Сельма Лагерлёф - Император Португальский Страница 27

Бёрье поднялся, открыл дверь и выглянул в сени.

— Нет, тут никого нет, — сказал он. — Яну послышалось.

Испытание возобновилось. Пастор объяснил своим слушателям, что заповедь эта является не столько приказом, сколько добрым советом, которому надо аккуратно следовать, если хочешь, чтобы тебе жилось хорошо. Он сказал, что хоть сам он еще молод, но все же успел довольно повидать жизнь и с уверенностью может утверждать, что непочтительность к родителям и неповиновение их воле непременно делают людей несчастными на всю жизнь.

Пока пастор говорил, Ян из Скрулюкки снова и снова оборачивался к двери. Он делал знаки сидевшей в самом дальнем ряду Катрине, которой было легче, чем ему самому, пробраться к дверям, чтобы она пошла и отворила. Она долгое время сидела спокойно, но в эти дни она побаивалась перечить Яну и в конце концов подчинилась. Но, отворив дверь, она точно так же, как и Бёрье, никого в сенях не увидела. Она покачала Яну головой и вернулась обратно на свое место.

Пастор не стал отвлекаться на поведение Катрины. К великой радости тех, кто должен был проходить испытание, он почти прекратил задавать вопросы, а вместо этого принялся излагать те прекрасные мысли, которые переполняли его.

— Подумайте, — сказал он, — как это замечательно, когда дорогие нам старики живут вместе с нами в наших домах! Разве не приятно нам получить возможность стать поддержкой тем, кто помогал нам, когда мы ничего не умели, постараться облегчить жизнь тем, кто, может быть, голодал и мерз ради того, чтобы добыть для нас хлеб? Это честь для молодой пары, если их старый отец или мать счастливы и довольны…

Как только пастор сказал это, из угла в другом конце комнаты послышался тихий плач. Ларс Гуннарссон, сидевший благоговейно склонив голову, сразу же встал. На цыпочках, чтобы не помешать, он прошел через комнату, обнял за талию свою тещу и подвел ее к столу, за которым сидел пастор. Ларс Гуннарссон усадил ее на свое место, а сам встал сзади, глядя на нее. Еще он сделал знак жене, и она тоже подошла и встала с другой стороны. Это выглядело прекрасно. Все поняли, что Ларс хотел показать им, что в его доме все обстоит именно так, как и должно было быть по словам пастора.

Пастор выглядел просветленным и счастливым, глядя на эту старую мать и ее детей. Немного тревожило его только то, что старушка все время так плакала, что казалось, вот-вот ей станет плохо. Никогда прежде ему не удавалось до такой степени растрогать кого-либо из прихожан.

— Да, — продолжал пастор, — вовсе не трудно соблюдать четвертую заповедь, пока мы молоды и зависимы от наших родителей, трудным это делается потом. Когда мы сами становимся взрослыми и считаем, что мы столь же умны…

Тут пастора снова прервал Ян из Скрулюкки. Он наконец сам пробрался к двери и отворил ее.

Яну повезло больше других. Было слышно, как он поздоровался с кем-то, стоявшим в сенях.

Все повернулись к выходу, чтобы посмотреть, кто же это простоял там в течение всего испытания, так и не посмев войти. Они слышали, как Ян на чем-то настаивал, видели, как он распахнул дверь настежь, но человек, стоявший в сенях, явно возражал. В конце концов Ян закрыл дверь и вернулся в комнату один. Но он не пошел на свое прежнее место, а с большим трудом пробрался к столу, за которым сидел пастор.

— Ну, Ян, — с некоторым нетерпением сказал пастор, — может быть, мы теперь наконец узнаем, кто же это мешал нам весь вечер?

— Там за дверьми стоял старый хозяин Фаллы, — объявил Ян без малейшего удивления или волнения по поводу того, что ему предстояло рассказать. — Он не захотел войти и попросил меня передать привет Ларсу и сказать, что ему следует остерегаться первого воскресенья после летнего равноденствия.[7]

В первый момент не многие поняли, что кроется за этими словами. Сидевшие в задних рядах не смогли как следует расслышать, но по тому, как вздрогнул пастор, они поняли, что Ян сказал что-то ужасное. Они повскакивали со своих мест и стали пробираться поближе, спрашивая сидевших слева и справа, от кого же это Ян передал привет.

— Но Ян! — воскликнул строгим голосом пастор. — Ты понимаешь, что говоришь?

— Конечно, понимаю, — сказал Ян, утвердительно кивнув головой. — Я все время слышал, что там кто-то есть. Я просил его войти, но он не захотел и, передав привет зятю, сразу ушел. «Скажи ему, — сказал он, — что я не желаю ему зла за то, что он оставил меня лежать в снегу, когда со мной приключилась беда, и не пришел вовремя на помощь! Но четвертая заповедь — это суровая заповедь. Передай ему от меня, что лучше пусть сознается и покается! У него есть время до первого воскресенья после летнего равноденствия».

Ян говорил так разумно и изложил это удивительное сообщение с такой достоверностью, что и пастор, и все остальные на несколько секунд уверились, что Эрик из Фаллы действительно был за дверьми своего старого дома и разговаривал с ним. Само собой, они обратили взоры к Ларсу Гуннарссону, чтобы посмотреть, какое воздействие слова Яна оказали на него.

Но Ларс стоял и смеялся.

— Я думал, что Ян в своем уме, — сказал он, — иначе не позволил бы ему прийти на церковное испытание. Надеюсь, пастор будет так добр и извинит за то, что его прерывали. Это снова дает себя знать безумие.

— Да, конечно! — сказал пастор с облегчением и провел рукой по лбу. Он уже чуть было не поверил, что столкнулся с чем-то сверхъестественным. Хорошо, что это была лишь выдумка безумца.

— Видите ли, пастор, Ян не питает ко мне большой любви, — продолжал объяснять Ларс, — и сейчас, когда разум не в силах удержать его, в нем это открыто проявляется. Я должен признать, если уж быть точным, что это я виноват в том, что его дочери пришлось отправиться по белу свету зарабатывать деньги. Этого он и не может простить мне.

Пастора, конечно, немного удивила его горячность. Он испытующе взглянул на Ларса своими глубокими голубыми глазами. Ларс не захотел встретиться с ним взглядом и отвел глаза в сторону. Понимая, что это плохо, он попытался заставить себя посмотреть пастору прямо в глаза, но не смог и, выругавшись, отвернулся.

— Ларс Гуннарссон! — воскликнул пастор. — Что это с вами?

Ларс сразу же опомнился.

— Могу я наконец избавиться от этого дурака? — сказал он так, будто бы выругался в адрес Яна. — Здесь находится пастор и все мои соседи, и все смотрят на меня, как на убийцу, только потому, что один ненормальный питает ко мне давнюю злобу. Я же говорю вам, что он хочет расквитаться со мной за свою дочь. Я же не знал, что она уедет и попадет в беду из-за того, что я захотел получить долг. Неужели никто не может заняться Яном, чтобы мы, все остальные, смогли продолжить?

Пастор снова провел рукой по лбу. От слов Ларса ему стало не по себе, но он не смел осуждать его, поскольку сам ничего не знал наверняка. Он оглянулся в поисках старой хозяйки, но она уже успела ускользнуть прочь. Он оглядел собравшихся, но и тут не нашел ответа. Он был уверен, что все до единого знали, виновен Ларс или нет, но когда пастор повернулся к ним, лица их, казалось, закрылись и потеряли всякое выражение. Катрина подошла к Яну и взяла его под руку. Они направились к выходу, но пастор все равно не хотел устраивать безумцу никакого допроса.

— Я полагаю, на сегодня достаточно, — спокойно сказал пастор. — Давайте на этом закончим.

Он прочел короткую молитву, и все пропели псалом. Затем все посторонние удалились.

Пастор уходил последним. Провожая его до калитки, Ларс сам завел разговор о том, что только что произошло.

— Пастор обратил внимание, что я должен опасаться первого воскресенья после летнего равноденствия? — сказал он. — Это как раз и доказывает, что Ян думает о своей девочке. Именно в воскресенье после летнего равноденствия в прошлом году я приходил к Яну, чтобы решить вопрос об избе.

От всех этих объяснений у пастора становилось все тяжелее на душе. Внезапно он положил руку на плечо Ларса Гуннарссона и попробовал заглянуть ему в глаза.

— Ларс Гуннарссон! — сказал он мягким, убеждающим голосом. — Я вам не судья. Но не забудьте, что, если у вас есть что-то на совести, вы можете прийти ко мне! Я буду ждать вас, Ларс Гуннарссон, в любой день. Только смотрите, чтобы не было слишком поздно!

СТАРЫЙ ТРОЛЛЬ

Уже вторую зиму девочки из Скрулюкки не было дома, и конец января выдался просто ужасно холодный. Стояли настолько жестокие холода, что приходилось сгребать снег вокруг маленьких избушек в Аскедаларна, чтобы с его помощью удерживать тепло. Люди были вынуждены каждую ночь укрывать коров соломой из боязни, что те околеют от холода.

Было так холодно, что хлеб и сыр замерзали, и даже масло превращалось в кусок льда. Во время самых ужасных морозов казалось, что даже огонь вовсе не в состоянии греть так же, как обычно. Как бы сильно его ни разводили в плите, тепло все равно не распространялось за ее пределы.