Ванда Василевская - Звезды в озере Страница 27

— Ну, начнется там или нет? — спросил он громко.

Паручиха негодующе посмотрела на него:

— Глядите, как распоряжается! Хозяин!

— Такой же теперь хозяин, как и вы, — отрезал Лучук.

— Еще поглядим, — поджала губы Паручиха, но батраки уже, не обращая на нее внимания, потихоньку переговаривались с Лучуком. К ним подошел и Семен.

— И Семен за них, — мрачно заметил Рафанюк.

— А что ж, голяки… Свой своему поневоле брат.

— Потише, вы! Постыдились бы! — возмутился Данила Совюк.

Они притихли.

— Да есть этот Овсеенко или нет его? — снова потерял терпение кто-то из толпы, но в этот момент из канцелярии вышел Овсеенко с кипой бумаг подмышкой. Он занял место за столом и сразу взял слово. Он говорил долго и витиевато. Опять мелькали слова, которых они не понимали, но всем было ясно одно — будут делить помещичью и поповскую землю. У всех заблестели глаза.

— У кого есть какие вопросы?

Минутное колебание. Наконец, выступил Рафанюк.

— Вопрос у меня такой. Делить землю — это правильно. Был пан, теперь нет пана. Это тоже правильно. А как же поп? Поп-то ведь здесь…

Толпа заволновалась:

— Ишь, нашелся поповский слуга!

— На что попу столько земли?

— Все-таки как же так, отнимать? — высказала свои сомнения Мультынючиха.

— А очень просто! — резко ответил Семен.

— Потише, товарищи! — крикнул Овсеенко и стал торопливо перебирать в голове инструкции. «Не оскорблять религиозных чувств». Как же с попом, религиозное это чувство или нет? Возглас Мультынючихи сбил его с толку.

— Да много ли этой поповской земли? — деловито заметил Хмелянчук, и Овсеенко ухватился за это замечание.

— Ну, хорошо, товарищи, я вижу, что по этому вопросу нет единодушия…

— Как так нет? — возмутились Семен, Совюки и группа батраков. — Забрать землю — и все! Мало он брюхо растил, мало людей обдирал?

— Чего обдирал? Столько же брал, сколько и другие, — выступила в защиту попа еще какая-то баба.

Овсеенко махнул рукой.

— Товарищи, прошу успокоиться! Так как единогласия нет, то отложим этот вопрос на другой раз! Сейчас на повестке дележ помещичьей земли. У кого есть вопросы?

Хмелянчук поднял руку.

— Говорите, говорите, — обрадовался Овсеенко. — Даю слово товарищу Хмелянчуку.

— Я хотел только спросить… Как это будет? Поровну, что ли?

— Как это поровну? — удивился Овсеенко.

— Да вот, кто и как будет получать? По сколько? — уточнил Рафанюк.

— Те, у кого ничего не было или у кого мало было! — выкрикнул Семен.

Рафанюк возмущенно взглянул на него:

— Чего же орать-то…

— Глядите, какой нежный!

— Тише, товарищи, — волновался Овсеенко. — Понятно, что землю получат безземельные и малоземельные…

— Малоземельными считаются это если, к примеру, по сколько моргов?

— Уж, верно, не столько, сколько у тебя! — насмехался Данила.

Рафанюк съежился, нырнул в толпу и затерялся в ней.

— Деревенские землю получат? — спросил еще кто-то.

— Понятно, жители деревни — малоземельные, безземельные…

— Таких, чтобы совсем земли не было, у нас, скажем, нет, — возразил кто-то.

— Да неужто? — насмешливо выкрикнул Лучук. — Не видели здесь таких, а?

Мультынючиха набралась храбрости:

— А как будет с батраками, которые у помещика работали?

— У них никогда и не было земли, что им!

— Может, им бы поискать работу в городе, что ли, — сердобольно советовала Паручиха.

— Постыдились бы вы! — возмутился Семен.

Лучук смеялся во все горло.

Овсеенко не совсем понимал, что здесь происходит.

— Те, кто работали в усадьбе, разумеется… Они обрабатывали землю ради чужой пользы, чужой выгоды… А теперь получат эту землю в собственность.

— Такой шум подняли, а теперь вон что, нищих наделять! — горько жаловалась Мультынючиха. — Тогда нечего было и людей отрывать от картошки. Пусть их берут, пусть подавятся…

— Хватит и вам и им, — вмешался Данила.

— Не так уж и много ее, этой земли.

— Ишь, сразу мало стало, как себе примеривать начала…

— Товарищи, прошу успокоиться! — Овсеенко уже колотил кулаком по столу. — Так мы ни к чему не придем!

Мужики успокоились, испугавшись, что он прервет собрание. Овсеенко снова долго и витиевато объяснял. Разворачивал планы, которые достал в усадебной конторе.

— Теперь каждый скажет, сколько у него земли.

— Ну да, чтобы мошенничали! — возмутилась Паручиха.

— Этак каждый сбрешет!

— Это ты бы, может, сбрехала! Не все такие жадные, как ты!

— И верно! Знаем мы вас!

Семен вскочил на стул.

— Слушайте, чего тут спорить? Есть же планы, которые Карвовский делал для комасации! Взять планы, там все есть — что, где, сколько. Так лучше всего будет: никто не ошибется, никто не обманет!

Овсеенко рассердился на себя, что не догадался раньше спросить об этих планах.

— Ладно, товарищи. Возьмем планы и по планам все разделим. Перепишем безземельных, сделаем все как следует.

В первый день на этом и кончили. Но наутро несколько человек уже сидели у Овсеенко, помогали ему подсчитать и вымерить, чтобы все было по справедливости. Деревня лихорадочно ждала.

Несколько дней мужики сидели над планами, кропотливо разбирались в них. Но однажды Овсеенко поднялся из-за стола, поправил пояс и оглядел собравшихся:

— Ну что ж, товарищи, пойдемте делить.

В толпе пронесся шепот. Теснясь в дверях, высыпали все на дорогу.

— Начнем с усадьбы, — сурово сказал Семен. За этой суровостью таилась еще не верящая самой себе радость, нечеловеческое счастье, рвущееся наружу вопреки воле и желанию.

— Конечно, с усадьбы начинать, — поддакнули бабы. Двинулись густой толпой, плечом к плечу. Сперва шли медленно. Потом ноги сами понесли все быстрее, быстрее, так что Овсеенко, который сперва шагал впереди, потный и запыхавшийся, очутился в самом хвосте, где торопливо ковылял хромая Рузя.

— Куда так торопиться? Поспеем! — весело окликнул он бегущих, но они не слушали. Их подгоняло вперед горячее нетерпение, долгое ожидание, сдерживаемое днями подсчетов и совещаний.

Усадьба опустела: управляющий куда-то сбежал в первые же дни, часть прислуги разбрелась по своим деревням. Хлеб был давно убран, золотилось жнивье, рыжели остатки картофельной ботвы, из-под которой бабы уже давно, кто мотыгой, а кто и просто руками, вырыли всю картошку. Завидев приближающуюся толпу, навстречу ей, улыбаясь, вышли Ивась и Степа, которые остались по поручению деревни присматривать за скотом и инвентарем.

Все, как по команде, остановились на краю большой полосы. И, как по команде, все головы обнажились. Стало тише, чем в церкви. Овсеенко выступил вперед, но не успел и рта открыть, — его опередил Семен. Он вышел на борозду и стал лицом к толпе.

— Люди мои милые!..

Голос его сорвался. Он стиснул костлявые пальцы и пересилил себя.

— Люди мои милые, мир, товарищи!

Умолкшая толпа всколыхнулась.

— Мир, товарищи!.. Наступил у нас великий день, какого и не бывало…

Хмелянчук стоял в сторонке, беспокойно оглядывал лица крестьян и что-то обдумывал.

— К чему мне вам говорить, как было?.. Каждый сам лучше знает… Человек работал до кровавого пота, а что с того имел? Ничего!

— Правильно говорит, — объявила Паручиха и энергично утерла нос.

— Тише! — возмутился Совюк.

— Голод, нищета и полицейская дубинка. И тюрьма… Ребятишки мерли каждую весну…

Женщины всхлипывали. Семен возвысил голос:

— Ну, это кончилось. Коммунистическая партия… Советский Союз…

Он говорил запинаясь, но сам не замечал этого.

— Теперь мы свободные люди. Раз навсегда свободные люди. Хозяева на своей земле. Кончилась и полицейская дубинка и нищета. А сегодня получаем мы от советской власти землю, которая служила пану, а он ее, может, и раз в три года не видел. Теперь она будет наша. Мы ее обработаем не для пана, а для себя. Мы ее вспашем, засеем не для пана, а для себя.

— Так оно и будет, — тихо сказал кто-то в толпе.

— Так вот, люди добрые, товарищи, общество, будем делить землю. Панскую землю — тем, кто ее не имел, тем, кто имел мало, тем, кому она полагается.

— И коров, и коров тоже, — тревожно напомнила Паручиха.

— И коров, и лошадей, и все. По справедливости, что кому полагается.

Он потерял нить. Овсеенко выступил вперед:

— Все?

— Вроде все. Только, я хотел еще сказать… Что, значит, Красная Армия… И мы… И за советскую власть…

— Конечно, за советскую власть, уж это так! — громко поддержали Совюки.

Семен сошел с борозды в толпу. Его сменил Овсеенко. Он говорил долго и учено. Крестьяне и не пытались его понять. Глаза их озабоченно бегали по просторному жнивью, по изрытым картофельным полям, по полоскам, где лежали еще рыжие снопы гречихи. Мысленно переводили то, что видели на планах, на понятный язык полос, моргов, полугектаров, гектаров, десятин.