Шолом-Алейхем - В маленьком мире маленьких людей Страница 26

Правда, те глупые, но счастливые годы уже давным-давно ушли, и Бог весть, вернутся ли они когда-нибудь; у этих людей уже иным голова забита, их мучают горести посерьезнее, чем «Славьте» и «Благословен»; но вражда между касриловцами и козодоевцами осталась враждой, и никоим образом невозможно разумно объяснить ее постороннему человеку… Поди, к примеру, помоги постигнуть смысл того, что касриловский христианский мальчик при виде еврея обязан, захватив зубами свой картуз, трясти его и петь при этом песенку: «Жид, жид! Халамид! Загубив черевик! А я шов! Тай нашов! Тай пидняв! Тай пишов!» Или наоборот, будьте настолько мудры и помогите уразуметь, откуда берется, к примеру, такое, что касриловский еврей, заговорив о нееврее, начинает изо всех сил пересыпать свою речь древнееврейскими словами: «Дай человеку шкалик водки, но не молэй[47], с куском лехем[48], потому что он сегодня еще совсем не ел, уплати ему два гроша, и пусть уйдет, только не спускай с него эйнаим[49], как бы он чего-нибудь не унес…» Это — из числа тех явлений, которые постигнуть здравым рассудком невозможно, это надо чувствовать… Но вернемся к касриловским и козодоевским евреям.

Бывают в жизни человека такие обстоятельства, когда все прежнее предается забвению, все вычеркивается, как бы никогда его и не было; и — счастье, что это так; иначе мир не мог бы существовать! Глубоко правы были наши мудрецы, когда установили, что накануне Судного дня, во время покаянной порки, все должны прощать друг друга.

И вражда между касриловцами и козодоевцами мгновенно улетучилась, когда они встретились в пути, в «веселую» пору переполоха и бегства; ее, словно дым, унесло — не стало вражды! А встретились Касриловка с Козодоевкой точно на полпути, в поле, неподалеку от того места, где когда-то стояла еврейская корчма «Дубовая», которая из-за монополии была вынуждена закрыться — ничего ей не помогло!

Когда Касриловка с Козодоевкой встретились, обе остановились, и между ними состоялся такой разговор:

Касриловка. Куда это, любопытно знать, едут евреи?

Козодоевка. А вы куда едете?

Касриловка. Мы? Мы едем просто так. Каждый по своему интересу, по делу, значит…

Козодоевка. Целый город едет по делу?

Касриловка. А вы-то что? Вы разве не целый город?

Козодоевка. Мы — нечто другое; мы не едем — мы бежим.

Касриловка. Откуда же вам известно, что мы не бежим?

Козодоевка. Так бы сразу и сказали! Куда же бегут евреи?

Касриловка. А вы куда бежите?

Козодоевка. Мы? Мы бежим… к вам.

Касриловка. А мы — к вам.

Козодоевка. Что же вы будете у нас делать?

Касриловка. То же самое, что вы у нас.

Козодоевка. Вот так так! Ради чего же нам бежать к вам, а вам — к нам?

Касриловка. Ради того, по-видимому, чтобы нам обменяться местами.

Козодоевка. Шутки в сторону! Растолкуйте-ка нам лучше, почему вы бежите?

Касриловка. А почему бежите вы?

Только теперь, когда оба города разговорились, как следует разглядели друг друга и увидели себя, как говорится, сторонними глазами, им открылось, что за зрелище представляют они собой…

— Виданное ли дело? Нашло на нас — разогнались, бежим! Почему бежим? Куда бежим? Понесла нас нелегкая!

Люди стали вытирать глаза, плакать и вздыхать:

— Горе, горе нам, ну и доля нам досталась!

И разговорились, вдоволь наговорились, душу отвели… Потом обменялись рукопожатиями, весьма чувствительно распрощались; сердечно расцеловались, как настоящие добрые друзья, как семьи, которые только что породнились, или как супруги, которые было развелись и теперь заново вступили в брак. Затем они щедро раскошелились на самые страшные проклятия и обрушили их на головы врагов, а друг другу пожелали, чтобы на том и кончились их злоключения, добавив с горькой усмешкой: «Да будет воля Его…» И подмигнули возницам, чтобы те, дескать, соблаговолили повернуть назад оглобли.

И оба города разъехались по своим местам; Касриловка — в Касриловку, Козодоевка — в Козодоевку. Тихо, без слов люди крадучись разбрелись по домам, как птички, — каждый в свое гнездо. Тихо, без слов, каждый вернулся к своему занятию, и еще долго после этого они все возвращались к пережитому, еще и еще раз вспоминали «веселый» переполох, который вдруг охватил их. И дабы позднейшие поколения, потомки детей наших, тоже знали о том, взяли мы на себя труд, и описали эту прекрасную эпопею на нашем простом еврейском языке, и издали отдельной книгой, чтобы осталась память о нас на долгие века.

Что нашли в карманах

Перевод Б. Горина

— Послушайте-ка меня! — сказал еврей с бычьими глазами. До сих пор он сидел в углу у окна, курил и слушал разговор об ограблениях, кражах и налетах. — Лучше я вам расскажу про кражу, что случилась у нас, — и где? В молельне, да еще в Судный день! Нет, вы только послушайте!

Наше местечко, Касриловка — а я сам касриловский, — местечко, стало быть, наше — маленькое, бедняцкое. Воров у нас не водится. Никто не ворует, потому как не у кого и нечего. Да и вообще, какой из еврея вор?! То есть, даже если еврей и вор, так не такой вор, чтобы полезть в окно или всадить нож. Закрутить, выкрутить, окрутить ближнего — это завсегда пожалуйста! Но запустить руку в чужой карман, чтоб тебя — не ровен час — схватили да повели в кандалах — такое подходит Ивану-злодею, еврею это не к лицу…

Но скажу наперед — все же у нас в Касриловке произошла кража, да еще какая — украли восемнадцать сотенных за раз!

Дело, значит, было так: случилось зачем-то заехать в наш городок гостю, подрядчику вроде бы, из Литвы. И заехал он аккурат к полуденной молитве в канун Судного дня. Первым делом он, понятно, отправился на постоялый двор, пожитки сбросил — и прямиком в молельню, в старую синагогу. Пришел он туда, значит, к полуденной молитве, и тут на него налетели старосты с синагогальными кружками:

— Шолом алейхем!

— Алейхем шолом!

— Откуда пожаловать изволили?

— Из Литвы.

— Как величать вас?

— Я что, уважаемые, на допрос попал?

— Вы, уважаемый, в синагогу пришли или что?

— А куда же мне еще, по-вашему, идти?

— Раз в синагогу пришли, то не иначе как молиться у нас будете?

— Куда ж я денусь?

— А раз так, бросьте сколько не жалко в кружку!

— А то! Не даром же мне молиться!

Словом, вытаскивает наш гость три серебряных рубля и кладет в кружку, ну а сверх того — рубль на кантора, рубль на бедняцкую школу, рубль на раввина, полтину на неимущих, и это не считая того, что раздал нищим при входе, а их у нас столько, не сглазить бы, что Ротшильдом надо быть, чтобы всем подать.

Ну, старосты видят, какого высокого полета птица залетела, и дали — как не дать — гостю почетное место у восточной стены. Вы спросите, а как выискали место, когда все места давно заняты! Как, как? А как находят место на торжествах, свадьбе или там обрезании, когда народу за столом, как сельдей в бочке, и тут — на поди — является богач? А потеснятся, и так потеснятся, что богачу место найдется. Потесниться — еврею не привыкать, ну а если кто потесниться не захочет, так его заставят…

Еврей с бычьими глазами замолк, проверяя, оценила ли публика его остроту, и продолжил:

— Короче, занял наш гость место и попросил служку принести подставку для молитвенника. Склонился над пюпитром и стал готовиться к Кол-Нидре: надел китл, завернулся в талес и принялся молиться. Молился-молился и не разу не присел — а уж о том, чтобы прилечь, и речи нет! — и от пюпитра этот литвак ни на шаг, если не считать, когда надо было отступить на «шмоне эсре» и припадать ниц… А весь пост простоять, даже не присев, — такое под силу разве что литваку!..

Но только протрубили в бараний рог, а значит, посту конец — и тут настал черед вечерней будничной молитвы, и меламед Хаим-Хоне (он, меламед Хаим-Хоне, испокон веков ведет эту вечернюю молитву) провозгласил «Вее-чеее-рняяяяя», и тут раздался истошный крик: «Караул! Караул! Караул!» И наш гость упал без сознания. На него стали брызгать холодной водой, совать под нос нашатырь — ничего не помогает! А что случилось? Хорошенькое дело! Оказывается, у него, у литвака этого, при себе было восемнадцать сотенных, и он, стало быть, боялся оставить их на постоялом дворе — шутка ли, восемнадцать сотенных! Кому доверишь такие деньжищи в чужом городе? А держать их в кармане в Судный день тоже не годится, ну он и решил потихонечку спрятать их в пюпитре — литвак, он литвак и есть! Теперь вы поняли, почему он не отходил ни на шаг от пюпитра?.. Но то ли во время «шмоне эсре», то ли когда падали ниц, кто-то, как видно, деньги и стащил.