Брайан Глэнвилл - Вратари — не такие как все Страница 28

На это она сказала в точности, как босс:

— Но ведь у тебя есть машина.

Что меня удивило — так это то, что старик встал на мою сторону.

— Рон теперь живет жизнью взрослого человека, дорогая, — сказал он, — и вполне естественно, что он хочет быть с другими игроками. Это его друзья, его мир.

Но маму это нисколько не успокоило. Она сказала, что боится, что я буду недоедать, что когда я заболею, обо мне будет некому заботиться, и в конце концов взяла с меня обещание разрешить ей приходить раз в неделю и готовить еду для нас с Бобом.

Когда она ушла на кухню с платком в руках, старик сказал: «Все нормально, Рон, я понимаю тебя. Мы не в обиде». В общем, через неделю мы с Бобом переехали в Масуэлл Хилл.

Надо признать, что поначалу испытываешь какое-то странное чувство. Дом, в котором мы снимали жилье, был довольно красивым, с садиками спереди и сзади, каждый из нас имел свою комнату и плюс общая гостиная с телевизором. Хозяйка, миссис Каммингс, была вдовой. Ее девятилетний сын болел за «Боро», и еще у нее была дочка семи лет. Для нас миссис Каммингс готова была на все — она годами сдавала комнаты игрокам «Боро». С мамой они моментально поладили; по ее словам, она привыкла общаться с матерями. Но когда мама спросила, можно ли ей иногда приходить и готовить, она сказала: «Не волнуйтесь, миссис Блейк, он у меня будет отлично питаться. Ни каких жалоб не будет, я вас уверяю». Приходя временами домой, я обращал внимание, что мама пристально смотрит на меня, не исхудал ли я. Но постепенно она перестала беспокоиться, увидев, что со мной все в порядке. И все же однажды она сказала: «По крайней мере, я могу хоть пару раз в неделю покормить тебя здесь».

С Бобом мы жили нормально, он был простым парнем и любил веселиться. Телевизионные вкусы у нас оказались одинаковыми — мы смотрели в основном комедии и вестерны; иногда ходили погулять с девчонками, ну а главное — можно было все время говорить о футболе с человеком, который действительно понимал в нем и который играл вместе с тобой. Этого мне всегда не хватало. Дома старик любил поговорить об игре, но с ним это было по-другому: не то чтобы он не понимал или; не разбирался, просто он всегда оставался человеком со стороны, и многого ты просто не мог ему объяснить.

То же самое было и с Майком, когда я встречал его или когда он сам заходил, что случалось время от времени. Только с Майком было еще труднее, он слишком верил в то, что знал, хотя нельзя не признать, что он дал мне немало полезных советов, когда я был моложе.

Однажды, когда я приехал домой, мы повстречались на Лэдброк Гроув и зашли в одну забегаловку. Он заказал пиво, я — лимонад: вы не поверите, как часто люди начинают думать черт знает что про твой клуб, если видят тебя в пабе, пусть даже ты выпьешь только стакан пива. Мы только что сыграли на своем поле с «Тоттенхэмом» вничью; это было самое настоящее лондонское дерби — очень быстрое, очень тяжелое и очень равное. Для нас результат был несколько разочаровывающим, поскольку мы стояли в таблице выше, чем они. Но зато хоть не проиграли.

— Тот навес, Ронни, — сказал Майк, — после которого тебе забили, ты должен был перехватить раньше, чем мяч попал к Гилзену.

— Вратарь не может доставать все, Майк, — ответил я, немного разозлившись. Он улыбнулся своей очень хорошо мне знакомой улыбкой, словно желая сказать: «Я знаю это лучше тебя», и возразил:

— Но, Рон, ведь тот мяч летел не дальше десяти ярдов от тебя.

— Нет, дальше, Майк, — не согласился я, — он был ярдах в пятнадцати, не меньше. И вообще, это был мяч защитника. Его должен быть перехватить Джеки Нокс, который присматривал за Гилли.

— Ронни, — сказал он, как всегда, тоном наставника, — вблизи ворот мяч не может быть его мячом, он вообще не может быть ничьим мячом, кроме твоего. Первый долг вратаря — руководить в своей штрафной, и кроме того, такой коротышка, как Джеки, неизменно сядет в лужу, борясь с таким высоким парнем, как Гилзен, который к тому же так здорово прыгает.

— Если так, то защитники вообще не нужны в штрафной. Они могут просто уйти и оставить все на вратаря.

— Не надо преувеличивать, Рон, — сказал Майк, — ты знаешь, что я имею в виду. Конечно, защитники нужны в штрафной. Но, по-твоему, выходит, что там не нужен вратарь.

— Ладно, Майк, — мне это надоело, — ты, конечно, знаешь лучше. Ты всегда все знаешь лучше всех.

— Ронни, ты разочаровываешь меня. Ты сильно изменился. Раньше ты был способен на самокритику. Что на тебя нашло, Рон? Это из-за той шумихи, что поднялась вокруг тебя? Но ты ведь по-прежнему ребенок. Тебе еще многому предстоит учиться.

— Я знаю это. И еще я знаю, у кого мне надо учиться, — едва успев сказать это, я тут же пожалел о своих словах, потому что Майк не желал мне ничего, кроме добра, — я это понял довольно скоро. Просто у него была такая манера.

— Хорошо, хорошо, Рон, — кивнул он, — если ты так считаешь... — Он поднялся. Я спросил, не хочет ли он еще пива, он ответил «нет» и, уходя, бросил: — Просто подумай о том, что я сказал.

Я подождал немного, чтобы быть уверенным, что он уехал, и вышел сам. Мне было стыдно, но все вокруг происходило так быстро, что у меня даже не было времени подумать о его словах. Мы шли на первом месте, газеты были полны всякой ерунды про «малышей «Боро» и все такое. У меня сложилось впечатление, что половина журналистов хотела, чтобы мы шли так и дальше, потому что это давало им возможность писать свои статьи про нас, а другая половина по той же причине ждала нашего провала. Были, правда, и такие, как Артур Брайт из «Газетт», которым вообще все равно, выигрываешь ты или проигрываешь. Если ты идешь вверх, они будут на твоей стороне, если же ты падаешь, они первыми втопчут тебя в грязь.

Был еще один парень, которого называли «человек в черном хомбурге». Ребята меня сразу же предупредили, чтобы я вел себя с ним поосторожнее, хотя поначалу он как будто не замечал меня. Так, иногда вставлял в свои статьи фразы, которые я мог бы сказать, — так делали и все остальные журналисты. Потом, когда я попал в центр внимания, он стал более дружелюбен, время от времени угощал меня пивом, спрашивал, как дела и все такое, хотя я заметил, что мои ответы его не очень-то интересовали.

Он присутствовал на первом проигранном нами матче — нас обыграл «Вест Бромвич» у себя на «Готорне». Им удалось забить два быстрых гола — сперва Джефф Эсл высоко выпрыгнул и ударил головой, а потом Тони Браун примчался и забил крученым ударом, — и хотя еще до перерыва Дэнни отквитал один, мы так и не смогли толком собраться. В раздевалке босс устроил нам настоящий разгон, обрушившись на Томми Дугалла за то, что он не прикрыт Тони Брауна, и на Рэя Макгроу, который позволил Джеффу Эолу обыгрывать себя в воздухе.

Рэй ничего не сказал, он обычно вел себя тихо, хотя на поле мог быть очень жестким. Но Томми не мог стерпеть и попытался возразить боссу. Он сказал: «В таких голах нельзя никого винить, это просто отлично забитые голы», а босс заорал в ответ: «Можно! Я виню! Я виню тебя!». Тогда Томми сказал: «Я не принимаю обвинений». Тут босс и вовсе вышел из себя: начал орать, что менеджер клуба — он, и если Томми не делает то, что он говорит, то может поискать себе другую команду, Томми сказал — очень тихо, я думаю, босс и не расслышал: «Может быть, я так и сделаю», ну а потом все кончилось. По-моему, они оба были в чем-то правы, но как сказал босс, пропесочивая Томми: «В твои ворота не бывает хороших голов, каждый гол забивают из-за чьей-то ошибки».

Не прошло и десяти минут во втором тайме, как мы опять пропустили. На этот раз забил Аса Хартфорд — он потрясающе ударил с лета, и я даже ничего не увидел, мне весь обзор закрыли. Джо Лайонс, выбивая мяч из ворот, сказал: «Ну вот и все», и это действительно было все. Томми как-то выпал из игры, Дэнни пришлось нелегка — раз или два его солидно «подковали», а когда мы все-таки создали более или менее удобный момент, Боб Каллен ударил выше ворот. Когда прозвучал финальный свисток, мне было страшно возвращаться в раздевалку, честное слово, но босс сказал только: «Что ж, когда-нибудь это должно было случиться, но лучше бы это случилось не сегодня». Никто из нас не произнес ни слова; нам и так всего хватило по горло.

Вместе с нами в автобусе на вокзал ехали трое или четверо лондонских репортеров. Один из них был Артур Брайт в своей черной шляпе, другой — забавного вида парень, который писал в одну из воскресных газет, Дадли Уэлш. Он, судя по всему, нравился всем ребятам. По-моему, он был похож на старого актера: и манерой разговора, и внешним видом, каким-то старомодным пальто, которое всегда носил. И еще, я полагаю, он был не дурак вышить. Войдя в автобус, он сел рядом со мной, а Артур Брайт, как я заметил, устроился возле Томми Дугалла, который сидел сгорбившись и ни на кого не глядя. Я слышал, как Артур Брайт сказал: «Соболезную», а Томми что-то ответил ему. Я не расслышал, что именно, но, судя по выражению лица, это было нечто не очень веселое.