Жюль Ромэн - Бог плоти Страница 27

Люсьена, наконец, высвободилась из моих объятий. Прежде, чем совершенно выпустить ее, я удержал ее за руки. Я взглянул на нее: не на ее тело, которое только что прижимал к себе, но на ее лицо и глаза. Они показались мне одновременно и очень дорогими и новыми, вопрошающими и как будто готовыми дать ответ, который я еще не мог разобрать; в них светился также нежный упрек.

И я подумал, что никогда вдосталь не глядел на них. Когда я был женихом, то самая их прелесть держала меня на расстоянии. Мне нравилось сохранять их как ресурс для будущего любви. В первые недели после свадьбы, занятый всецело телом Люсьены и «царством плоти», я обращался к ее лицу и глазам, только чтобы вознести к ним мою благодарность или чтобы получить от них с радостным удивлением согласие на наши фанатические действия. Даже после кратковременной разлуки в Бордо я не сумел найти для них того прилежного обожания и вопрошающего рвения, которые я расточал ее телу.

Точно разгадав меня, Люсьена сказала:

— Ты не часто смотришь на меня, как сейчас.

И через секунду добавила:

— Надо, чтобы в эти дни ты часто смотрел так на меня.

На следующей неделе тревога по поводу предстоящей разлуки выразилась у меня в форме навязчивой мысли:

— Что бы ни случилось, но в нашем распоряжении были два привилегированных месяца, предоставленных нам судьбою. Сумел ли я, по крайней мере, воспользоваться ими? Провели ли мы их как следует, эти два месяца, которые больше никогда не вернутся?

Мне хотелось, чтобы Люсьена успокоила меня.

И вот однажды, за столом, я сказал ей приблизительно следующее:

— Будущее наше не таково, каким я хотел бы его видеть; оно не улыбается нам, как ты этого заслуживаешь, как, по-моему, заслуживает наша любовь. Но ничто не отнимет у нас этих двух месяцев. Не находишь ли ты, что в общем их следует признать исключительно удачными?

Она подумала и отвечала:

— Ничто не разочаровало моих ожиданий.

— А ведь ты много ждала, не правда ли? Однако, у тебя есть какая-то задняя мысль. О чем ты думаешь? Скажи мне, даже если твоя мысль грустная.

— Я думаю… что я могла бы сделать, чтобы еще больше стать твоей женой? Еще сильнее соединиться с тобой? И я чувствую себя такой безоружной перед разлукой.

Ее голос изменился. Мгновенно обнаружилась глубокая тоска. Люсьена, моя жена Люсьена удерживалась, чтобы не расплакаться при мысли о разлуке, которая утвердится между нами, будет непрерывно расти, превратит в пропасть разделяющее нас маленькое пространство стола.

Я не знал, как ее утешить. Заключить в свои объятия? Осыпать поцелуями? Лишний раз слиться с нею? Но этим я едва только отвлеку ее мысли, а не открою ей в «единении тел» чудесного средства против разлуки.

Воспоминание о нашей короткой разлуке в Бордо внезапно пронизало мой ум. Мне показалось, что к впечатлению, которое она во мне оставила, примешивается неясное утешение, смутная мысль о каком-то прибежище. Я почувствовал желание поговорить на эту тему. Я стал описывать Люсьене состояния сознания, через которые я прошел в тот день: подавляющее ощущение одиночества, потом тот порыв моего тела, который, как мне показалось, вдруг почти восторжествовал над разлукой.

— Может быть, это была такая же иллюзия, как и все другие. Но вдруг расстояние, отделявшее тебя, и время, которое мне нужно было затратить, чтобы вновь увидеть тебя, перестали существовать для меня. «Единение тел» пришло мне на помощь. Оно так внедрилось в меня, что проявлялось, несмотря на разлуку. Представь себе, я чувствовал, что ток, прошедший сквозь меня, затем пронизал и тебя. Ты понимаешь? Это вовсе не было желание, приобретшее горечь благодаря сожалению о твоем отсутствии. Я испытывал почти такую же уверенность, такое же успокоение, какое бывает после обладания. Как будто там, где кончался трепет моего тела, уже начиналась твоя теплота.

Люсьена слушала меня очень внимательно, взвешивая мои слова, стараясь доискаться, нет ли в них фразы или пустого пафоса.

— Не преувеличиваешь ли ты немного свои впечатления, Пьер? Верно ли, что тогда ты чувствовал меня, мое тело? Это было бы слишком прекрасно! Или ты хочешь только сказать, что при некотором воображении ты мог бы обмануть себя и на мгновение подумать, что я с тобой? Или же попросту этот порыв наполнил тебя терпением, так как он говорил обо мне, о наших вечерних объятиях?

Я не знал, что ей ответить.

Желая высказать свою мысль с большей силой, она близко наклонилась ко мне, слишком поглощенная ею, чтобы стыдиться своих слов.

— Неужели ты действительно чувствовал, что ты во мне, Пьер? Нет, не правда ли? Не старайся уверить меня, потому что это неправда.

И после долгого раздумья добавила:

— А если бы мы были в разлуке две недели? Если бы тебе пришлось ждать еще две недели? Утешило бы тебя это или нет?

IX

Рассказывая о себе, я уже сообщал, что не подвержен продолжительным приступам угнетенности. Мой живой нрав очень скоро пускает в ход защитительные реакции. Поэтому я не буду утверждать, что провел дни, остававшиеся до моего отплытия, в состоянии непрерывной грусти и тоски.

Во-первых, необходимость в скором времени снова приняться за службу и связанные с этим различные дела в достаточной степени отвлекли меня. Мы принялись отыскивать постоянную прислугу. До сих пор в виду несложности нашего хозяйства, легкости, с которой мы могли обедать вне дома, и, главное, вследствие желания оставаться наедине, мы довольствовались прислугой приходящей. Но теперь Люсьена должна была остаться одна. Постоянное присутствие человеческого существа помогло бы ей бороться с наиболее грубыми видами скуки. Не могло быть и речи о том, чтобы откопать среди наших родственников какую-нибудь ворчливую старуху, которая немедленно стала бы обращаться с Люсьеной, как с девчонкой, отравила бы всю нашу семейную жизнь и своими зловонными излучениями прогнала бы из нашего дома сначала молодость, а потом любовь. Служанка же, напротив, оказалась бы вполне для нас пригодной, разумеется, при условии не брать первой попавшейся. Мы не требовали от нее ни свидетельства об элементарном образовании, ни воспитания в женском пансионе.

Но так как она должна была составить компанию Люсьене, то от нее требовалось такое уменье держать себя, которое делает выносимым и даже приятным присутствие другого человека — его малейшие замечания, хождение по комнатам, его молчание — в стенах, которые уже заключают нас. Все это, конечно, трудно изложить в двух словах, когда приходишь в контору для найма прислуги. Поэтому, хотя в те времена недостатка в прислуге не было, наши поиски немного затянулись. По правде сказать, я не особенно стремился ускорить их, надеясь таким путем отвлечь Люсьену от мыслей о моем отъезде и получить в эти последние дни тему для разговоров, дававших много комического материала; мне хотелось также, чтобы наша новая жизнь не приняла вида несчастья, которому безропотно подчиняешься, но явилась бы разумно организуемым начинанием.

Эти хлопоты не мешали мне, однако, непрестанно думать о нашей разлуке. Но эта задняя мысль тоже не была инертной. Она побуждала меня делать для предстоящего мне одиночества известного рода запасы, подобно тому, как делают их в ожидании осады или на зиму.

Чем более приближалась минута разлуки с Люсьеной, тем более я боялся покинуть ее, не узнав ее как следует. В течение двух месяцев супружества не был ли я виновен в небрежности, рассеянности и недостаточном внимании? Да, ее тело, вариации этого тела, оттенки, которые оно принимало для каждого из моих чувств и в каждом своем участке, — вот то, что я знал хорошо о любимом существе. Чтобы восстановить все это в памяти, когда мы будем разлучены, мне нужно будет только дать моему телу и моим чувствам полную свободу мечтать. Я знал, что самая тонкая подробность, замеченная во время ласки, была где-нибудь зафиксирована в моих нервах.

Я начал также понимать после поездки в Пойяк, чем может быть для меня присутствие Люсьены и наше совместное существование. Столкновения наших мыслей во время разговора, легкие тревоги и маленькие радости, которые оно вызывало, — все это я также мог восстановить без всякого труда. Но все это тоже относилось к любви, почти к сладострастию. Что же касается самой личности Люсьены в обыденной жизни, ее манеры держать себя, когда она не думает о любви, ее повадок, жестов, всей совокупности реактивных движений, не имевших отношения ни ко мне, ни к нам обоим, составлявших собственный стиль живой Люсьены, то обо всем этом я имел самое смутное представление. Внезапно разлученный с нею, я буду в состоянии представить себе все это лишь с значительными пробелами, самым отрывочным образом.

«Скорее, скорее, — говорил я себе. — Скоро ты будешь один».