Джейн Остен - Чувство и чувствительность Страница 26

При этих словах она пристально поглядела на Люси, надеясь прочесть что-нибудь по ее лицу — ведь большая часть ее признания могла быть ложью! Однако выражение Люси не изменилось.

— Боюсь, вам кажется, что я допустила большую вольность, — сказала она, — открывшись вам. Да, конечно, мы с вами знакомы недолго, то есть лично, но по описанию вы и ваше семейство известны мне довольно давно, и, едва увидев вас, я почувствовала себя с вами, как со старой знакомой. К тому же сейчас я, правда, сочла, что обязана дать вам объяснения после того, как задала такой вопрос про мать Эдварда, тем более что, к несчастью, мне не у кого просить совета. О нас знает только Анна, но на ее суждение совсем нельзя полагаться. И мне от нее больше вреда, чем пользы, ведь я все время боюсь, как бы она меня не выдала. Она совсем не умеет держать язык за зубами, что вы, конечно, заметили, и, право же, когда давеча сэр Джон назвал его имя, я ужас как перепугалась, что она сейчас все и распишет. Даже невообразимо, сколько я душевных мук терплю из-за этого. Дивлюсь, право, что я еще жива после всех страданий, какие переношу ради Эдварда вот уже четыре года. И ничего не известно, и надежды так зыбки, и ведь мы почти не видимся, много-много два раза в год. Право, я даже не понимаю, как у меня еще сердце не разорвалось.

Тут она достала носовой платок, но Элинор не почувствовала к ней особого сострадания.

— Порой, — продолжала Люси, утерев глаза, — я даже думаю, не лучше бы для нас обоих вернуть друг другу слово. — Тут она поглядела прямо в лицо своей собеседницы. — Но у меня недостает решимости. Мне невыносима мысль о том, каким несчастным его сделает одно упоминание о нашем разрыве. Да и я сама… он так мне дорог, что у меня нет сил с ним расстаться. Что бы вы мне посоветовали, мисс Дэшвуд? Как бы вы сами поступили в таком случае?

— Извините меня, — ответила Элинор, которую этот вопрос поверг в изумление, — но в подобных обстоятельствах я никакого совета дать вам не могу. Вы должны положиться на собственное суждение.

— Оно конечно, — продолжала Люси после того, как обе они некоторое время хранили молчание, — его матушка когда-нибудь да должна так или иначе его обеспечить, но бедняжка Эдвард в такой тоске! Он не показался вам унылым, когда гостил у вас в Бартоне? Когда он простился с нами в Лонгстейпле, чтобы отправиться к вам, он был в таком расстройстве, что я боялась, как бы вы не подумали, что он болен.

— Так он приехал к нам от вашего дяди?

— Да-да. Он прогостил у нас две недели. А вы полагали, что он прямо из Лондона?

— Нет, — ответила Элинор, с грустью все более убеждаясь, что Люси не лжет. — Он, помнится, сказал нам, что провел две недели у друзей в окрестностях Плимута. — Вспомнила она и как удивилась тогда, что он больше ничего про этих друзей не сказал и умолчал даже об их имени.

— И вы заметили его уныние? — повторила Люси.

— О да! Особенно в первые дни.

— Я умоляла его побороть себя, опасаясь, как бы вы не заподозрили о причине. Но он впал в такую меланхолию оттого, что не мог провести с нами больше двух недель и видел, как страдаю я. Бедняжка! Боюсь, ему не стало легче: письма его так печальны! Это я получила, когда мы уезжали из Эксетера. — Она достала из кармана письмо и небрежно показала Элинор, кому оно было адресовано. — Полагаю, вы знаете его руку. Почерк у него бесподобный, хотя на этот раз писал он не так хорошо, как обычно. Наверное, устал, потому что исписал весь листок как мог теснее.

Элинор увидела знакомый почерк и уже не могла долее сомневаться. Миниатюра, тешила она себя надеждой, попала к Люси случайно и вовсе не была подарком Эдварда, но если они переписываются, то, значит, они действительно помолвлены — ведь только помолвка дает им подобное право. И на несколько мучительных мгновений она почти утратила власть над собой, сердце ее сжалось, ноги подкашивались, но совладать с волнением было необходимо во что бы то ни стало, и, решительно подавив бурю своих чувств, она почти тотчас сумела возвратить себе спокойствие и сохранить его до конца их беседы.

— В переписке, — сказала Люси, пряча письмо в карман, — мы находим единственное утешение в долгие месяцы постоянных разлук. Да, правда, у меня есть еще его портрет, но бедняжка Эдвард лишен даже такого средства утоления печали. Он говорит, что, будь у него мой портрет, его страдания утишились бы. Когда он последний раз был в Лонгстейпле, я подарила ему свой локон, вделанный в кольцо, и он клянется, что на сердце у него стало легче, хотя, натурально, портрет утешал бы его гораздо больше. Возможно, вы заметили у него на руке это кольцо, когда он был у вас?

— О да, — ответила Элинор ровным голосом, твердость которого прятала такую душевную боль и горечь, каких она еще никогда не испытывала. Она была потрясена, ошеломлена, уничтожена.

К счастью для нее, они уже подходили к Коттеджу и разговор оборвался. Посидев с ними несколько минут, Люси с сестрой отправились назад в Бартон-парк, и Элинор могла теперь вволю думать и страдать.

Глава 23

Как ни мало Элинор доверяла правдивости Люси, на этот раз по зрелом размышлении она не нашла повода заподозрить ее во лжи: никакой соблазн не толкнул бы ее на столь глупую выдумку. И Элинор более не могла, не смела сомневаться в словах Люси, истинность которых подтверждалась множеством всяческих свидетельств и доказательств, а опровергалась лишь ее собственной безрассудной надеждой, что они один обман. Эдвард, бесспорно, мог познакомиться с Люси в доме мистера Прэтта, и это делало все остальное и неопровержимым и невыразимо тягостным. То, что Эдвард гостил где-то в окрестностях Плимута, его меланхолия, горечь, с какой он говорил о неопределенности своего будущего, противоречивость его поведения с ней самой, подробные сведения о Норленде и всей их семье, которыми столько раз удивляли ее обе мисс Стил, миниатюра, письмо, кольцо — все это слагалось в доказательства, которые уже не позволяли опасаться, не винит ли она Эдварда несправедливо, а, наоборот, неумолимо свидетельствовали, как дурно он поступил с ней, и иного объяснения им она не находила, как бы того ни хотела. Возмущение столь бессердечным двуличием, гнев, что ее ввели в подобное заблуждение, вначале мешали ей видеть что-нибудь, кроме собственной обиды. Однако вскоре их сменили новые мысли и догадки. Намеренно ли Эдвард ее обманывал? Притворялся ли он, будто питает к ней чувство, которое вовсе не испытывал? Он помолвлен с Люси, но по велению ли сердца? Нет! Что бы ни было прежде, теперь его сердце принадлежит ей одной. И она не тешит себя ложными мечтами. В Норленде ее мать, сестры, Фанни постоянно замечали его внимание к ней. Нет, в ней говорит не тщеславие! Он, бесспорно, любит ее. Ах, как эта мысль в единый миг утишила негодование! Как соблазнительно было немедля его простить! Да, разумеется, он виноват, очень виноват, что остался в Норленде, когда начал понимать, какую власть она приобретает над ним. Тут ему извинения нет. Но если он ранил ее, то на какие страдания обрек себя! Если ее положение тяжко, то его лишено и тени надежды. Своей опрометчивостью он причинил ей горе, но лишь на время, себя же навсегда обрек бедственному существованию. Когда-нибудь она, быть может, исцелится от печали. Но он — что ждет его впереди? Найдет ли он с Люси Стил хотя бы подобие счастья? Как жизнь будет влачить он, с его благородством, деликатностью чувств и образованным умом, имея такую жену, как она, — невежественную, лживую и себялюбивую?

В девятнадцать лет пылкое юношеское увлечение затуманило ему глаза на все в ней, кроме красоты и живости характера. Но с тех пор прошли четыре года — те четыре года, когда, если они проведены со смыслом, рассудок обретает силу, — и он должен был увидеть все недостатки ее воспитания, тогда как она, проведя эти годы в далеко не лучшем обществе среди вздорных занятий, несомненно, утратила ту безыскусственную простоту, которая, быть может, прежде придавала ее красоте особую обворожительность.

Полагая, что Эдвард намерен искать ее руки, они предвидели, как нелегко ему будет получить согласие матери на такой брак; но какие же препятствия начнет чинить та, если выбранная им невеста уступает ей не только происхождением, но, вероятно, и состоянием? Правда, мысль об этих трудностях, если его сердце настолько охладело к Люси, вряд ли столь уж для него тяжка, но грустен жребий человека, когда мысль, что его ожидают упреки и неудовольствие близких, приносит с собой облегчение!

Пока эти догадки тягостной чередой сменяли одна другую, Элинор уже плакала о нем больше, чем о себе. Поддерживаемая убеждением, что ничем не заслужила постигшего ее несчастья, утешенная уверенностью, что Эдвард не совершил ни единого неблагородного поступка и достоин прежнего ее уважения, она даже в эти первые минуты после того, как ей был нанесен столь страшный удар, нашла в себе достаточно сил, чтобы держаться спокойно и ничем не вызвать подозрений у матери и сестер. И ей удалось настолько справиться с собой, что за обедом, всего лишь два часа спустя после того, как ей пришлось отказаться от самых своих заветных надежд, никто при взгляде на обеих сестер даже не предположил бы, что Элинор втайне оплакивает судьбу, навсегда разлучившую ее с предметом ее любви, а Марианна мысленно перебирает совершенства человека, чье сердце считала всецело своим и чье лицо ожидала увидеть в каждом экипаже, приближающемся к их дому.