НОРМАН МЕЙЛЕР - ЛЕСНОЙ ЗАМОК Страница 28

Так или иначе, с делами на ферме Иоганна справлялась неважно. Раньше или позже, но каждый поденщик, которого она нанимала, выходил из себя, взбешенный ее острым язычком. В конце концов она вернулась к отцу и матери, которую, как вы помните, тоже звали Иоганной и которая один, но незабываемый раз успела побывать и его возлюбленной («Sie ist hier!»).

Алоису, однако же, удалось продать ту, первую, ферму не без некоторой выгоды для себя, поэтому он не был сейчас предубежден против приобретения дома с изрядным куском земли в Хафельде. На этой ферме он будет работать сам. Называлась она Rauscher Gut (что можно перевести как Усадьба, Обдуваемая Ветрами) и представляла собой пахотное поле в девять акров плюс двухэтажный бревенчатый дом, из которого открывался прекрасный вид на горы хребта Зальцкаммергут. Кроме того, здесь росли плодовые деревья, а также орех и дуб. Сена было запасено на год, имелась конюшня на двух лошадей, корова в коровнике и свинья-рекордистка.

Все выглядело безупречно. Правда, по завершении сделки (и только после этого) новые соседи осторожно намекнули Алоису, что вид отсюда прекрасный, да и земля хорошая, вот только не больно-то плодородная.

Он воспринял это спокойно, как пустую страшилку, неизменно припасаемую для чужака. Качество земли, поспешил он заверить их, не имеет значения. Земле он даст отдохнуть. Потому что собирается завести пчел. Таков его план. Хороший мед прибыльнее самого баснословного урожая.

И правда, перед самой отставкой (официально обставленной весьма пышно, с потоком хвалебных речей по адресу Алоиса, что произвело глубокое, даже несколько пугающее впечатление на Клару) он пропьянствовал несколько вечеров подряд, прощаясь с сослуживцами и с растянувшейся на сорок лет службой, так сказать, в более интимной обстановке. И поскольку у него не было ни малейшего желания выглядеть человеком, который весь остаток жизни будет вздыхать о прошлом, Алоис без умолку разглагольствовал о будущем, то есть обрушивался на ближайших подчиненных, нескольких старых приятелей и еще двух-трех уважаемых в городе чиновников с призывами выпить по кружке, а потом еще по одной во славу достоинств и таинств высокого пчеловодства. О «таинственной психологии этих крошечных созданий» он говорил с таким постоянством и вместе с тем неистовством, что молодые таможенники в шутку предупреждали друг друга: «Давай-ка нынче вечером не позволим Облаку Табачного Дыма выкурить нас из кабака своими проклятущими пчелами!»

Строго говоря, Алоис казался самому себе не столько потенциальным пасечником, сколько философом от пчеловодства. И рассуждал вслух, наслаждаясь тем, что он, не получивший систематического образования выходец из глухого Вальдфиртеля, по сути дела, читает лекции на университетском уровне.

В последние недели перед отставкой в облюбованном за время службы в этом городе кабаке Алоис из вечера в вечер говорил собутыльникам не столько о пчелах, сколько о высшей концепции самого их существования. Мир пчел поразителен, внушал он.

— За редчайшими исключениями эти крошечные создания жертвуют жизнью ради одной-единственной цели: обеспечить светлое будущее грядущим поколениям. Мед, собираемый ими с цветов, употребляется отнюдь не только в пищу; нет, господа, он служит для поддержания жизни их малых деток. — Тут он обычно кивал. — Эти детки, эти личинки содержатся в крошечных шестиугольных сотах, которые представляют собой чудо симметрии, а изготовлены сами соты из воска, который рабочие пчелы добывают из пыльцы, и процесс этот, господа, столь загадочен, что современная химия имеет о нем лишь самое смутное представление.

Собутыльники мрачно кивали. Не об этом следовало бы говорить за пивом! Но Алоис в те последние вечера, почувствовав себя лектором, самым прискорбным образом утратил обратную связь со слушателями. Не обращая внимания ни на кого и ни на что, он разглагольствовал дальше:

— Некоторые пчелы, причем самые сильные, становятся стражниками, они охраняют все входы в улей. И знаете что? Любая из них готова принять смерть в бою. Даже в заведомо неравном бою с такими страшными тварями, как осы, пауки или муравьи. Потому что весь мир насекомых, знаете ли, не прочь полакомиться медком, да к тому же бесплатно. Но это всего лишь одна из опасностей, не дающих пчелам жить мирно и спокойно. В течение всего лета множество рабочих пчел занято исключительно поддержанием надлежащей прохлады у себя в улье. Каким образом? За счет непрерывной активности. Они без сна и отдыха машут крылышками. У значительной части пчел крылышки в результате просто-напросто отрываются. После чего им остается только умереть. Но они с готовностью жертвуют жизнью ради создания сквозняка, обеспечивающего прохладу в улье. А почему? Потому что личинкам в летнюю жару иначе не выжить. Подумайте об этом! Тысячи пчел машут и машут крылышками, пока те не оторвутся, а в это же время тысячи других собирают мед с цветов и приносят его к себе в улей. Рабочая пчела собирает и пыльцу — она налипает ей на лапки, — а потом, на обратном пути, летит с таким запасом пыльцы и нектара, что его тяжесть превышает вес ее собственного тела. Пчелы, скажу я вам, создали цивилизацию, изрядно смахивающую на нашу, вот только трудиться им приходится еще тяжелее!

Никто из подчиненных с ним не спорил. (А вздумай кто-нибудь поспорить, Алоис, заведясь, проговорил бы еще битый час.) И все же один из пожилых городских чиновников однажды не удержался. Несколько раз попыхав трубкой, он осторожно заметил:

— Послушай, Алоис, но это всего лишь насекомые!

— Нет, мой дорогой! При всем уважении, ты ошибся. Пчелы не то, чем кажутся. Некоторые из них, как мне представляется, имеют высокое предназначение — куда более высокое, чем большинство людей. Пчелы, если так можно выразиться, одно из чудес света!

Интерес Алоиса к пчеловодству застиг меня врасплох. Я его просто не узнавал. Практический смысл в этом выборе имелся: пчеловодство — штука рентабельная, хотя и не лишенная риска, включая, прежде всего, риск быть серьезно покусанным пчелами. С другой стороны, пожилому человеку, пусть и не обязательно сердечнику, куда полезнее возиться с пчелами, чем надрываться на пашне.

И все же у меня возникло нехорошее подозрение. Слишком уж искренним представлялся охвативший Алоиса энтузиазм. При этом мысль о выгоде предприятия заботила его явно недостаточно. Это-то и не умещалось у меня в голове. Желание заработать — вот что, как правило, движет людьми вроде Алоиса, вот что заставляет их не сидеть сложа руки. Так что более или менее очевидное отсутствие меркантильных расчетов вынуждало предположить, что Алоиса на сей раз увлекает нечто иное. Преобладает побудительный мотив, которого я за ним раньше не наблюдал.

Я вспомнил, правда, что он когда-то ненадолго занялся любительским пчеловодством в маленьком городке в окрестностях Браунау, но вскоре обнаружил иную причину внезапно развившегося и разве что не полностью бескорыстного интереса. В последние несколько месяцев перед отставкой Алоис, не без труда накропав статейку, послал ее в журнал по пчеловодству, и там ее опубликовали. Теоретические познания Алоиса вышли уже на такой уровень, что ему удалось изложить собственную точку зрения на новейшие веяния в пчеловодстве. Соломенные ульи, объявил он, скоро выйдут из моды. Соломенный улей — куполообразное сооружение на квадратном каркасе, размерами и очертаниями напоминающее человеческое туловище с большим брюхом, — имеет свои недостатки. Чтобы добыть мед, сборщику приходится выкуривать пчел из улья. Что погружает всю пчелиную семью чуть ли не в коматозное состояние. Процесс трудный и лишенный малейшей точности. Иногда, добывая мед, сборщик вынужден взламывать каркас таких ульев. А порой у выкуриваемых пчел остается достаточно сил, чтобы жестоко искусать пчеловода.

Меж тем в Англии и Америке появились принципиально новые ульи, и повсеместно шло бурное их обсуждение. Этому и была посвящена статья Алоиса. Ведь уже и в Австрии нашлись пчеловоды, готовые отказаться от ульев дедовских времен. Когда-то соломенный улей и сам был изобретением, вытеснившим варварскую средневековую практику выкуривания пчел из дупла, однако прогрессивные пчеловоды в наши дни говорят об ульях (я пересказываю статью Алоиса), которые могли бы стать для пчел чем-то вроде больших городов. Улей новой конструкции представляет собой дощатый ящик таких небольших размеров, что его можно поставить на табуретку, а все внутреннее пространство его заполнено вертикальными восковыми лотками. Рабочие пчелы могут лепить свои крошечные соты на обе стороны каждого такого лотка. Причем делают они это в образцовом порядке! А поскольку в таком ящике можно разместить изрядное число лотков, а на каждый лоток — налепить, горизонтальными рядами и вертикальными столбиками, тысячи сот, прогрессивные пчеловоды, сложив и перемножив, смело называют такие ульи прообразами исполинских зданий, в которые человечеству суждено переселиться в будущем.