Джон Стейнбек - Гроздья гнева Страница 28

— Если пойдет дождь, — сказал он, — подвяжем его к верхней планке, пусть лезут внутрь, там не промокнут. Нам в кабине дождь не страшен.

И отец хлопнул в ладоши.

— Вот это хорошо придумано!

— Подожди, — сказал Эл. — Дай срок, найду длинную жердь и подопру ею брезент. Получится вроде палатки, тогда им и жара будет нипочем.

И отец повторил:

— Хорошо придумано! Почему ты раньше об этом не догадался?

— Некогда было, — сказал Эл.

— Некогда? А шляться было время? Черт тебя знает, Эл, где ты пропадал последние две недели!

— Ничего не поделаешь, перед отъездом всегда так бывает, — ответил Эл. И потом спросил, но уже без прежней удали: — Па, а ты рад, что мы уезжаем?

— А? Да ничего, рад… По крайней мере… Здесь нам трудно жилось. Там все будет по-другому — работы вдоволь, места красивые, везде зелень, дома беленькие, куда ни глянь — апельсиновые деревья.

— Что же, там апельсины везде растут?

— Ну, может, и не везде, а все-таки их много.

Небо посерело на утреннем свету. И сборы были закончены: бочонки со свининой стояли наготове, плетушку с курами оставалось только поставить на самый верх. Мать открыла духовку и вынула оттуда зарумянившиеся, хрусткие кости, на которых было еще много мяса. Руфь, не проснувшись как следует, сползла с ящика на пол и опять заснула крепким сном. Но старшие стояли у дверей и, поеживаясь, глодали вкусные свиные кости.

— Пожалуй, пора будить деда и бабку, — сказал Том. — Светает.

Мать сказала:

— Не хочется их поднимать, разбудим перед самым отъездом. Пусть поспят. Руфь и Уинфилд тоже совсем не выспались.

— Отоспятся дорогой, — сказал отец. — Там наверху хорошо, удобно.

Собаки вдруг побежали к дому и остановились, прислушиваясь. Потом с отчаянным лаем скрылись в темноте.

— Что такое? — удивился отец. Но вдали послышался голос, успокаивающий собак. Собаки продолжали лаять, но уже не так свирепо. Шаги приближались, и они увидели подходившего к дому человека. Это был Мьюли Грейвс в надвинутой на самые глаза шляпе.

Мьюли застенчиво подошел к ним.

— С добрым утром, — сказал он.

— А, Мьюли! — Отец помахал рукой со свиным мослом. — Заходи, Мьюли, поешь свининки.

— Нет, — сказал Мьюли. — Я есть не хочу.

— Брось, Мьюли, чего там! — Отец прошел на кухню и, вернувшись, протянул ему несколько ребрышек.

— Я не за тем сюда пожаловал, — сказал Мьюли. — Шел мимо, вспомнил, что вы уезжаете, дай, думаю, зайду, попрощаюсь.

— Скоро двинемся, — сказал отец. — Часом позже — и ты не застал бы нас. Видишь — все уложено.

— Все уложено. — Мьюли посмотрел на грузовик. — Иной раз и мне хочется поехать, разыскать своих.

Мать спросила:

— А они писали тебе из Калифорнии?

— Нет, — ответил он. — Ничего не писали. Правда, я не справлялся. Надо будет как-нибудь зайти на почту.

Отец сказал:

— Эл, разбуди деда с бабкой. Пусть поедят. Скоро выезжать. — И когда Эл зашагал к сараю, отец обратился к Мьюли: — Ну, Мьюли, хочешь с нами? Мы ради тебя потеснимся.

Мьюли откусил мясо с ребра и стал разжевывать его.

— Иной раз мне самому кажется, что можно бы уехать. Да нет, где там, — сказал он. — Я уж себя знаю: сбегу в последнюю минуту и затаюсь, как призрак на погосте.

Ной сказал:

— Ты дождешься, Мьюли Грейвс, помрешь где-нибудь в поле.

— Я сам знаю. Я уж об этом думал. Бывает тоскливо одному, бывает ничего, а то и совсем хорошо. Да не о том речь. Вот если вы повстречаете кого-нибудь из моих, — я за этим и пришел, — если повстречаете их в Калифорнии, скажите, я живу хорошо. Скажите, мне здесь неплохо. Не надо им знать, как я живу. Скажите, вот заработает денег и приедет.

Мать спросила:

— На самом деле приедешь?

— Нет, — тихо ответил Мьюли. — Нет, не приеду. Не могу. Теперь уж никуда отсюда не двинусь. Если б пораньше — уехал. А теперь — нет. Я много что передумал, много что понял. Теперь уж никуда не уеду.

На дворе стало светлее. Огоньки фонарей побледнели. Эл вернулся, ведя под руку с трудом ковылявшего деда.

— Он и не думал спать, — сказал Эл. — Я его за сараем нашел — сидит там один. С ним что-то неладное случилось.

Глаза у деда были тусклые, их злобный огонек исчез без следа.

— Ничего со мной не случилось, — сказал он. — Не поеду, и все тут.

— Не поедешь? — спросил отец. — То есть как так не поедешь? У нас все собрано, все готово. Надо ехать. Здесь оставаться нельзя.

— Кто говорит, чтобы вы оставались? — сказал дед. — Поезжайте. А я с вами не поеду. Я чуть не всю ночь думал. Я здешний, я здесь всю жизнь прожил. И плевать мне на виноград и апельсины, пусть там хоть завались ими. Никуда не поеду. Хорошего здесь мало, но я здешний. Вы поезжайте, а я останусь. Где жил, там и буду жить.

Они столпились вокруг него. Отец сказал:

— Так нельзя, дед. Здесь скоро все запашут тракторами. Кто тебе будет стряпать? Как ты будешь жить? Кто о тебе позаботится? Ведь с голоду умрешь!

Дед закричал:

— Да ну вас всех! Я хоть и старик, а сумею сам о себе позаботиться. Вот Мьюли живет, и ничего. И я так буду жить. Сказал — не поеду, и дело с концом. Берите с собой бабку, а от меня отвяжитесь, — и довольно об этом.

Отец растерянно проговорил:

— Слушай, дед! Ну послушай минутку!

— Ничего не желаю слушать! Я свое сказал.

Том тронул отца за плечо.

— Па, зайдем в комнаты. Я тебе кое-что скажу. — И по дороге к дому крикнул: — Ма, пойди на минутку!

В кухне горел фонарь, на столе стояла полная тарелка свиных костей. Том сказал:

— Слушайте! Я знаю, старик имеет право решать — ехать ему или не ехать, но ведь его одного нельзя оставить.

— Конечно, нельзя, — сказал отец.

— Так вот. Если связать его, взять силой — как бы не покалечить. Да он озлится, сам себя изуродует. Спорить с ним нечего. Хорошо бы его напоить, тогда все уладим. Виски есть?

— Нет, — ответил отец. — Ни капли. И у Джона тоже нет. Он когда не пьет, ничего такого не держит в доме.

Мать сказала:

— Том, у меня осталось полбутылки снотворного, еще с тех пор, как у Уинфилда болели уши. Как, по-твоему, подействует? Уинфилд сразу засыпал.

— Что ж, может быть, — сказал Том. — Давай ее сюда. Во всяком случае, надо попробовать.

— Я выкинула ее на помойку, — сказала мать. Она взяла фонарь, вышла и вскоре вернулась с бутылкой, в которой была налита до половины какая-то темная жидкость.

Том взял у нее лекарство и попробовал его на вкус.

— Не противное, — сказал он. — Налей ему чашку черного кофе покрепче. Сколько же дать — чайную ложку? Нет, лучше две столовых, чтобы наверняка.

Мать открыла плиту, поставила кофейник поближе к углям, налила в него воды и всыпала кофе.

— Придется в банке дать, — сказала она. — Чашки все уложены.

Том и отец вышли во двор.

— Имею я право собой распоряжаться? Кто здесь ел свиные ребра? — бушевал дед.

— Мы ели, — ответил Том. — Мать сейчас нальет тебе кофе и тоже даст поесть.

Дед прошел на кухню, выпил кофе и съел кусок свинины. Все молча стояли во дворе и смотрели на деда в открытую дверь. Они увидели, как он зевнул и покачнулся, потом положил руки на стол, опустил на них голову и заснул.

— Он и так был усталый, — сказал Том. — Не трогайте его раньше времени.

Теперь все было готово. Бабка, вялая и еще не проснувшаяся как следует, спрашивала:

— Что тут у вас делается? Что вы вскочили в такую рань? — Но она оделась и вела себя мирно. Уинфилда и Руфь разбудили; они сидели притихшие и все еще клевали носом. Утренний свет быстро растекался над землей. И перед отъездом суета вдруг стихла. Они стояли посреди двора, и никому не хотелось первому сделать решительный шаг. Теперь, когда пришло время трогаться в путь, им стало страшно не меньше, чем деду. Они видели, как мало-помалу обрисовываются стены сарая, как бледнеют огоньки фонарей, уже не отбрасывающих на землю пятен желтого света. В восточной части неба одна за другой гасли звезды. А они все еще не могли двинуться с места, оцепенев, точно лунатики, и глаза их смотрели вдаль, не замечая того, что было вблизи, и видели сразу всю ширь рассветного неба, всю ширь полей, всю землю до самого горизонта.

Только Мьюли Грейвс беспокойно бродил с места на место, заглядывал сквозь бортовые планки в грузовик, ударял кулаком по запасным баллонам, привязанным сзади. Наконец Мьюли подошел к Тому.

— Перейдешь границу штата? — спросил он. — Нарушишь подписку?

И Том стряхнул с себя оцепенение.

— Фу ты черт! Скоро солнце взойдет, — громко сказал он. — Надо ехать. — И остальные тоже очнулись и зашагали к грузовику.

— Пойдемте, — сказал Том, — принесем деда.

Отец, дядя Джон, Том и Эл вошли на кухню, где, уткнувшись лбом в руки, сложенные на столе, рядом с лужицей пролитого кофе, спал дед. Они взяли его под локти и поставили на ноги, а он ворчал и ругался хриплым голосом, точно пьяный. Во дворе деда подняли и понесли. Том и Эл взобрались на грузовик и, подхватив старика под мышки, осторожно втащили наверх. Эл отвязал брезентовый полог с одного конца, и они накрыли им деда, подставив ящик, чтобы он не чувствовал на себе тяжести брезента.