Редберн: его первое плавание - Герман Мелвилл Страница 26

простым матросом по жизни несколько рановат и действительно выглядит довольно неблагоприятно для моих будущих перспектив, но всё же он, несомненно, принесёт мне пользу в конце концов и, во всяком случае, если я только проявлю хорошую заботу о себе, то даст мне хорошую основу, если не что-то ещё; и этого не стоит недооценивать, поскольку очень много богатых людей отдали бы все свои связи и закладные за мою юношескую настойчивость.

Он добавил, что я не должен ждать от книги лёгкости и тривиальности, что было бы просто развлечением и больше ничем, но здесь он считает, что развлечение и наставление красиво и гармонично объединены; и хотя поначалу я мог бы, возможно, счесть этот труд унылым, всё же если бы я просмотрел книгу полностью, то скоро открыл бы скрытое очарование и непредвиденные достопримечательности, помимо моего обучения, и, возможно, истинный способ восстановить состояние моей семьи, заново увеличив её достаток.

Сказав так, он вручил её мне. Я сдул пыль и посмотрел на обложку: «Богатство нации» Смита. Название не вдохновило меня, я поглядел на титульный лист и обнаружил следующее:

«Введение в исследование о природе и причинах богатства народов». Но, случайно глянув вниз, я заметил «Абердин» как место, где книга была напечатана, и, думая, что любая вещь из Шотландии, зарубежной страны, должна указать на некий путь или другую привлекательность для меня, очень любезно поблагодарил г-на Джонса и пообещал тщательно просмотреть этот том.

Итак, лёжа теперь на своей койке, я начал читать книгу методически со страницы номер один, решив, что мне не разрешить нескольких летящих в ней проблесков, не взяв предварительных препятствий и не предварив регулярных подходов к сути и содержанию книги, где, как я полагал, лежит нечто вроде философского камня, секретного талисмана, который преобразует даже дёготь и смолу в серебро и золото.

Приятные, хотя и неопределённые видения будущего богатства начали проплывать передо мной с того момента, как я начал читать первую главу, названную «Причины улучшения трудовых производительных сил». Это было так же сухо, как крекеры и сыр, будьте уверены, и сама Глава не была намного лучше. Но я едва добрался до начала, а если бы продолжил читать, то великая тайна открылась бы мне. Поэтому я читал дальше и дальше о «заработной плате и прибыли от труда», не получая какой-либо пользы для моих болей от этого просмотра. Сухость и сухость, простые листья с запахом опилок, пока, наконец, я не выпил немного воды и не начал заново. Но скоро я должен был бросить её из-за оставшейся работы и решил, что старая доска для игры в нарды, что была у нас дома, с надписью на обороте «История Рима» была более чем насыщена материалом и более интересна. Я задался вопросом, читал ли сам г-н Джонс когда-нибудь эту книгу, и не мог сдержать воспоминаний о том, что сам он должен был взобраться на стул, когда снимал её с пыльной полки, и это, конечно, выглядело подозрительно.

Прекрасное чтение проходило на лету лист за листом, и при их переворачивании я обратил внимание на некие наполовину стёртые карандашные отметки следующего содержания: «Джонатану Джонсу от его хорошего друга Дэниела Додса, 1798». Так она, должно быть, первоначально принадлежала отцу г-на Джонса, и я задался вопросом, читал ли он её когда-нибудь, или воистину кто-нибудь когда-нибудь читал её, ну хотя бы сам автор? Но ведь авторы, как говорится, никогда не читают свои собственные книги, а сочиняют их, уже будучи достаточно грамотными.

Затем я заснул с томом в руке и никогда не спал так крепко прежде, после этого я обернул свой жакет вокруг него и использовал в качестве подушки, что принесло мне большую пользу; вот только иногда я просыпался, ощущая себя унылым и глупым, но, конечно же, не книга стала этому причиной.

И теперь, говоря о книгах, я должен сказать о Джеке Бланте, матросе, и его соннике.

Джексон, который, казалось, знал всё обо всём во всех частях света, не преминул сказать Джеку с упрёком, что тот был ирландским кокни. Из чего я понял, что тот был урождённым ирландцем, но получил образование в Лондоне, где-нибудь у Рэдклиффского шоссе, и я не слышал у него какого-либо акцента.

Он был любопытным на вид малым, приблизительно двадцати пяти лет от роду, как мне казалось, но, глядя на его спину, вы приняли бы его за маленького старика. Его руки и ноги были настолько большими, круглыми, короткими и приземистыми, что когда он надевал на себя большую короткую куртку и зюйдвестку, свисающую ему на лицо, и свои морские ботинки, натягивая их до коленей, то смотрелся как жирная морская свинья, вставшая на дыбы. У него было круглое лицо, такое же, как у моржа, и с приблизительно тем же самым выражением, наполовину человеческим и наполовину неописуемым. Он был, в целом, добродушным малым и немало почитал морскую жизнь: пел песни о чувствительных русалках, которые влюблялись в красивых молодых замкнутых юношей и галантных рыбаков. И ещё он рассказывал печальную историю о военном моряке, который разбил своё сердце в Портсмуте во время последней войны и опрометчиво лишился жизни во время одной из канонад на квартердеке в сражении между кораблями «Гуери» и «Конституция», и другую непостижимую историю о некой волшебной морской королеве, которая всё время напоминала о возврате долга морскому капитану, ссылаясь на его подпись путём сообщения об этом при помощи некоего кипящего супа из угря и проклиная его за подлость.

Он верил во все виды ведьминых чар и в волшебство, и бормотал какие-то дикие ирландские слова во время штиля для вызывания попутного ветра.

И зачастую он переходил в своих беседах на гадалку из Ливерпуля, старую негритянку по фамилии Де Скака, чей дом очень часто посещался матросами, и что у неё были две чёрных кошки с удивительными зелёными глазами и ночными колпаками на головах, с когтистыми ногами, торжественно сидевшими на столе возле старого гоблина, и как она щупала его пульс, собираясь рассказать о том, что с ним должно было случиться.

У этого Бланта была большая копна волос на голове, очень густых и пушистых, но по тем или иным причинам они быстро стали серыми, и в таком переходном состоянии он выглядел так, как будто носил кивер из барсучьей шкуры.

Появление седых волос на молодой голове озадачило и запутало этого Бланта до такой степени, что он, наконец, пришёл к заключению, что всё это результат чёрной магии, насланной на него врагом, и этот враг, как он полагал, был старым матросским управляющим в Марселе, которого он когда-то серьёзно оскорбил, сбив его с ног в драке.

Таким образом, пока он был в Нью-Йорке, и его волосы становились всё более седыми и всё более серыми, все его друзья, подруги и прочие смеялись над ним и называли его стариком, стоящим одной ногой в могиле; и тогда однажды ночью он пошёл к аптекарю, изложил свои доводы и захотел узнать, что можно для него сделать.

Аптекарь немедленно выдал ему бутылку с пинтой какого-то зелья, которое он называл «Трафальгарским маслом для восстановления волос», ценой в один доллар и сказал ему, что после того как он использует эту бутылку, и от неё не произойдёт желаемого эффекта, он должен будет попробовать бутылку №2, называемую «Райский бальзам, или Эликсир Копенгагенской битвы». Эти звучные военно-морские названия восхитили Бланта, и он не сомневался, что эти средства вполне достойные.

Я видел обе бутылки, и на одной из них была гравюра, представлявшая молодого человека, который, как предполагалось, был седовласым, стоял в ночной рубашке посреди больничной палаты и, закрыв глаза, прикладывал эликсир к своей голове обеими руками, в то время как на соседней кровати стояла большая бутылка, ярко маркированная как «Райский бальзам». Из текста выходило, что этот седовласый молодой человек был так сражён своим маслом для волос и был настолько до конца убеждён в его достоинствах, что вылез из постели даже во время сна;