Пауло Коэльо - Заир Страница 26

А что, если Михаил сказал правду?

Я пытался припомнить все в мельчайших подробностях — вот я ступил с тротуара на мостовую, автоматически огляделся по сторонам, увидел автомобиль, но я был на безопасном расстоянии от него. И все же меня сбил мотоциклист, который, вероятно, пытался обогнать машину и был вне моего поля зрения.

Я верю в знамения. После того как я прошел Путем Сантьяго, все преобразилось: то, что нам надлежит знать, постоянно находится у нас перед глазами, достаточно лишь оглядеться по сторонам внимательно и с уважением, чтобы понять, куда именно ведет нас Бог и какой шаг следует сделать в ту или иную минуту. Кроме того, я научился чтить тайну: как сказал Эйнштейн, Бог не играет со Вселенной в кости — все взаимосвязано и исполнено смысла. И пусть этот смысл почти всегда скрыт от нас, мы знаем, когда приближаемся к исполнению нашего истинного предназначения на земле — в такие мгновения все, что мы делаем, заряжено энергией воодушевления.

Есть она — значит, все хорошо. Нет — значит, лучше сразу же изменить курс.

Когда мы на верном пути, то следуем знакам и знамениям, и время от времени отклоняемся от цели, и тогда Высшая Сила приходит к нам на помощь, не давая совершить ошибку. Может быть, наезд мотоцикла — это знак свыше? Может быть, Михаил интуитивно воспринял сигнал, посланный мне?

Я подумал, что на оба эти вопроса следует ответить «да».

И не потому ли, что я принял свою судьбу, позволил Высшей Силе вести и направлять меня, я заметил, что Заир мало-помалу теряет накал. Мне стоило теперь лишь вскрыть конверт, прочесть адрес и позвонить в дверь Эстер.

Но знаки указывали, что время для этого еще не пришло. Если Эстер и в самом деле так важна для меня, если она все еще меня любит (а Михаил утверждал, что любит), то зачем форсировать ситуацию, которая приведет меня к совершению тех же самых ошибок, что уже были мною совершены когда-то?!

Как избежать их повторения?

Теперь, когда я лучше знаю себя, и происшедшие во мне перемены, и то, что вызвало эту выбоину на дороге, прежде даровавшей одну только радость.

Но разве этого достаточно?

Нет, нужно еще узнать, кем была Эстер и через какие преображения прошла она за то время, что мы вместе.

Но разве достаточно ответить лишь на два эти вопроса?

Нет. Есть еще и третий. «Почему нас свела судьба?»

Времени у меня в больничной палате было в избытке, и я новыми глазами взглянул на свою жизнь. Я всегда искал приключений и всегда хотел надежности — хоть и знал, что одно с другим сочетается плохо. Ни на миг не сомневаясь в своей любви к Эстер, я стремительно влюблялся в других, и всего лишь потому, что нет на свете игры увлекательней, чем обольщение.

Проявлял ли я, обнаруживал ли свою любовь? Может быть, но недолго, не всегда. А почему? Потому что считал: в этом нет необходимости, она и так должна знать о ней и ни на миг не сомневаться в моих чувствах.

Помню, как много лет назад кто-то спросил меня, было ли что-то общее у моих возлюбленных. Ответ не замедлил: Я. И, осознав это, я увидел, сколько же времени было убито на поиски нужного человека — женщины менялись, я оставался прежним и не усваивал себе то, что нас сближало. У меня было много возлюбленных, но я всегда ждал нужного мне человека. Я подчинял и подчинялся, и отношения распадались, — но тут появилась Эстер, и картина переменилась полностью.

Я думал о своей бывшей жене с нежностью: миновало то время, когда я с упорством одержимого мечтал найти ее, узнать, почему она исчезла без объяснений. Хотя «Время раздирать и время сшивать» было настоящим исследованием моего последнего супружества, эта книга все же — и прежде всего — свидетельствовала о том, что я способен любить и чувствовать потерю. Эстер заслуживала чего-то лучшего, нежели слова, но даже и слова, простые слова так и не были произнесены за все то время, что мы были вместе.

Всегда нужно знать, когда заканчивается очередной этап твоей жизни. Замыкается круг, закрывается дверь, завершается глава — не важно, как ты это назовешь, важно оставить в прошлом то, что уже принадлежит прошлому. Постепенно я начинаю понимать, что уже не смогу вернуться назад и сделать мир вокруг меня таким, как когда-то, и эти два года, прежде представлявшиеся мне нескончаемой пыткой, теперь проявляют свой подлинный смысл.

И дело выходило далеко за рамки моих семейных неурядиц: любой мужчина, каждая женщина связаны с некой энергией — многие именуют ее любовью, а на самом деле — это тот первоэлемент, из которого и была создана Вселенная. Управлять этой энергией нельзя — это она мягко управляет нами; это в ней пребывает все, чему учит нас бытие. А захочешь использовать ее в своих целях — останешься ни с чем, и ждут тебя горчайшее разочарование, обманутые ожидания, безнадежность, ибо энергия эта вольна и дика.

До гробовой доски твердим, что любили когда-то кого-то или что-то, а на самом деле мы всего лишь страдаем, и потому страдаем, что вместо того, чтобы воспринять ее силу, пытаемся ослабить ее, тщеславясь иллюзией жизни.

И чем больше я думаю об этом, тем слабей становится Заир и тем ближе подхожу я к обретению самого себя. Я готовлю себя к долгой работе, которая потребует от меня размышлений безмолвных и упорных. Несчастный случай помог мне понять — не надо искусственно приближать то, для чего еще не настало «время сшивать».

Я вспомнил слова доктора Луи: после подобной травмы человек может умереть в любую минуту. А если так и произойдет? Если через десять минут мое сердце остановится?

Когда сиделка внесла в палату ужин, я осведомился:

— Вы уже задумывались о своих похоронах?

— Успокойтесь, — отвечала она. — Вы вне опасности и выглядите гораздо лучше.

— А я и не беспокоюсь. И знаю, что выживу, — некий голос известил меня об этом.

Я намеренно упомянул про «голос», желая немного спровоцировать ее. Сиделка взглянула на меня с подозрением, подумав, вероятно, что надо бы провести новые исследования и удостовериться, что мозг пациента не пострадал.

— Знаю, что выживу. Проживу еще день, еще год, еще лет тридцать или сорок. Но когда-нибудь, несмотря на все достижения науки, покину этот мир. И меня похоронят. Я думаю об этом уже сейчас и хотел узнать, случалось ли вам задумываться о своих похоронах.

— Нет, никогда. Но больше всего меня страшит мысль о том, что когда-нибудь все кончится.

— Хочешь или не хочешь, соглашаешься или возражаешь, но это — реальность, и от нее не уйти. Вы не против, если мы еще немного поговорим на эту тему?

— Меня ждут больные, — сказала она, поставила ужин на стол и торопливо вышла, почти выбежала из палаты. Нет, она спасалась бегством не от меня, а от моих слов.

Что ж, если сиделка не желает обсуждать со мной сей предмет, придется поразмышлять о нем в одиночестве. Я вспомнил строчки выученного еще в детстве стихотворения:

Когда она придет незваной гостьей,Быть может, испугаюсь я. А может,С улыбкою скажу: «Был день хорош,И, значит, может ночь спуститься:Ведь поле вспахано, и стол накрыт,И в доме прибрано, и все на месте».

Да, я бы хотел, чтобы это так и было — все на месте, всему свое место. А какие слова выбьют на моей надгробной плите? И Эстер, и я написали завещания: оба мы предпочли кремацию. Мой прах я попросил развеять по ветру над местечком Себрейро, что на Пути Сантьяго. Эстер свой — над морем. Стало быть, никакой плиты и не будет.

Ну а все же — какие слова могли бы стать моей эпитафией? Пожалуй, вот эти:

«Смерть застала его в живых».

Может прозвучать бессмыслицей, но я знаю очень многих людей, которые перестали жить, хоть и продолжали работать, обедать и вращаться в обществе. Но все это они делали машинально, не постигая, что каждый новый день несет с собой магию; не чувствуя, что иногда следует остановиться и задуматься о чуде жизни; не понимая, что уже через мгновенье ты можешь исчезнуть с лица земли.

Да, бесполезно было объяснять все это сиделке — и прежде всего потому, что забрать посуду пришла не она, а другая, которая (вероятно, по распоряжению врачей) сразу взяла со мной очень жесткий тон. Она спросила, помню ли я, как меня зовут, какой нынче год, как фамилия президента США, да и все прочие ее вопросы были из разряда тех, которые задают людям в том случае, когда хотят удостовериться, что они не слабоумные.

И все потому, что я поинтересовался тем, о чем стоило бы думать каждому: «Вы уже задумывались о своих похоронах?», «Вы знаете, что рано или поздно умрете?»

В ту ночь я уснул с улыбкой. Заир исчезал, Эстер возвращалась, и если не суждено мне будет дожить до утра, то, несмотря на все, что происходило в моей жизни, несмотря на все мои неудачи и поражения, несмотря на потерю любимой, на все несправедливости, которым подвергался я и подвергал других, — я пребуду живым до последней минуты и с полной уверенностью смогу утверждать: