Андре Моруа - Молчаливый полковник Брэмбл Страница 28

— А, месье!.. — сказал он. — Вот это хорошо.

И все его лицо, суровое, загорелое и румяное, осветилось доброй улыбкой.

— Сегодня у нас будет ленч, как в былые времена, — продолжил он после того, как Орель поздравил его с генеральским чином. — Я попросил помощника начальника штаба по тылу увести с собой переводчика. Ведь теперь, месье, у нас уже другой переводчик… Я подумал, что вам будет неприятно видеть его на вашем месте. Хотя, честно говоря, он вас и не заменил, мессиу… Я также позвонил в полк «Леннокс» — попросил прислать доктора. Пусть позавтракает вместе с нами…

Он пригласил пришедших в столовую и сообщил майору некоторые подробности обстановки на переднем крае.

— Ничего существенного: противник слегка смял нашу первую линию в точке Е семнадцать А… Вчера вечером у нас получилась небольшая накладка. Дивизия попросила взять языка, чтобы уточнить вопрос о смене частей у бошей… С этим все получилось all right… Разведчики полка «Леннокс» взяли пленного. Я его видел, но пока еще не получил письменного донесения.

— То есть как так? — удивился Паркер. — Со вчерашнего вечера? Чем же они там занимаются?

— Видите ли, месье, — сказал генерал, — это вам уже не старые добрые времена… Паркер больше не проклинает фуражки с золоченым козырьком. Сам носит такую. Но зато в эту минуту именно его проклинают в лесочке, который вы видите там вдали.

— В самом деле, — ответил Паркер. — Надо побывать в шкуре штабника, чтобы понять всю важность штабной работы. Штаб — это мозг, без которого какие бы то ни было действия батальонов просто невозможны.

— Вы слышите, месье, — сказал генерал Брэмбл. — Это уже не то, что прежде, и никогда не станет прежним. Не будет с нами падре с его рассказами о Шотландии и проклятиями в адрес епископов… И граммофона у меня уже нет, мессиу, я оставил его в полку вместе со всеми пластинками. Жизнь солдата — очень суровая жизнь, и все-таки у «ленноксов» была очень приятная маленькая столовая! Разве нет?

Перед входом в палатку появился доктор.

— Войдите, О’Грэйди, войдите… Опоздали… Нет более зловредных и туманных созданий, чем вы…

Ленч был почти таким же, как в доброе старое время (ибо у этой войны действительно было свое «доброе старое время», а теперь ее свежесть и молодость исчезли)…

Ординарцы принесли отварной картофель и барашка под мятным соусом, и у Ореля с доктором состоялась небольшая дружественная дискуссия.

— Когда, по-вашему, окончится война, Орель? — спросил доктор.

— Когда мы окажемся победителями, — отрезал генерал.

Но доктору захотелось поговорить о Лиге Наций; он не верил в тезис о «последней войне».

— Это почти перманентный закон развития человечества, — сказал он. — Около половины своей жизни люди воюют. Один француз, некто Ляпуж, подсчитал, что с тысяча сотого по тысяча пятисотый год Англия провоевала в общей сложности двести семь лет, а с тысяча пятисотого по тысяча девятисотый — двести двенадцать лет. Соответственные цифры для Франции — сто девяносто два и сто восемьдесят один год.

— Это интересно, — сказал генерал.

По данным того же Ляпужа, за столетие на войне убивают 19 миллионов мужчин. Их кровью можно было бы наполнить три миллиона бочек емкостью по 180 литров каждая, и эта кровь могла бы с самого начала известной нам истории питать кровавый фонтан с часовым дебитом в 700 литров.

— Хоу! — шумно выдохнул генерал. — Но все это, доктор, вовсе не доказывает, что ваш фонтан будет извергать кровь и в дальнейшем. В течение сотен веков убийства совершались во всем мире, но в конце концов все-таки появились суды.

— По-моему, у первобытных народов убийство никогда не было в чести. Если не ошибаюсь, Каин уже не ладил с правосудием своей страны. Скажу больше: деятельность судов не положила конец убийствам. Суды, правда, наказывают за них, но это совсем другое дело. Какое-то количество международных конфликтов можно урегулировать гражданским судом, учреждаемым человечеством. Но войны, порождаемые страстями, не прекратятся.

— Вы читали «Великую Иллюзию»? — спросил Орель.

— Да, — ответил майор, — но эта книга фальшива: ее автор тщится доказать, будто война бесполезна, ибо не приносит никаких доходов. Мы это хорошо знаем, но кто же сражается ради прибыли или выгоды? Англия вступила в эту войну вовсе не ради победы, но чтобы защитить свою честь. Наивно думать, будто демократии когда-нибудь станут миролюбивы. Нация, достойная называться нацией, еще более чувствительна, чем даже какой-нибудь монарх. Эра королей была золотым веком, предшествующим бронзовому веку народов.

— Вот это спор так спор — совсем как прежде, — сказал генерал. — Оба правы, оба ошибаются. Лучше не придумаешь! А теперь, доктор, расскажите мне историю про ваш отпуск, и тогда я буду совершенно счастлив…

После ленча все четверо отправились на могилу падре. Она находилась на небольшом кладбище, окруженном высокими травами, среди которых кое-где зияли еще совсем свежие воронки от снарядов. Падре располагался между двумя двадцатилетними лейтенантами. Васильки и дикие травы простерлись сплошным живым покрывалом над тремя могилами.

— После войны, — сказал генерал Брэмбл, — если я еще буду в этом мире, то распоряжусь поставить падре надгробную плиту с надписью: «Здесь покоится солдат и спортсмен». Это доставит ему удовольствие.

Трое остальных стояли молча, переполненные тягостным и благородным волнением. Сквозь легкое жужжание летнего воздуха Орелю непреодолимо слышалась мелодия вальса «Судьба», виделся падре верхом на лошади, с оттопыренными карманами, набитыми пачками сигарет и сборниками песнопений для солдат на переднем крае. Доктор размышлял про себя: «Всякий раз, когда вы будете вместе, буду с вами и я… Какая глубокая и точная мысль! Но так как религия мертвых все еще…»

— Пойдем, — сказал генерал, — надо уходить: в воздухе «колбаса» с наблюдателем, а нас все-таки четверо. Двоих боши еще кое-как терпят, но не следует злоупотреблять их куртуазностью. Я пройду дальше вперед, посмотрю, что делается в наших траншеях. Вы, Паркер, проводите Ореля обратно, а если вы, доктор, хотите пойти с ними, то я сообщу вашему полковнику, что дал вам увольнение до вечера.

Три друга еще долго шагали по безмолвной степи, где несколько месяцев назад шло грандиозное сражение на Сомме. Впереди без конца и без краю тянулись невысокие холмы, обильно поросшие дикими травами, скоплениями изуродованных стволов, обозначавших местоположение еще недавно знаменитого леса, а миллионы маков придавали этой своеобразной мертвой прерии теплый красновато-медный отблеск. Несколько стойких розовых кустов с пышно распустившимися бутонами уцелели среди этой пустоши, под которой вечным сном спал целый народ мертвых.

Тут и там стояли столбики с указателями, вроде тех, что мы видим на перронах вокзалов. Названия вчера еще неизвестных деревень — Контальмезон, Мартенпюйш, Тиепваль — звучали теперь так же привычно, как, например, Марафон или Риволи[96].

— Надеюсь, — сказал Орель, глядя на бесчисленные небольшие кресты, то сгруппированные в кладбища, то стоящие одиноко, — надеюсь, что земля, вновь завоеванная павшими здесь людьми, будет посвящена им и что эта местность навсегда останется огромным полевым кладбищем, где детей будут воспитывать в духе культа героев.

— Что еще за идея! — сказал доктор. — Конечно, эти могилы заслуживают уважения, но года через два вокруг них будут собирать обильные урожаи. Земля эта слишком богата, чтобы долго вдовствовать. Посмотрите на чудесное цветение васильков над едва зарубцевавшимися кратерами воронок.

И действительно, немного поодаль несколько деревень, казалось, заново обретали вкус к жизни, свойственный выздоравливающим. Витрины, заставленные английскими товарами в яркой и пестрой упаковке, оживляли облик полуразрушенных домов. Немного позже, когда они проходили через небольшое поселение в испанском стиле, доктор сказал:

— Да, эта страна просто великолепна; один за другим все народы Европы пытались завоевать ее, но всякий раз она побеждала захватчиков.

— Если мы сделаем крюк, — сказал Паркер, — то увидим поле знаменитой битвы под Креси[97]. Мне это было бы интересно. Надеюсь, Орель, вы не гневаетесь на нас за то, что мы победили Филиппа де Валуа. Ваша военная история изобилует такими блистательными страницами, что вряд ли стоит досадовать на такие давние события.

Даже мое самое застарелое злопамятство не может длиться целых шестьсот лет, — сказал Орель. — Креси — это честно сыгранный матч: мы можем пожать друг другу руку.

Шофер получил указание свернуть на запад, и они прибыли на местность под Креси по той самой нижней дороге, по которой когда-то продвигалась армия Филиппа.