Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Книга 2 Страница 28

Реардэн склонился над ней, и Дэгни услышала вопрос, который возникал снова и снова, каждую ночь прошедшего года, — вопрос, всегда вырывавшийся непроизвольно, неожиданно и выдававший его постоянную тайную муку:

— Кто был твоим первым мужчиной?

Дэгни отстранилась, пытаясь вырваться из его рук, но он удержал ее.

— Нет, Хэнк, — строго произнесла она. Напряженное движение его губ сформировало улыбку.

— Я знаю, что ты никогда не ответишь на этот вопрос, но не перестану спрашивать, потому что никогда с этим не смирюсь.

— Спроси себя почему.

Реардэн медленно, проводя рукой по ее груди и вниз, до колен, словно подчеркивая свое право собственности и в то же время ненавидя его, ответил:

— Потому что… то, что ты позволяешь мне… Я не думал, что ты даже для меня… Но узнать, что ты позволяла это другому мужчине, хотела его…

— Ты понимаешь, что говоришь? Либо ты никогда не верил, что я хочу тебя, либо мне нельзя хотеть тебя, как я хотела его.

Он сказал севшим голосом:

—Да.

Дэгни резко вырвалась из его объятий и встала. Она смотрела на Реардэна сверху вниз, слегка улыбаясь:

— Ты знаешь, в чем твоя единственная настоящая вина? Ты не научился наслаждаться, хотя у тебя к этому величайшие способности. Ты слишком легко отказываешься от собственного удовольствия. Ты готов слишком многое терпеть.

— Он тоже так сказал.

— Кто?

— Франциско Д'Анкония.

Он удивился, что имя потрясло ее и она не сразу отозвалась:

— Он сказал тебе это?

Мы разговаривали совершенно о другом.

Через секунду Дэгни спокойно произнесла:

— Я видела, как вы разговаривали. Кто кого оскорбил на этот раз?

— Мы не ругались. Дэгни, что ты о нем думаешь?

— Думаю, он устроил это намеренно — заваруху, в которую завтра мы будем замешаны.

— Это я знаю. Что ты думаешь о нем как о личности?

— Не знаю. Я должна думать, что он самый порочный человек, которого я знаю.

— Должна? Но ты так не думаешь?

— Нет. Я не могу заставить себя поверить в это.

Реардэн улыбнулся:

— Это и странно. Я знаю, что он лгун, бездельник, повеса, прожигатель жизни, самый порочный, безответственный человек, которого только можно себе представить. И все же, глядя на него, я чувствую, что, если доверил бы кому-то свою жизнь, то только ему.

Дэгни открыла рот от удивления:

— Хэнк, ты хочешь сказать, что он тебе нравится?

— Я хочу сказать, что не знал, как можно любить мужчину, не знал, как я хотел этого, пока не встретил его.

— Боже праведный, Хэнк, ты влюбился в него!

— Думаю, да, — улыбнулся он. — Почему это тебя пугает?

— Потому что… мне кажется, он собирается причинить тебе боль… И чем больше ты его любишь, тем тяжелее тебе будет вынести эту боль… и потребуется много времени, чтобы справиться с ней, если вообще… Я чувствую, что надо предупредить тебя, предостеречь от него, но не могу, потому что ни в чем не уверена, даже не знаю, кто он — величайший или самый низкий человек на земле.

— Я тоже ни в чем не уверен относительно него. Кроме того, что он мне нравится.

— Но подумай о том, что он сделал. Он навредил не Джиму и Бойлу, а мне, тебе, Кену Денеггеру и всем нашим, потому что шайка Джима обернет все это против нас, и тогда произойдет очередная катастрофа, как пожар у Вайета.

— Да… пожар у Вайета. Но знаешь, это меня не очень волнует. Ну и что, если случится еще одно несчастье? Все катится к черту, вопрос лишь в том, что происходит это чуть быстрее или чуть медленнее, и нам остается только поддерживать корабль на плаву, пока мы можем, а затем утонуть вместе с ним.

— И этим он оправдывался? Он вынудил тебя это чувствовать?

— Нет, нет! Он вовсе не оправдывался в разговоре со мной. Странно, что он заставил меня почувствовать.

— И что?

— Надежду.

Дэгни кивнула в беспомощном удивлении, зная, что е ней происходит то же самое.

— Не знаю почему, — продолжал Реардэн, — но я смотрю на людей, и мне кажется, что все они состоят из боли. Он — нет. Ты — нет. Ужасную безнадежность, которая нас окружает повсюду, я перестаю ощущать только в его присутствии. И здесь. Больше нигде.

Дэгни подошла и присела у ног Реардэна, прижавшись лицом к его коленям:

— Хэнк, у нас еще так много всего впереди… и так много прямо сейчас…

Он посмотрел на линии ее тела, наклонился к ней и тихо сказал

— Дэгни… то, что сказал тебе тем утром в доме Эллиса Вайета… Мне кажется, я лгал самому себе.

— Я знаю.

Сквозь моросящий дождь на календаре над крышами виднелась дата: третье сентября, а часы на соседней башне показывали 10.40. Реардэн возвращался в отель «Вэйн-Фолкленд». Радио в такси резко плевалось голосом, панически сообщавшим о крахе «Д'Анкония коппер».

Реардэн устало откинулся на сиденье: бедствие взволновало его не больше давным-давно устаревшей хроники происшествий. Он не чувствовал ничего, кроме неприятного ощущения неуместности своего вечернего костюма ранним утром. У него не было желания возвращаться из мира, который он оставил, в мир, который моросил дождем за окошком такси.

Он повернул ключ в двери своего номера, надеясь как можно скорее сесть за рабочий стол и не видеть ничего вокруг.

Его поразило все: стол, накрытый к завтраку, открытая дверь в спальню, кровать, которой явно пользовались, и голос Лилиан, произнесший:

— Доброе утро, Генри.

Она сидела в кресле, в том же костюме, что и вчера, но без жакета и шляпы; ее белая блузка выглядела чопорно свежей. На столе стояли остатки завтрака. Лилиан с видом терпеливого ожидания курила сигарету.

Реардэн застыл на месте, Лилиан положила ногу на ногу, устроилась в кресле поудобнее и спросила:

— Ты ничего не хочешь мне сказать, Генри?

Реардэн стоял как на официальной церемонии, где эмоции неуместны: — Говори ты.

— Ты не собираешься оправдаться?

— Нет.

— Не хочешь попросить у меня прощения?

— Я не вижу причин, по которым ты могла бы меня простить. Мне нечего добавить. Ты знаешь правду. Решай сама.

Она усмехнулась, откидываясь на спинку кресла.

— Ты не ожидал, что рано или поздно я тебя поймаю? Ты не находил странным, что такой мужчина, как ты, больше года живет как монах? Что у меня могут возникнуть подозрения? Забавно, что, несмотря на твой ум, которым все восхищаются, ты так легко попался. — Она обвела рукой комнату, обеденный стол. — Я была уверена, что ты не вернешься сюда этой ночью. И потом, несложно и недорого выяснить, что за год ты не провел здесь ни одной ночи. — Реардэн молчал. — Человек из нержавеющей стали! — Лилиан засмеялась. — Человек дела и чести, который намного благороднее всех остальных! Танцовщица варьете или, может, маникюрша салона красоты, куда вход открыт исключительно для миллионеров? — Реардэн молчал. — Кто она, Генри?

— Я не собираюсь отвечать на этот вопрос.

— Я хочу знать.

— Ты ничего не узнаешь.

— Генри, тебе не кажется, что, принимая во внимание произошедшее, просто смешно разыгрывать джентльмена, защищающего честь девушки? И джентльмена вообще. Кто она?

— Я же сказал, что не собираюсь отвечать на этот вопрос.

Лилиан пожала плечами.

— Это не имеет значения. Существует стандартный тип женщин, предназначенных для этой цели. Я всегда знала, что под личиной аскета скрывается грубый, чувственный плебей, которому не нужно от женщины ничего, кроме удовлетворения животных инстинктов, и я горжусь тем, что не давала тебе этого. Я знала, что твое хваленое чувство чести когда-нибудь треснет по всем швам и тебя потянет к дешевой женщине, как любого неверного мужа. — Она усмехнулась: — Твоя обожательница Дэгни Таггарт пришла в ярость от намека, что ее герой не так чист, как его безупречный нержавеющий сплав. Она наивно предполагает, что я могу считать ее женщиной, которую мужчина может выбрать для того, что, как известно, не требует ума. Я знала твою истинную натуру и склонности. — Реардэн молчал. — Знаешь, что я о тебе думаю?

— Ты имеешь право проклинать меня, как только захочешь.

Лилиан засмеялась:

— Великий человек, который так презирал — в бизнесе — слабовольных, отброшенных на обочину, потому что они не могли сравниться с ним силой воли и непоколебимой целеустремленностью, что ты сейчас чувствуешь?

— Оставь в покое мои чувства. Ты вправе решать. Я выполню любое твое требование, кроме одного: не проси меня отказаться от этого.

— О, я и не собираюсь просить тебя об этом. Я не жду от тебя перемены характера. Это твое истинное лицо — под напускным величием индустриального короля, который только благодаря своей гениальности поднялся из забоя шахты до полоскательниц для рук после десерта и черного смокинга! Он тебе идет, черный смокинг, в котором ты возвращаешься домой в одиннадцать утра! Ты так и не выкарабкался из рудников, там тебе и место — тебе и всем твоим самодельным королям кассового аппарата — в ночных забегаловках, набитых коммивояжерами и дешевыми танцовщицами.