Синклер Льюис - Главная улица Страница 27

Сайрус Богарт, сын той самой набожной вдовы, что жила в доме напротив, был в то время мальчуганом лет четырнадцати-пятнадцати. Кэрол успела уже достаточно познакомиться с ним. В первый же вечер по приезде ее в Гофер-Прери он явился во главе банды мальчишек, отчаянно барабаня в испорченный автомобильный щиток, и устроил настоящий кошачий концерт. Его товарищи выли, как койоты. Кенникот почувствовал себя весьма польщенным. Он вышел и роздал мальчишкам мелочи на целый доллар. Но Сай был деловым человеком. Он возвратился с новым отрядом, у которого было уже три автомобильных щитка и карнавальная трещотка. Когда Кенникот снова прервал свое бритье, Сай прогнусавил: «Ну, теперь это будет стоить вам два доллара!»- и получил их. Неделей позже Сай прикрепил к окну их гостиной колотушку, и постукивание, доносившееся из темноты, напугало Кэрол до слез. С тех пор, за четыре месяца, ей довелось наблюдать, как он вешал кошку, крал дыни, швырял, помидоры в дом Кенникотов и оставлял следы лыж на их газоне. Она слышала также, как он громогласно и с потрясающим знанием дела объяснял кому-то тайну деторождения. Одним словом, это был редкий образец того, что могут сделать захолустный городишко, строгие учителя, здоровый народный юмор и благочестивая мать из смелой и деятельной натуры.

Кэрол боялась его. Она не дерзала вмешиваться, видя, как он науськивает на котенка своего дворового пса, и только старалась ничего не замечать.

Гараж Кенникота представлял собой сарай, где валялись груды жестянок из-под краски, косилка для газона и остатки старого сена. Наверху был чердак, которым Сай Богарт и Эрл Хэйдок, младший брат Гарри, пользовались как убежищем для курения. Здесь же они спасались от порки и замышляли организацию тайных обществ. Они из переулка взбирались сюда по лестнице, приставленной сзади к сараю.

Однажды утром, в конце января, недели через две или три после откровений Вайды, Кэрол зашла в гараж за молотком. Снег заглушал ее шаги. Она услыхала голоса на чердаке, над собой.

— А-уа! Знаешь что, дернем-ка на озеро, сопрем выхухолей из чьих-нибудь капканов, — сказал, зевая, Сай.

— Как же! Чтобы потом уши надрали? — отозвался Эрл Хэйдок.

— Черт, знатные папироски! Помнишь, как мы были еще сопляками и курили траву и сено?

— Подумаешь! Было, да сплыло. (Плевок. Молчание.)

— Послушай, Эрл! Мать говорит, если жевать табак, можно нажить чахотку.

— А, брехня! Твоя мамаша — старая дура!

— Это верно! (Пауза.) Но она знала парня, который от этого заболел.

— Чушь! Разве доктор Кенникот не жевал все время табак, пока не женился на этой девчонке из Сент — Пола? А как он плевался! Попадал в дерево за десять футов.

Для девчонки из Сент-Пола это было новостью.

— А скажи-ка, что она за птица? — продолжал Эрл.

— А? Кто?

— Ясно кто: столичная штучка. Болван!

Драка, топот по прыгающим доскам, тишина и ленивый голос Сая:

— Миссис Кенникот? Что ж, она, в общем, ничего… — Кэрол внизу подавляет вздох облегчения. — Дала мне раз большой ломоть кекса. Но мать говорит, что она чертовски важничает. Мать постоянно болтает о ней. Говорит, что если бы миссис Кенникот столько думала о докторе, сколько о своих тряпках, он бы не выглядел так плохо.

(Плевок. Молчание.)

— Н-да! Хуанита тоже постоянно говорит про нее, — слышится голос Эрла. — Она говорит, будто миссис Кенникот воображает, что знает все на свете. Хуанита говорит, что она лопается со смеху, когда миссис Кенникот плывет по улице с таким видом, точно хочет сказать: «Смотрите все, как я шикарно одета!» А впрочем, плевать мне на Хуаниту. Она сущая жаба!

— Мать говорила кому-то, будто миссис Кенникот уверяет, что она зарабатывала сорок долларов в неделю, когда жила в Сент-Поле, а мать знает наверняка, что она получала не больше восемнадцати. Мать говорит, что когда она немного обживется здесь, то перестанет выставлять себя такой дурой и рассуждать о разных мудреных вещах с людьми, которые побольше ее знают. Они все смеются над ней.

— Послушай, а ты когда-нибудь видел, как миссис Кенникот мечется без толку у себя в доме? Раз вечером она забыла опустить занавески, и я десять минут смотрел, что она делает. Ну, ты бы помер со смеху! Она была совсем одна и, наверное, пять минут поправляла картину на стене. То так, то этак, потычет ее пальчиком и сама любуется, какой он у нее тоненький. Умора!

— Но все-таки, Эрл, она хорошенькая! А какую кучу тряпок она понаделала себе к свадьбе! Ты видел, с каким глубоким вырезом у нее платья и какие тонкие сорочки? Я хорошо рассмотрел их, когда они висели на веревке с прочим бельем. А ножки-то, а?

Тут Кэрол обратилась в бегство.

По своей наивности она не знала, что весь город может обсуждать даже ее белье и ее тело. Она чувствовала себя так, словно ее голой протащили по Главной улице.

Как только стемнело, она опустила шторы — все шторы и до самого низу, но за ними ей чудились наглые, издевательские глаза.

Кэрол вспоминала, старалась забыть и вспоминала еще острее, что ее муж, блюдя старинные обычаи страны, жевал табак. Она предпочла бы более красивый порок — карты или любовницу. Она великодушно простила бы его. Но она не могла припомнить ни одного соблазнительно-порочного литературного героя, который жевал бы табак. Она старалась убедить себя, что ее муж — просто человек смелого, свободного Запада. Она пыталась поставить его в один ряд с могучими, косматыми героями кинобоевиков. Бледным, нежным комочком свертывалась она на диване, боролась с собой и проигрывала сражение. Искусство плевать вовсе не ставило его на одну доску с отважными наездниками Скалистых гор; оно связывало его только с Гофер-Прери — с портным Нэтом Хиксом и барменом Бертом Тайби.

— Но он отказался от этого ради меня! Да и какое это имеет значение! Все мы в чем-то грязны. Я воображаю себя бог весть каким высшим существом, но и я ем и перевариваю пищу, мою свои грязные лапы и чешусь. Я не холодная, бледная богиня на постаменте. Да таких и не бывает! Он бросил это ради меня. Он поддерживает меня и уверен, что все меня любят. Он незыблемый утес среди бури низости, которая сводит меня с ума… и в конце концов сведет меня с ума.

Весь вечер она пела Кенникоту шотландские баллады, а когда замечала, что он жует незажженную сигару, матерински улыбалась его маленькой тайне.

Она не могла не спрашивать себя теми же словами и с теми же мысленными интонациями, как спрашивали до нее тысячи миллионов других женщин, работниц с ферм и интриганок-королев, и как миллионы миллионов женщин еще будут спрашивать: «Не сделала ли я ужасной ошибки, выйдя за него?» Она заглушала сомнение, но не разрешала его.

Кенникот взял ее с собой на север — в Лак-ки-Мер, в Большие леса. Здесь начиналась резервация индейцев чиппева — песчаный поселок среди норвежских сосен, на берегу большого, сверкающего снегом озера. Кэрол в первый раз виделась с матерью мужа, если не считать короткой встречи при венчании. Миссис Кенникот получила скромное и хорошее воспитание, — и это накладывало отпечаток благородства на ее бревенчатый, добела выскобленный домик, со сплюснутыми жесткими подушками на тяжелых качалках. Она до сих пор не утратила способности чисто по-детски изумляться. Она расспрашивала Кэрол о книгах и городах.

— Уил — славный и трудолюбивый, — шептала она, — но он слишком серьезен по натуре, и вот вы как раз сделали его немного веселее! Вчера вечером я слышала, как вы оба смеялись над стариком индейцем, который продает корзины; я лежала в постели и радовалась вашему счастью.

В этой дружной семейной обстановке Кэрол забыла, о своих злоключениях. Ей было на кого положиться, она не была одинока в борьбе. Глядя, как миссис Кенникот снует по кухне, она начинала лучше понимать мужа. Он был прозаичен и неисправимо солиден. Он не умел шутить и лишь позволял Кэрол шутить с ним. Но от матери он унаследовал доверчивость, презрение к нескромному любопытству, твердость и прямоту.

Эти два дня в Лак-ки-Мер укрепили веру Кэрол в себя, и она возвратилась в Гофер-Прери в состоянии непрочного спокойствия, как больной, забывающий о своей болезни, когда у него ненадолго прекращается боль.

Ясный и бодрый зимний день, резкий ветер; черно — серебристые тучи мчатся по небу; все спешит использовать короткие светлые часы. В пути им пришлось бороться с ветром и глубоким снегом. Кенникот был в прекрасном настроении. Он окликнул Лорана Уилера:

— Вы хорошо вели себя в мое отсутствие?

Редактор прокричал в ответ:

— Ну, вас так долго не было, что все ваши пациенты выздоровели! — И он с важным видом расспросил их, надеясь поместить в «Неустрашимом» заметку об их поездке.

Джексон Элдер крикнул им:

— Эй, публика! Ну что, как на севере?

Миссис Мак-Ганум помахала им рукой со своего крыльца.