Дино Буццати - Татарская пустыня Страница 27

Теперь, выходит, и этого уже нет. Вот он окликнул маму, как бывало, лишь чуть-чуть повысив голос; прежде она, заслышав привычный звук его шагов, конечно же, проснулась бы. А теперь никто не отозвался на его слова, только прогромыхал вдалеке чей-то экипаж. Какая глупость, подумал Дрого, нелепое совпадение. Но, даже укладываясь в постель, он не мог отделаться от чувства горечи: прежняя материнская любовь словно потускнела, время и пространство незаметно опустили между ними завесу отчуждения.

Глава 19

А еще он навестил Марию, сестру своего друга Франческо Вескови.

Перед домом у них был сад; с приходом весны деревья в нем покрывались молодыми листочками, и на ветках распевали пичуги.

Мария с улыбкой встретила его в дверях. Она знала, что Джованни должен прийти, и надела голубое платье в талию, похожее на то, давнее, которое когда-то ему нравилось.

Дрого думал, что встреча эта вызовет у него бурю чувств, заставит сердце учащенно биться. Но когда он подошел к девушке, вновь увидел ее улыбку, услышал голос («О, Джованни, наконец-то!»), совсем не такой, каким он себе его представлял, то понял, сколько времени утекло.

Он полагал, что остался таким же, как прежде, разве что немного раздался в плечах и потемнел от горного солнца. Впрочем, и она не изменилась. Но между ними возникла какая-то отчужденность.

Они вошли в большую гостиную, где можно было укрыться от солнца; в комнате, погруженной в мягкий полумрак – лишь узкая полоска света лежала на ковре, – тикали часы.

Они сели на кушетку – наискосок, чтобы лучше видеть друг друга.

Дрого смотрел в глаза девушке, не зная, о чем говорить, она же оживленно вертела головой, глядя то на него, то на мебель, то на свой бирюзовый браслет – очевидно, совсем новенький.

– Франческо скоро придет, – сообщила она радостно. – А пока посиди со мной, тебе, наверно, есть о чем порассказать!

– О, – откликнулся Дрого, – право же, ничего особенного, все как обычно…

– А почему ты на меня так смотришь? – спросила она. – Я что, очень изменилась?

Нет, Дрого этого не находил, наоборот, он был даже удивлен, что в девушке за эти четыре года не произошло сколько-нибудь заметных перемен. И все-таки что-то в ней разочаровало его, чувств, во всяком случае, он никаких не испытал. Ему никак не удавалось обрести прежний тон, беззлобно-шутливый и почти родственный. Отчего она сидит на кушетке так чинно и старается говорить с ним как можно любезнее? Ему бы схватить ее за руку и сказать: «Да ты что, с ума сошла? С чего это тебе взбрело в голову разыгрывать чопорную даму?» И тогда ледок сломается…

Но Дрого чувствовал, что не может этого сделать. Перед ним сидел другой, незнакомый человек, чьи мысли он прочитать уже не в силах. А может, он сам стал другим и начал разговор с фальшивой ноты?

– Ты? Изменилась? – переспросил Дрого. – Нет-нет, ничуть.

– Ах, ты, верно, говоришь так потому, что я подурнела, вот и все.

Признайся!

Неужели это сказала Мария? И не в шутку, а серьезно? Джованни недоверчиво слушал ее и все ждал, когда же она перестанет так манерно улыбаться, строить из себя недотрогу и рассмеется над собой же.

«Конечно, подурнела, и еще как», – ответил бы он ей в прежние добрые времена и, обняв за талию, притянул бы к себе. Но теперь?..

Теперь это выглядело бы глупой, неуместной шуткой.

– Да нет же, уверяю тебя, – сказал он. – Ты ни капельки не изменилась, честное слово.

Она посмотрела на него с недоверчивой улыбкой и перевела разговор на другое.

– Ты насовсем вернулся?

Джованни ждал этого вопроса. (Надо было сказать: «Все зависит от тебя»

– или что-нибудь в этом роде.) Но он рассчитывал услышать его раньше, с порога, если уж ей это действительно небезразлично. А теперь вопрос прозвучал неожиданно и задан был вроде бы просто из вежливости, без лирической подоплеки, – а это уже совсем другое дело.

В полумраке гостиной наступило минутное молчание; из сада доносились голоса птиц, а из какой-то дальней комнаты – медленные и невыразительные звуки фортепьяно: должно быть, там что-то разучивали.

– Не знаю, пока не знаю. Пока у меня только отпуск, – сказал Дрого.

– Только отпуск? – сразу же откликнулась Мария, и голос ее чутьчуть дрогнул, то ли случайно, то ли выдавая разочарование или даже огорчение.

Нет, что-то их действительно разделяло, какая-то непонятная, неуловимая завеса отчужденности, которая никак не могла рассеяться:

вероятно, она возникла во время разлуки, росла медленно, день за днем, помимо их воли.

– У меня есть два месяца. Потом я могу либо вернуться, либо получить другое назначение – может быть, и сюда, в город, – пояснил Дрого.

Поддерживать разговор становилось все труднее: в сущности, он был ему безразличен.

Оба помолчали. Полуденное оцепенение словно овладело городом; птицы умолкли, издалека доносились только аккорды на фортепьяно – унылые и методичные; звуки эти, становившиеся все выше, выше, заполняли собой весь дом, и было в них удивительное упорство преодоления, жажда высказать что-то такое, что и высказать невозможно.

– Это дочка Микели с верхнего этажа, – сказала Мария, заметив, что Джованни прислушивается.

– Ты ведь тоже когда-то играла эту вещь, правда?

Мария грациозно склонила голову, прислушиваясь.

– Нет-нет, это слишком трудная пьеса, наверно, ты слышал ее гденибудь в другом месте.

– А мне показалось… – заметил Дрого.

Звуки фортепьяно продолжали рассказывать о чьих-то мучениях.

Джованни вглядывался в полоску света на ковре и думал о Крепости, представлял себе тающий снег, капель на террасах, неяркую весну в горах, приход которой отмечается лишь появлением мелких цветочков на лугах да разлитым в воздухе запахом скошенной травы.

– Теперь ты с полным правом можешь хлопотать о переводе, – снова заговорила девушка. – После стольких-то лет… Там, в горах, скучища, наверное!

Последние слова она произнесла с легким раздражением, словно Крепость стала ей ненавистна.

«Пожалуй, действительно скучновато, конечно же, я предпочел бы остаться здесь, с тобой». Эта жалкая фраза молнией пронеслась у него в мозгу, но даже ее выговорить он не рискнул. Банальные слова, хотя и их, вероятно, было бы довольно. Однако Джованни не без отвращения подумал, как нелепо прозвучали бы они в его устах, и желание произнести их тут же угасло.

– В общем, да, – ответил он, – но дни летят так незаметно!

Звуки фортепьяно не стихали. И почему эти аккорды забираются все выше и выше, так ничем и не завершаясь? По-ученически неуверенные, они со смиренной отстраненностью рассказывали какую-то старую, некогда дорогую ему историю. Сразу вспомнился один туманный вечер, тусклый свет городских фонарей, в котором они вдвоем гуляют под голыми деревьями по пустынной аллее; идут, держась за руки, словно дети, и не понимают, откуда взялось это внезапно нахлынувшее ощущение счастья. В тот вечер, помнится, из освещенных окон тоже доносились звуки фортепьяно, и, хотя это были, скорее всего, скучные экзерсисы, Джованни и Марии казалось, что никогда еще они не слышали ничего более нежного и мелодичного.

– Конечно, – добавил Дрого насмешливым тоном, – там, наверху, особых развлечений нет, но мы уж как-то привыкли…

Эта беседа в гостиной, где витал запах цветов, постепенно начинала приобретать налет поэтической грусти, свойственной признаниям в любви. Очевидно, думал Джованни, встреча после столь продолжительной разлуки и не могла быть иной… возможно, мы еще сумеем воскресить прежнее, ведь у меня впереди целых два месяца, нельзя же так сразу делать окончательные выводы… если она еще любит меня, я больше не вернусь в Крепость. Но Мария вдруг объявила:

– Вот жалость! Через три дня мы с мамой и Джорджиной уезжаем.

Наверно, на несколько месяцев. – Тут она сразу оживилась. – Мы едем в Голландию!

– В Голландию?

Девушка с восторгом заговорила о предстоящем путешествии, о подружках, о своих лошадях, о веселых карнавалах – вообще о своей жизни, а о Дрого совсем забыла.

Она уже не казалась скованной и будто даже похорошела.

– Прекрасная идея, – сказал Дрого, чувствуя, как к горлу подкатывает ком горечи. – В Голландии, я слышал, это лучшее время года. Говорят, там целые поля цветущих тюльпанов.

– Да, сейчас там, должно быть, замечательно, – согласилась Мария.

– Вместо хлеба голландцы выращивают розы, – продолжал Джованни слегка изменившимся голосом, – везде одни розы, а над ними ветряные мельницы, такие яркие, свежевыкрашенные…

– Свежевыкрашенные? – переспросила Мария, уже расслышав насмешку в его голосе. – Как это?

– Так говорят, – ответил Джованни. – Да я и сам где-то читал.

Солнечная полоска проползла через весь ковер и уже поднималась по резной тумбе письменного стола. День клонился к вечеру, звуки фортепьяно стали глуше, какая-то птица за садом завела свою одинокую песню. Дрого смотрел на решетку камина – точно такая же была и в Крепости. Это сходство несколько его утешило, словно он убедился, что и город, и Крепость в конечном счете один и тот же мир с одним и тем же жизненным укладом. Однако, кроме решетки, ничего общего Дрого больше не нашел.