Иван Панаев - АКТЕОН Страница 25

Ольга Михайловна грустно посмотрела на мужа и ничего не отвечала.

- И переписку завести, - продолжал Петр Александрыч, - да ведь это что же такое наконец?

- Какую переписку? Она подняла голову.

- А вот…

Он вынул из кармана записку учителя.

- Он к вам пишет записки… Ведь у вас еще, кажется, муж не умер, живой перед вами.

Ольга Михайловна вскочила с дивана.

- Кто ко мне пишет? Какая записка? Покажите.

- Извольте…

Она схватила записку дрожащей рукой и пробежала ее.

Лицо ее вспыхнуло от негодования.

- И вы перехватили эту записку и распечатали ее?

- Нет-с, не я, а маменька.

- Что же вам угодно еще от меня?

- Больше ничего, как только все высказать вам это… Я надеюсь, что вы отвечать ему не будете.

- Нет, буду, - сказала она, смотря ему прямо в глаза.

- Как?.. На что же это похоже? Что вы будете отвечать?

- То, что я хочу проститься с ним, видеть его в последний раз.

- И вы мне, вашему мужу, в глаза признаётесь, что любите другого?

- Да, я люблю его, люблю, - повторила она спокойным и твердым голосом, - только не так, как думаете вы и ваша маменька. Я увижусь и прощусь с ним, хотя бы после этого и клеветы, и оскорбление, и презрение всей вашей губернии обрушились надо мною и подавили меня…

Петр Александрыч посмотрел на жену и подумал: "Да она помешалась!"

В эту минуту вошла горничная.

- Нянюшка, - сказала она, - просит вас к себе, сударыня; ей сделалось очень худо.

Ольга Михайловна вышла из комнаты, оставив своего супруга в страшном раздумье.

- Просто, - ворчал он сквозь зубы, - помешалась!..

Старуха няня была уже больна недели две, и в продолжение всей ее болезни Ольга

Михайловна почти не отходила от ее постели.

- Что же нейдет моя голубушка-то Ольга Михайловна? Послали ль за ней? - повторяла больная.

Ольга Михайловна неслышными шагами подошла к ней.

- Что с тобой, няня? Тебе хуже?

- Ах, это вы, моя кормилица… Дай мне твою ручку… Плохо, матушка, плохо…

Кажется, мой последний час пришел… Да и то сказать, зажилась, родимая; пора домой…

Пошли, кормилица, за священником, да вели привести ко мне, матушка, Сашеньку-то…

Последний раз посмотреть на него…

Дитя было приведено; вскоре за ним явился и Петр Александрыч.

- Спасибо тебе, кормилец, - сказала ему старуха, - что не забыл меня…

Через минуту она обратилась к Ольге Михайловне.

- Послушай, матушка… ты здесь… Наклонись ко мне… Не препоручай ничего, родимая, Антону, - шептала она, - сохрани тебя бог… и никому из дворни… кроме Петра…

А где же мой Сашенька-то?..

- Вот он, няня.

Ольга Михайловна приподняла своего сына и посадила на кровать к больной.

- Голубчик мой, милое мое дитятко… - говорила старуха, смотря на него.

- Благослови его, благослови его, няня! - сказала Ольга Михайловна голосом, задушаемым слезами.

Старуха просила, чтобы ее приподняли. В комнате было как в сумерках. Сероватый осенний день едва проходил сквозь окно в комнату умиравшей, и только слабый свет лампады, теплившейся перед двумя образами, стоявшими у ее изголовья, освещал ее морщинистое лицо, исхудавшее от болезни.

- Во имя отца и сына и святаго духа! - сказала старуха, осеняя дитя своей дрожащей рукой, - будь счастлив, расти, голубчик, отцу и матери на утешение.

Няня поцеловала его и заплакала.

И у Петра Александрыча показались на глазах слезы.

Священник пришел и причастил умирающую. После причастия старуха улыбнулась и как будто с большею живостию посмотрела на всех.

- Поздравьте же меня, - сказала она, - господь сподобил меня, грешную, причаститься святых тайн.

Она несколько минут отдохнула и потом начала говорить, беспрестанно останавливаясь и совсем ослабевшим голосом:

- У меня под кроватью два сундучка стоят да две скриночки… Там вещи, которые я собирала, берегла… разные вещи… Родных у меня никого нет… я была одна, как перст…

Это, матушка Ольга Михайловна, я тебе оставляю… Слышишь?

- Слышу, няня… Благодарю тебя.

- Петенька! подойди же ко мне… Петр Александрыч подошел к няне.

Она собрала все свои силы, крепко ухватила его за голову и начала целовать.

- Исполни просьбу твоей старухи, батюшка, последнюю просьбу… береги жену свою… береги ее, Петенька…

Не давай ее никому в обиду, кормилец… У нее нет здесь ни отца, ни матери… Она на чужой стороне… Она добрая, она все за твоей больной няней ходила… А где ты? ты здесь, моя кормилица… Дай, я тебя перекрещу, - сказала няня Ольге Михайловне. -

Прощайте все, добрые люди… А где же Прасковья Павловна?..

Голос старухи постепенно замирал; она прошептала еще несколько невнятных слов, раза два простонала - и стихла.

Когда Ольга Михайловна вышла из комнаты няни, в сенях навстречу ей попалась

Прасковья Павловна и дочь бедных, но благородных родителей.

- Что наша старушка? - спросила последняя с участием.

- Она скончалась, - отвечала Ольга Михайловна.

- Неужели?..

Дочь бедных, но благородных родителей поднесла платок к глазам.

- А нам даже и не дали знать, что она в таком трудном положении! - сказала

Прасковья Павловна, искоса посматривая на свою невестку, - да и зачем? мы ходить с

Анеточкой за больными не умеем, где же нам? Мы добродетельными прикидываться также не можем… В притворстве уроков не брали… Учителей у нас знакомых нет; наставлений давать нам некому…

Прасковья Павловна выходила из себя. Дочь бедных, но благородных родителей посмотрела выразительно на свою благодетельницу и едва заметно покачала головой.

- Пойдемте, дружочек Анеточка, простимся с покойницей… дай ей бог вечную память! - Прасковья Павловна перекрестилась. - Не забудьте же, душенька Анеточка, вписать в моем поминанье рабу божию Федосью…

ГЛАВА XI

Андрей Петрович, узнав, что его мальчик, посланный учителем в село Долговку, был наказан, пришел в ужасную ярость.

- На моего человека осмелиться руку занести! - кричал он, ходя по комнате и обращаясь к одному из гостивших у него помещиков, - хорошо же! это не пройдет даром…

Нет, любезный соседушка, извините… Ну, уж этот Петр Александрыч, сущая баба, признаюсь… Этого я от него не ожидал. Как позволить себя опутать до такой степени!..

"Мать!" - говорит… Имей он уважение к матери - против этого ни слова, да на что же у человека царь-то в голове? как же не жить своим умом?.. Притеснили эту бедную Ольгу

Михайловну так, что ни на что не похоже… выводят сплетни по целой губернии, расславили ее на всех перекрестках… да и меня вмешали в эту историю… А учитель мой человек отличный, тихий, благородный… я бы с ним целый век не расстался… Ну, да уж зато какой же я аттестат ему дам, черт возьми! в золотую рамку может повесить просто!..

Вишь, злоба какая! Осмелиться наказать чужого человека!.. Погоди, вот я все их ухищрения обнаружу; я заставлю замолчать целую губернию! Да, я таков… со мной не шути.

Андрей Петрович, который в продолжение всей своей жизни брал только перо для того, чтоб подписывать свое имя, - схватил лист почтовой бумаги и в один присест написал к Петру Александрычу следующее:

"Милостивый государь мой после таких поступков с вашей стороны каков был последний поступок с моим человеком, который принес письмо от учителя к вашей супруги, я не вхожу в рассмотрение по приказанию Вашему или вашей Матушки сделано то, а имею только честь объявить вам, что буде хто из ваших крестьян либо дворовых после сего покажется в моей деревне покровке новоселовке тож то не применет с ним последовать такоеже наказание коему у вас подвергся мой человек. - Засим имею честь быть ваш слуга Андрей Боровиков".

Письмо это не произвело сильного действия на Петра Александрыча; он даже жалел втайне о нечаянной вражде своей с Андреем Петровичем; зато оно чрезвычайно раздражило Прасковью Павловну.

- Ах он, бессовестная душа! низкий человек! - восклицала она. - Уж недаром у меня всегда на сердце было что-то против него!.. Правда, говорят, что все к лучшему, теперь я верю этому… Ну, если бы я выдала Анеточку за него, ведь он погубил бы ее, совсем погубил!.. У кого же нам теперь взять музыкантов для сговору и для свадьбы?.. Вот беда!..

Сговор и свадьба должны были совершиться в губернском городе, где пламенный жених нетерпеливо ожидал избранницу своего сердца. Прасковья Павловна целые дни проводила в сборах и приготовлениях к 26-му сентября: этот день назначался для выезда из села Долговки. Петр Александрыч приглашен был посаженым отцом, а Фекла Ниловна посаженою матерью со стороны невесты.

Дочь бедных, но благородных родителей с тех пор, как торжественно была объявлена невестой, находилась в меланхолическом состоянии. Она беспрестанно вздыхала. Ее несколько тревожило, что жениха ее зовут Парамоном, но зато это окончательно утвердило ее веру в святочные гаданья. Имя Парамона, как известно читателю, впервые услышала она полтора года пред сим, в один из рождественских вечеров, когда робко и трепетно выбегала на улицу вопрошать судьбу о своей участи.