Полубоги - Джеймс Стивенс Страница 25

«Глаз не смыкаю три ночи подряд», — сказал страдалец и отправил особое посольство к властям.

Радаманта их появление изумило. Локоть его покоился на обширном колене, а тяжелая голова — на ладони, что была много акров в длину и много акров в ширину.

«Что такое случилось?» — спросил он.

«Владыка не в силах спать», — произнес представитель посольства и со словами этими улыбнулся, ибо даже для него самого звучало это чуднó.

«Спать ему необязательно, — сказал Радамант. — Сам я не сплю от начала времен — и никогда не усну, пока время не исчерпается. Но жалоба сия занятна. Что же не дает покоя вашему хозяину?»

«Ад весь кувырком, — ответил изверг. — Истязатели рыдают, как дети малые. Начала при этом сидят на корточках сложа руки. Хоры мечутся туда-сюда и воюют друг с дружкой. Чины подпирают стенки, пожимают плечами, а прóклятые орут и хохочут и к мукам сделались нечувствительны».

«Меня это не касается», — молвил судия.

«Грешники требуют справедливости», — сказал представитель.

«Ее они получили, — отозвался Радамант, — пусть в ней и преют».

«Преть они отказываются», — возразил представитель, заламывая руки.

Радамант выпрямился на троне.

«Есть в законе такая аксиома, — произнес он, — каким бы запутанным ни было событие, никогда не бывает в самом основанье его больше одного человека. Кто этот человек?»

«Некто Бриан из рода Брианов, покойник из графства Керри. Бедовый! Получил предельную кару неделю назад».

Впервые в бытии своем растревожился Радамант. Поскреб в затылке — что проделал тоже впервые.

«Предельную кару получил он, говоришь, — произнес Радамант, — вот же незадача! Я проклял его на веки вечные, и ничего ни лучше, ни хуже уже не устроишь. Не мое это дело!» — гневно воскликнул он и выдворил делегацию силком.

Но беды это не облегчило. Зараза распространилась на десять миллионов миллиардов голосов, что скандировали в унисон, — и еще бесчисленные тьмы вслушивались в промежутках между мученьями.

«Кто украл трехпенсовик? Кто украл трехпенсовик?»

Вот что кричали они. Рай содрогался вместе с адом. Вселенная заполнилась этим размеренным гамом. Хаосу и полой Нокс[25] к их первородным мукам добавился новый разлад. Внизу составили новую петицию, из которой следовало, что, если недостающую монетку не вернуть ее хозяину, аду придется закрыть врата. Читалась в той петиции и завуалированная угроза, ибо Пункт 6 намекал: если от ада отмахнутся, далее, возможно, несдобровать и раю.

Тот документ был доставлен и рассмотрен. Вследствие его отправлено было заявление по всем стражам Рая с призывом ко всякому человеку, архангелу, серафиму, херувиму или аколиту, кто найдет трехпенсовик начиная с полудня десятого августа, чтоб человек этот, архангел, серафим, херувим или аколит доставил трехпенсовик Радаманту в Суд и получил за то бесплатное отпущение и расписку.

Монетку не доставили.

* * *

Молодому серафиму Кухулину было с собою так, будто сам он не свой. Не страдал он — гневался. Хмурился, размышлял и негодовал. Теребил золотой локон в пальцах, покуда едва ль не до самого кончика не выпрямился тот и весь не обвис — кончик по-прежнему вился золотом. Прикусил его серафим Кухулин и, сумрачно жуя, прохаживался взад-вперед. И всякий день стопы его направлялись в одну и ту же сторону — по длинной входной аллее, через могучие врата, по выточенным каменным плитам к загроможденной пустоши, где монументально восседал Радамант.

Туда-то и двинулся он осторожно, иногда вытянув руку, чтоб себе добавить опоры, замирал ненадолго, раздумывая, оттуда прыгал далее на следующий камень, отыскивал равновесие и прыгал вновь. Так добрался он до судии, встал рядом и воззрился на него насупленно.

Торжественно поздоровался серафим Кухулин: «Благослови Боже труд», — но Радамант не отозвался, лишь кивнул, ибо очень занят был.

И все же судия заметил его и временами приподнимал задумчивые вежды, повертываясь к серафиму, — и так вот несколько секунд глядели они друг на друга в перерыве между нескончаемыми трудами.

Иногда на минуту-другую юный серафим Кухулин переводил взгляд с судии на подсудимых, что пятились или протискивались вперед, хорошие и дурные одинаково тряслись от страха, не ведая, куда поведет их рок. Друг на дружку не смотрели они. Смотрели на судию, восседавшего на высоком эбеновом троне, и не могли глаз отвести. Были среди них те, кто знал, отчетливо угадывал свою судьбу; пристыженно и обессиленно сидели они и трепетали. Были и такие, кто уверен не был: у таких кроличьи глаза, а трепетали эти подсудимые не меньше прочих и, поглядывая вверх, грызли себе костяшки на кулаках. Были и обнадеженные, но все равно бродили они пустошами памяти, выискивали и взвешивали свои грехи, и вот эти, даже когда блаженство их оказывалось решено, а шаги направлялись по легкому пути, шли шатко, не осмеливаясь оглядеться по сторонам, ухо востро — не раздастся ли: «Стой, негодник! Тебе в другую сторону!»

Вот так день за днем приходил серафим Кухулин постоять рядом с судией; и однажды Радамант, вглядевшись в него попристальней, вскинул великую длань свою и повелел:

«Ступай и встань средь тех, кого судить».

Ибо Радамант знал. Его это было дело — глядеть глубоко в сердце и ум, выуживать тайны из омутов сущего.

И юный серафим Кухулин, все еще зажимая золотой локон губами, послушно двинулся вперед и обустроил оперенье свое промеж двоих поскуливавших, глазевших да трясшихся.

Когда же настал его черед, долго и внимательно вперялся в него Радамант.

«Что ж!» — произнес он.

Юный серафим Кухулин выпустил золотой завиток из уст.

«Что найдено — то твое», — громко сказал он и очень дерзко уставился на судию.

«Надлежит отдать», — постановил судия.

«Пусть отнимут», — объявил серафим Кухулин. И внезапно (ибо такое могут духи по своей воле) вокруг головы его вспыхнули молнии, а руки его схватили за горло громы.

Вторично за свое бытие Радамант встревожился — и вновь почесал в затылке.

«Вот же незадача», — произнес он мрачно. Однако вскоре воззвал к тем, чья это была обязанность.

«Тащите его на эту сторону!» — взревел он.

И подступили они. Но серафим Кухулин ринулся им навстречу, и златые кудри его пылали и потрескивали, перекатывались громы у ног его, а вокруг шипело и жалило сияющее переплетенье — и те, кто подступил, спотыкаясь, сдали назад и, вопя, унесли ноги.

«Вот же незадача», — молвил Радамант и краткое время угрожающе вперялся в серафима Кухулина.

Впрочем, совсем краткое. Внезапно опустил он руки на подлокотники своего трона и подъял устрашающее тулово свое.