Эдит Уортон - В доме веселья Страница 27

Миссис Хаффен немедленно отвердела. Ее рука протянулась к разбросанным письмам и принялась медленно собирать их, будто намереваясь вернуть в обертку.

— Я полагаю, что вам они дороже, чем мне, мисс, но бедняк должен выживать, как и богатый, — заявила она нравоучительно.

Лили дрожала от страха, но намек укрепил ее сопротивление.

— Вы ошибаетесь, — сказала она равнодушно. — Я предложила все, что готова отдать за письма, но есть и другие способы заполучить их.

Миссис Хаффен взглянула на нее с подозрением: она была опытна и знала, что дело, которым она занималась, опасно в той же степени, что и прибыльно, и ей представилось, как одно слово этой повелительной юной леди приводит в движение сложный механизм мести.

Она прижала уголок шали к глазам и пробормотала сквозь ткань, что ничего хорошего нет, когда обижают бедняков, но, со своей стороны, она никогда не была замешана в подобных делах, и что, как христианка, она разбирается в вопросах чести, и потому она и Хаффен подумали, что письма не должны попасть в чужие руки.

Лили стояла неподвижно, держа между собой и поломойкой максимальную дистанцию, возможную при разговоре вполголоса. Идея торговли письмами была невыносима для нее, но она знала, что если проявит слабость, миссис Хаффен немедленно заломит цену еще выше исходной.

Впоследствии Лили не могла вспомнить, как долго длилась дуэль и какой решающий выпад в конце концов, после провала во времени, отмеченного настенными часами в минутах, и в часах — ускоренным биением пульса, сделал ее владелицей писем; она помнила только, что дверь закрылась наконец и она осталась одна со свертком в руке.

Читать эти письма Лили не собиралась, и даже развернуть грязную газету миссис Хаффен было для нее унизительным. Но что ей делать с содержимым пакета? Владелец писем хотел их уничтожить, и ее долг — осуществить его намерение. Она не имела права их хранить — это принижало всякие благие намерения сокрыть их содержание. Но как уничтожить письма, чтобы они снова не попали в чужие руки? Решетки ледяной гостиной миссис Пенистон сверкали неприступным блеском: огонь в камине, как и люстра, зажигался, только когда собиралось общество.

Мисс Барт направилась к лестнице, чтобы отнести письма в спальню, когда раздался скрип двери и в гостиную вошла ее тетя. Миссис Пенистон была маленькая полная женщина, с бесцветной кожей, покрытой мелкими морщинами. Ее седые волосы были тщательно уложены, а одежда выглядела чрезмерно новой, но все же немного старомодной. Всегда в черном, в обтяжку, одетая с дорогой помпезностью и блеском, она была из тех женщин, которые надевают гагат, выходя к завтраку. Сколько Лили помнила, тетка всегда была затянута в блестящее черное, в маленьких ботинках по ноге, будто она уже все упаковала и готова в дорогу, но так и не сдвинулась с места.

Миссис Пенистон оглядела гостиную кратким испытующим взглядом.

— Я увидела полоску света под одной из штор, когда подъехала, просто поразительно, что я не могу научить эту женщину опускать их равномерно.

Устранив асимметрию, она присела на краешек одного из лоснящихся пурпурных кресел. Обычно миссис Пенистон только присаживалась на кресло, никогда не усаживаясь в него.

Потом взглянула на мисс Барт:

— Дорогая, ты выглядишь уставшей, полагаю, это возбуждение после свадебного торжества. Корнелия Ван Олстин тоже перевозбудилась. С нами была Молли, и Герти Фариш забежала на минутку рассказать нам о свадьбе. Я думаю, они все делали неправильно, нельзя же подавать дыню перед консоме: свадебный завтрак всегда следует начинать с консоме. Молли не понравились платья для подружек невесты. Она узнала от Джулии Мельсон, что у Селесты цена им триста долларов за штуку, но сказала, что они того не стоят. И хорошо, что ты не пошла в подружки, оранжево-розовое тебе не к лицу.

Миссис Пенистон обожала обсуждать детали празднества, в котором не принимала участия. Ничто не могло заставить тетю подвергнуться волнениям и последующей усталости от присутствия на свадьбе Ван Осбург, но ее интерес к событию был столь велик, что, заполучив две версии его, она уже готова была извлечь третью из племянницы. Лили, к прискорбию, была совершенно безразлична к деталям этого развлечения. Она не заметила цвет платья миссис Ван Осбург и даже не могла сказать, был ли свадебный стол сервирован старинным севрским фарфором Ван Осбургов. Короче говоря, миссис Пенистон заключила, что Лили более полезна в роли слушателя, чем рассказчика.

— Право же, Лили, я не понимаю, зачем ты утруждала себя посещением свадьбы, если не помнишь, что там случилось или кого ты там видела. Когда я была девушкой, я сохраняла меню каждого обеда и записывала на оборотной стороне имена всех гостей и никогда не выбрасывала приглашения от моих партнеров в котильоне до самой смерти твоего дядюшки, когда стало неприличным хранить в доме столько цветной бумаги. Вся кладовка была забита ими, насколько я помню, но я и сейчас могу перечислить все балы, где я их получила. Молли Ван Олстин напоминает меня в этом возрасте, просто очаровательно смотреть, какие она делает заметки. Она смогла описать матери покрой свадебного платья, и мы сразу по шлейфу определили, что его заказали у Пакен.[13]

Миссис Пенистон вскочила и направилась к бронзовым часам, водруженным на каминной полке рядом с Минервой в шлеме и двумя малахитовыми вазами, и провела кружевным платком между шлемом и забралом.

— Так я и знала — горничная никогда здесь не протирает! — воскликнула она, торжественно демонстрируя пятнышко на платке, потом, снова усевшись, продолжала: — Молли полагает, что миссис Дорсет на свадьбе была одета лучше всех. Я не сомневаюсь, что ее платье действительно самое дорогое, но я не совсем одобряю сочетание соболей и миланского кружева. Говорят, что она нашла нового портного в Париже, который не принимает заказ, пока его клиентка не проведет с ним целый день на его вилле в Нейи. Ибо он утверждает, что должен изучить привычки заказчицы в домашней обстановке, — крайне странное утверждение, скажу я вам! Но миссис Дорсет сама рассказала Молли — она сказала, что вилла была полна самых изысканных вещей и действительно было жаль ее покидать. Молли поведала, что она выглядела великолепно и в чудесном расположении духа, и еще рассказала, что это Берта познакомила Иви Ван Осбург и Перси Грайса. Право же, она, кажется, очень хорошо влияет на молодых людей. Я слышала, что сама она увлеклась этим глупым мальчиком Сильвертоном, который поглядывал на Керри Фишер и сильно проигрался в карты. Ладно, как я сказала, Иви уже обручена — миссис Дорсет заставила ее не отходить от Перси Грайса и все устроила, и Грейс Ван Осбург на седьмом небе от счастья, она почти отчаялась выдать Иви.

Миссис Пенистон сделала паузу, а затем продолжила свои рассуждения, но теперь они адресовались не мебели, а племяннице:

— Корнелия Ван Олстин страшно удивлена, она слышала, что это ты собиралась замуж за молодого Грайса. Она видела Уизерэллов после того, как вы все были в Белломонте, и Алиса Уизерэлл не сомневалась, что вы помолвлены. Она сказала, что мистер Грайс однажды утром выскочил как ошпаренный, и все решили, что он помчался в город за кольцом.

Лили встала и пошла к двери.

— Я действительно устала, и мне лучше бы поспать, — сказала она, и миссис Пенистон, внезапно поразившись открытию, что мольберт, поддерживающий выполненный пастелью портрет усопшего мистера Пенистона, не стоит абсолютно параллельно дивану, подставила рассеянное чело для поцелуя.

У себя в комнате Лили зажгла газовый обогреватель и уставилась на его решетку, отполированную столь же тщательно, как и решетка в гостиной, но здесь, по крайней мере, она могла сжечь некоторые письма с меньшим риском навлечь на себя неодобрение тети. Она не выказала намерения сделать это немедленно, а, упав в кресло, устало огляделась. Ее комната, большая и удобно обставленная, вызывала зависть и восхищение бедной Грейс Степни, живущей в пансионе, но сильно отличалась от нежных тонов и роскоши гостевых спален, где Лили провела так много времени, и казалась по-тюремному сумрачной. Монументальный шкаф и кровать черного ореха откочевали сюда из спальни мистера Пенистона, а пурпурные обои с пастушками и овечками — мода, любезная в начале шестидесятых годов, — были увешаны огромными гравюрами с эпизодами из жизни знаменитостей. Лили попыталась смягчить сей неприглядный фон несколькими легкомысленными штрихами в виде резного трельяжа и увенчанного фотографиями крашеного столика, но тщетность усилий этих поразила ее, когда она оглядела комнату. Какой контраст с тонким изяществом воображаемой квартиры, которая должна превзойти немыслимую роскошь обстановки ее друзей всем тонким художественным вкусом, возвышающим ее над своим окружением! Ее квартиры, где каждый оттенок или линия сплетутся, чтобы подчеркнуть ее собственную красоту и развлечь на досуге! И снова чувство, обычно преследующее ее при виде физического уродства, усилилось за счет депрессии, так что каждая деталь оскорбительной обстановки, казалось, обнажила свои самые агрессивные стороны.