Адальберт Штифтер - Лесная тропа Страница 27

Спустя час ко мне снова явился Томас сообщить, что соседи собрались для молитвы, так как шум становится ужасен. Я сказал ему, что ждать уже недолго, скоро погода переменится, и он ушел.

Я шагал взад и вперед по комнате, куда врывался гул, подобный ропоту морских волн, и, когда прилег на кушетку, меня тут же сморила усталость. Проснулся я оттого, что над крышей дома что-то рвало и бушевало, и спросонья ничего не мог взять в толк. Но затем встал, встряхнулся, подойдя к окну, открыл одну створку и тут обнаружил, что задул сильный ветер. Я решил посмотреть, идет ли дождь, а также холодный или теплый дует ветер. Закутавшись в плащ и взяв свечу, я вышел в переднюю и увидел, что сбоку, из комнатки, где спит Томас, сочится свет. Томаса я устроил рядом, чтобы в случае чего иметь возможность ему позвонить. Войдя к нему, я увидел, что он сидит за столом. Он так и не ложился — из страха, как он мне признался. Я сказал, что хочу спуститься вниз посмотреть, какая погода. Он тотчас же вскочил, взял лампу и пошел следом. Спустившись в прихожую, я поставил свечу в нишу лестничной клетки, а Томас поставил рядом лампу. Я отворил дверь во двор, и, когда мы из сеней вышли наружу, нам пахнуло в лицо теплым воздухом. Странная погода, которую мы наблюдали весь день, наконец сдала. Теплый воздух, поступавший с юга и державшийся в верхних слоях облаков, переместился, как обычно, в нижние слои, и порожденные им воздушные токи превратились в настоящую бурю. Да и в небе, насколько мне удалось разглядеть, произошла перемена. Безжизненная серая его окраска изменилась, я видел тут и там рассеянные темные и черные окна. Дождь уже не моросил, а крупными редкими каплями ударял нам в лицо. Пока я медлил у порога, ко мне подошли какие-то люди, по-видимому остановившиеся поблизости. Дело в том, что мой двор непохож на другие дворы, а в то время он и вовсе стоял нараспашку — заходи кому не лень! Каменные строения, сходящиеся под прямым углом, являются вместе с тем двумя сторонами двора. С третьей стороны он был пока обнесен деревянной оградой, за которой я только еще начинал разводить сад, куда вход был через деревянную же решетку. Четвертая сторона двора, обращенная к улице, была тоже обнесена неплотно пригнанными досками, а деревянные решетчатые ворота в то время, как правило, не запирались. Посреди двора я собирался рыть колодец, но до этого все не доходили руки. Таким образом, любой желающий мог зайти ко мне во двор. Люди стояли за воротами и с великим страхом наблюдали за странностями погоды. Когда они увидели, что свет у меня погас, а потом, спускаясь вниз, замелькал в лестничной клетке, то догадались, что я схожу во двор, и решили подойти поближе. Теперь, когда ко всему прочему сорвался сильный ветер, они боялись, как бы это не повлекло за собой новые опустошения и еще неведомые бедствия. Я успокоил их, пояснив, что ветер к добру и что все худшее уже позади. Теперь, надо думать, холод, державшийся на поверхности земли, окончательно схлынет. Ветер дует теплый, и, следственно, лед не будет прибавляться, скорее наоборот. К тому же от ветра, которого они испугались, не предвидится деревьям такого вреда, как это было при полном безветрии. Едва поднявшись, он, конечно, не так напорист, чтобы сломать и без того перегруженные льдом стволы, и все же достаточно силен, чтобы стряхнуть воду, скопившуюся в хвое в свободном состоянии, и сбросить слабо держащиеся на ветвях сосульки. Дальнейшие, более сильные, его порывы обрушатся на во многом уже освобожденные от льда деревья и еще больше их облегчат. Таким образом, безветрие, при котором незаметно скапливалась и замерзала вода, и было величайшим злом, тогда как ветер, растряхивающий этот груз, несет, по существу, избавление. И пусть даже буря повалит кое-какие стволы, несравненно больше деревьев она спасет от гибели, не говоря уже о том, что дерево, находящееся в угрожаемом состоянии, так или иначе рухнет рано или поздно. Однако ветер не только стряхивает лед, он разъедает его своим теплым дыханием — сначала в нежных, а потом и во все более плотных древесных тканях, причем как талую, так и упавшую с неба воду не оставляет в ветвях, как это было в безветренную погоду. И в самом деле, если завывание бури и скрадывает лесной гул, то отдельные удары мы и сейчас продолжаем слышать, и они раз от разу становятся все реже.

Мы постояли еще немного — ветер тем временем все набирал силу и, как нам казалось, становился теплее. Наконец, пожелав друг другу спокойной ночи, мы разошлись по домам. Я поднялся к себе, разделся, лег в постель и проспал крепким сном до самого утра.

Проснувшись, когда солнце стояло уже высоко, я встал, накинул шлафрок и подошел к окну. Буря тем временем разыгралась не на шутку. По небу мчалась белая пена. Голубой дым, вырывавшийся из хижины Клума, поднимался клубами вверх и разносился по воздуху обрывками вуали. Если из-за леса показывался клочок черной тучи, то буря, подхватив, перекатывала его по небу, пока он не исчезал из виду. Казалось, она сметет всю мглу и вот-вот засинеет чистая лазурь, ан, глядишь, опять стелется белая наволочь, рождающаяся где-то в глубине неба, а в ней переливаются коричневые, серые и красноватые тона. Крыши соседних домов влажно поблескивали; впадины в ледяной корке на снегу налились водой, и эту воду кружило и мельчайшими каплями разбрызгивало в воздухе; остальной влажный лед сверкал, словно на него бросилась вся белизна неба. Сумрачно чернея, вздымались леса, а там, где дерево поблизости раскачивало на ветру свои раскидистые сучья, внезапно вспыхивала длинная молния и мгновенно исчезала, и даже по отдаленным стенам лесов нет-нет перебегало какое-то поблескивание и сверкание. В моем дворе было мокро и хмуро, крупные капли дождя ударялись о смежную стену и окна, тогда как мои окна, глядящие на восток, не были обращены к ветру. К ели, под которой стоит моя летняя скамейка, заваленная теперь сугробом, приставили лестницу, я видел, как Каэтан взбирается на нее и отвязывает от верхних сучьев веревки.

Теперь нам грозила опасность совсем другого рода, не говоря уже о том, что она была куда серьезнее, чем вчера, когда приходилось бояться за сады и леса. Стоит снегу, выпавшему за зиму в несметных количествах, внезапно растаять, как он разорит наши поля и луга и подмоет наши дома. Ветер был еще теплее, чем накануне. Я убедился в этом, открыв в коридоре окно. Если непроницаемую ледяную корку, которая вчера защищала землю, разъест теплом, то снег, эта рыхлая масса из смерзшихся ледяных игл, распадется на отдельные капли воды, и тогда неистовые лесные ручьи обрушатся на долины и с ревом зальют поля и луга, с гор устремятся вниз пенистые потоки; освобожденные воды, срываясь с обрывов и отвесных скал, лавины, несущие с собой камни, снег и деревья, запрудят ручьи, образуя море воды.

Я оделся, позавтракал и приготовился к трудовому дню. Первым делом спустился я к Готлибу, поглядеть, как он себя чувствует; он был совершенно здоров и вид имел свежий и бодрый. Я послал за санями и лошадью к кузену Мартину, ротбергскому трактирщику, так как дорогу через Таугрунд преграждали поваленные деревья, а их, должно быть, нескоро уберут, хотя пребывание в лесу уже не представляло опасности. Дорога же от Ротберга вверх была совсем свободна; пусть крепкие сучья буков и склонили свои перегруженные ветки до самой земли, они устояли и не сломались. Томас не мог отправиться за каурым в Айдун по нашему вчерашнему маршруту, так как лед был уже ненадежен и угрожала опасность провалиться в размокший снег. Он сказал, что попытается к полудню перелезть через поваленные деревья и таким образом доберется до места. Из Ротберга уже утром явился ко мне нарочный от заболевшего там жителя и сообщил, что дорога оттуда наверх через овраг и мимо буковой рощи в порядке.

В ожидании работника, который должен был доставить мне лошадь и сани, я решил обследовать ледяную корку, покрывающую снег. Она была еще цела, но во многих местах поблизости от моего дома так истончилась, что можно было легко смять ее рукой. В канавах и оврагах вода уже прилежно бежала по скользкому дну. Дождь перестал, и только ветер еще брызгал в лицо каплями воды. Да, ветер не унимался; гоняя по поверхности льда тоненькую пленку воды, он отшлифовывал его до тончайших граней и благодаря своей мягкости растапливал все застывшее, оцепенелое, источающее воду.

Наконец прибыл работник ротбергского трактирщика; подобрав полы плаща, я сел в сани. И чего только не повидал я в тот день! Если вчера шумело в лесах и на взгорьях, то сегодня шум стоял по всем долинам; если вчера гриву каурого оттягивало вниз, то гриву моей сегодняшней лошади трепало и раздувало ветром. Когда мы хотели обогнуть сугроб, нас обдало фонтаном. Вода бурлила по оврагам и балкам, роптала и журчала в каждой борозде и канавке. Прекрасные тихие воды Зиллера были неузнаваемы: молочно-белые, цвета снеговой воды, они пенились, вырываясь из темного ущелья леса, где все еще громоздились поваленные накануне деревья и где они перегораживали речное русло. Так как лесом проезду не было, мы взяли проселком через тальник, — кстати, его хорошо накатали хальслюнгцы, предпочитающие из-за снежных заносов возить дрова этим, кружным, путем. Мы ехали по раскисшему снегу, ехали и по воде, сани, можно сказать, плавали, а в одном месте работнику пришлось слезть и, взяв лошадь под уздцы, с величайшей осторожностью повести ее вброд, да и я тащился за ними по грудь в талой воде.