нервным электричеством…

 Что мне она: не жена, не любовницаИ не родная мне дочь,Так отчего ж ее образ страдальческийСпать не дает мне всю ночь?..

— начал я декламировать и обвел взорами сверкающую глазами толпу студентов и курсисток. Что это? Чьи это глаза странно так, пристально и удивленно, смотрят прямо в мою душу? Неужели — Зоя!.. Я замялся, опустил глаза и каким-то чужим голосом продолжал декламировать. Меня тянуло в ту сторону, где я столкнулся взорами с той, похожей на Зою, девушкой, но я не смел туда смотреть… Кончил — шум аплодисментов и крики: «бис»! Я раскланялся, показал жестом руки на шею и сошел с эстрады, отговариваясь болезнью горла, забрался в буфет и боялся выйти в зал. Окружив себя товарищами, я пил с ними пиво, говорил о серьезных вопросах, а сам трепетал от страха и радости какого-то ожидания… Она, она! Это ее глаза смотрели на меня с каким-то грустным изумлением. Я это не только увидел, я это почувствовал… Еще раз, хоть один только раз, увидать бы ее всю, а не одни глаза… Она, она!..

Я низко опустил голову: мимо, под-руку с Верой Игнатович, проходила Зоя. Торопливый жадный взгляд вслед уходящим: точно выросла на целую голову, стройная, гордая, с теми же тяжелыми золотыми косами, оттягивающими назад голову, та же плавная походка. И та, и не та.

— Ты что покраснел?

— Зубы заболели. Горло и зубы.

— Выпей коньяку: от зубов хорошо помогает.

— Коньяку? Что же… Пожалуй!

— Возьми полбутылки: у нас тоже зубы ноют… Деньги есть?

— Сколько угодно: только вчера из дому поддержку получил.

Взяли коньяку, стали пить. У меня быстро затуманилась голова и пропал страх перед Зоей. Ну, что ж, пусть проходит: я встану и раскланяюсь. В сущности, я ничего подлого не сделал, я сказал ей только то, что должен был сказать. Любовь — свободна…

— Выпьем, братцы!

И я затянул из «Кармен»: «Любовь свободна»…

— Посмотри, как похожа эта девица на Маргариту!

— Где?

— А вот, со студентом!..

— Да…

— Хорошенькая! — сказал один из компании и подмигнул.

— Пошляк! — бросил я в его сторону и почувствовал глубокое оскорбление. Начиналась ссора, но подошли две курсистки и быстро потушили наши сердца. В зале загремела музыка: старый знакомый такой вальс, и от этого вальса защемило в сердце. «Та-ра-ра-ра, т-а-та, та-ра-ра-та» — подтягивал я роялю и мне хотелось упасть головой на стол и расплакаться. Почему? Не знаю, ничего не знаю… «Та-рам-та-та, та-тааа, тарам, та-та-та-таа»…

— Выпьем, господа! Всё равно…

Потом я встал в дверях, скрестил по-наполеоновски руки и стал с грустной иронией смотреть на кружащиеся в вальсе пары. Подходили раскрасневшиеся курсистки и говорили:

— Я хочу с вами танцовать!

— Увы, не могу доставить себе этого счастья!

— Почему? Вы прекрасно танцуете, — я видела…

— К сожалению, я не заводная игрушка и пляшу только в тех случаях, когда мне хочется.

— Извините!

— И меня равным образом.

Вздрогнуло сердце: взор поймал желанное. С кем это вы, Зоя Сергеевна, изволите так упоительно вальсировать? А-а, с самим распорядителем!.. Мастер своего дела… Как качаются тяжелые косы… Красивая головка. Правда: она напоминает Маргариту… «Тарам-та-рам-та-та». Не обращает внимание. Ну что же поделаешь! Бог с тобой, Зоя!.. Улыбается этому болвану-распорядителю. Очевидно, напрасно я воображал, что мое письмо убьет в ней всякую радость. Эх, вы!.. Все вы — одинаковы!

— Тарам-та-та-та-раам… та-та-таа, та-та… Идемте, Игнатович, вальс!

— Идем!

Я подхватил Игнатович и с каким-то ожесточением стал кружить ее в вальсе.

— Будет, будет!.. Голова кружится… Ах, противный какой!..

— Мерси!

Посадил Игнатович и пошел опять к товарищам. В дверях, лицом к лицу — Зоя, преследуемая распорядителем. Как огнем обожгло душу и не стало сил пройти мимо, притворившись незнакомым:

— Здравствуйте, Зоя Сергеевна!

— Здравствуйте!

— Пойдемте танцовать… вальс!..

— Простите, я устала…

— Зоя Сергеевна устала…

— Извините, но я приглашаю не вас, а вашу даму…

Вот нахал! Нацепил на грудь дурацкий бант и воображает, что он неотразим. Погоди, я тебя научу деликатности. Пора бросить это глупое, бесцельное круговращение.

— Господа! Я прошу слова.

— Музыка! молчать!

— Тише!

Я встряхнул головой и начал речь. Никогда в жизни я не был так красноречив и никогда не горел так в своих словах, как в этот раз. С дрожью в голосе я говорил о зле, опоясавшем железным кольцом всю землю, с страстным порывом призывал всех к битве с этим злом, со слезами в глазах бичевал всех, не исключая себя, вызвал перед слушателями образ моей любимой, погибшей в бою женщины и, на память читая ее прощальное письмо к матери, неожиданно для себя разрыдался… Гром рукоплесканий перемешался с криками «тише!», с моими рыданиями, с встревоженными голосами девушек, не знавших, как и чем выразить мне свои симпатии и со всех сторон протягивающих мне руки со стаканами простой и сельтерской воды. Кто-то требовал доктора…

— Голубчик, что с вами?!.

Кто это? Такой нежный, ласковый голос, готовый оборваться слезами…

— Не знаю, Зоя!.. Ничего не знаю…

— Не надо, Геннадий плакать…

— Да, да… Я не буду… Я не знаю.

Я вскинул глаза на Зою: она отирала платочком слезы, и всё лицо ее пылало огненным румянцем.

— А вы-то что, Зоя Сергеевна…

— Не знаю… Вы так говорили… У меня всё время прыгали эти глупые слезы…

Нас окружили плотным кольцом и нельзя было уйти…

— Господа, вы нас арестовали! — сказал я с улыбкой окружающим, и гром новых рукоплесканий, веселого смеха и криков «браво» ответили на мою жалобу…

— Музыка! Играй! Музыка!..

— Вальс! — прокричал я и умоляюще взглянул на Зою.

— Ну, ладно… пойдемте уж!..

Зоя кинула веер неотстающему от нее распорядителю и положила руку на мое плечо… Мы закружились в вальсе, и я, как прежде, шептал тихо:

— Милая, милая… если бы ты знала!..

— Не говорите мне «ты»…

— Простите!..

— Мы только товарищи…

— Будем ли мы видеться?..

— Если случится. Что прошло, то невозвратно… Будет! У меня кружится голова… Мерси!

— Мерси!.. Я хотел бы проводить вас до дому… Могу я…

— Извините: Зоя Сергеевна дала мне слово!

— Да, меня проводят…

Опять этот болван-распорядитель… Неужели она…

— Касьянов, хочешь коньяку?

— Еще бы! Вот глупый вопрос.

— Идем в буфет!

Вернувшись на рассвете домой, я уселся за столом перед портретом Зои и долго всматривался в ее лицо, тихо говорил с ним о жизни, о любви и смерти, о чистоте и грязи в поступках. В чем-то старался я оправдаться перед портретом и в чем-то убедить его. А портрет скептически смотрел на меня и ничему не верил.

— Ты чиста и прекрасна в чистоте твоей, но жизнь сомнет тебя… Не гордись предо мною! Тебе ненужна моя любовь… Вижу. Я отдам ее тем, которым не до любви и не до чистоты. Имеем ли мы право уходить в любовь и красоту, когда вокруг нас одни страдания?.. Правда, Соня? Да, конечно!..

Я вынул из тайника портрет Сони и в нем почерпал утешение:

— Ты поймешь и простишь, а эта красавица… слишком она красива!.. Не для нас она, а вот для таких красивых болванов, как этот распорядитель с глупым бантом на груди… Танцуйте, господа, Бог с вами!.. Танцуйте!..

— С кем ты разговариваешь?..

— А, Палаша!..

— Никак плачешь?.. Об невесте, что ли? Не воротишь…

— Не воротишь, Палаша…

— Ты молодой еще… Свет не клином сошелся, найдешь другую. Девок много. А мертвого слезой не подымешь… Самоварчик тебе надо?..

В голове зазвучал вальс, под который я кружился с Зоей, и воскресло ощущение ее близости: теплая рука на плече, золотистый локон волос на щеке, запах духов и порывистое дыхание…

— «Тарам-тата-та-тааа, а-та-та-та-тарам-тааа».

— А ты не пой! У нас спят еще…

— Спят. «Спи кто может, я спать не могу!..».

— Ну, хоть другим-то не мешай!

…Воскресла моя умершая невеста… Зоя, Зоя, если бы ты могла заглянуть в мою измученную душу! Там только ты, одна ты, моя белая, чистая девушка, и безвыходный хаос страданий и позднего раскаяния… Ты сказала: «что прошло, то невозвратно»… Ах, если бы так! Почему же твой образ неотступно стоит пред моими глазами и тоска по тебе не хочет отпустить меня на волю? И почему вернулся в душу трепет первых свиданий, и я жадно ищу, как прежде, случайных встреч с тобой?.. Ах, теперь эти редкие встречи не дают мне ничего, кроме страдания. Зачем же я их ищу, ищу, ищу… Нет, что прошло, то возвратилось и снова, с еще более властною силой, захватило меня. Счастливая, для тебя оно — «не возвратно»… Ты смеешься над ним… и надо мною…