Сомерсет Моэм - Тогда и теперь Страница 28

— Тот, кому вы поможете, останется тем не менее хозяином Италии. И вашим тоже.

— Если я помогу испанцам — да. Если французам — нет. Мы уже изгоняли их из Италии. Прогоним и теперь.

— Они дождутся удобного момента и придут снова.

— Я подготовлюсь к встрече. Король Фердинанд — старая лиса. Если они нападут на меня, он воспользуется представившейся возможностью и двинет армию во Францию. Он выдал дочь замуж за сына короля Англии. И англичане не упустят случая объявить войну своим заклятым врагам. Нет, у французов больше причин бояться меня, чем у меня — их.

— Но папа стар, ваша светлость. Умрет он — и вы лишитесь значительной части войск и почти всего золота.

— Вы полагаете, что я не учитываю этого? Я все предусмотрел. Когда отец умрет, следующего папу выберут по моему указанию. За ним будет стоять моя армия. Нет, я не боюсь смерти папы. Она не нарушит моих планов.

Герцог вскочил с кресла и начал стремительно шагать по комнате.

— Именно церковь мешает объединению нашей страны. Она недостаточно сильна, чтобы править всей Италией. Однако препятствует в этом другим. А путь к процветанию Италии лежит через ее объединение в единое государство.

— Наша бедная страна стала добычей варваров только потому, что ее раздирают на части герцоги и принцы, — вздохнул Макиавелли.

Эль Валентино остановился и пристально взглянул на флорентийца.

— Мой дорогой секретарь, в поисках лекарства мы должны обратиться к Евангелию. А там сказано: кесарю кесарево, а богу богово.

Макиавелли сразу понял зловещее значение слов герцога. И его поразило спокойствие, с которым тот говорил о шаге, повергшем бы в ужас весь христианский мир.

— Правитель должен поддерживать духовную власть церкви, — хладнокровно продолжал Борджа, — чтобы вернуть ее, к сожалению, утраченное влияние на души верующих. Но для этого церковь нужно как можно скорее освободить от бремени светской власти.

Макиавелли лихорадочно пытался найти ответ на столь циничное заявление, но тут в дверь постучали.

— Кто там? — сердито воскликнул герцог. Дверь отворилась, и на пороге появился дон Мигель, испанский капитан, высокий мужчина могучего телосложения с жестоким лицом и огромными волосатыми руками. Говорили, что именно он задушил прекрасного Альфонсо, возлюбленного Лукреции Борджа.

— А, это ты. — Тон герцога сразу изменился.

— Murieron.

Макиавелли плохо знал испанский, но и он понял значение этого мрачного слова: «Они умерли». Дон Мигель остался у двери, герцог подошел к нему и заговорил шепотом по-испански. Вскоре дон Мигель вышел, а герцог, широко улыбаясь, вновь сел в кресло.

— Вителлоццо и Оливеротто мертвы. Они умерли не так храбро, как жили. Оливеротто на коленях молил о пощаде. Всю вину за предательство он взвалил на Вителлоццо, говоря, что тот сбил его с пути истинного.

— А Паголо Орсини и герцог Гравины?

— Они находятся под стражей. Я буду держать их, пока не получу известий от его святейшества папы. Макиавелли вопросительно взглянул на герцога.

— Арестовав этих мерзавцев, я тут же послал гонца к папе с просьбой схватить кардинала Орсини. Паголо и его племянник подождут наказания за свои преступления, пока я не узнаю, что кардинал схвачен.

Борджа сделался мрачнее ночи. Макиавелли встал, приняв наступившее молчание за окончание аудиенции, но герцог нетерпеливым взмахом руки вернул его на место. И заговорил вновь низким, сердитым голосом.

— Мало уничтожить мелких тиранов, подданные которых стонут от их плохого управления. Мы стали жертвой варваров. Ломбардия разграблена, Тоскана и Неаполь платят дань. Я один могу сокрушить этих чудовищ. Я один могу освободить Италию.

— Италия молится за освободителя, который разобьет ее цепи.

— Это время пришло, и те, кто пойдет со мной, прославятся на века. — Герцог буравил Макиавелли глазами. — Почему вы отказываетесь присоединиться ко мне?

Макиавелли тяжело вздохнул.

— Я всем сердцем хочу помочь освобождению Италии от этих варваров, опустошающих нашу землю, насилующих наших женщин, грабящих наших граждан. Возможно, вы — тот человек, который принесет нам свободу. Но, встав в ваши ряды, мне придется заплатить слишком высокую цену: пожертвовать свободой города, давшего мне жизнь.

— С вами ли, без вас Флоренция все равно потеряет свободу.

— Тогда я умру, защищая ее.

Герцог пожал плечами.

— Ответ, достойный древнего римлянина, но не современного здравомыслящего человека.

Борджа высокомерно кивнул, давая понять, что аудиенция закончена, Макиавелли встал, поклонился и направился к двери. Но герцог остановил его.

— Прежде чем вы уйдете, секретарь, — произнес герцог с какой-то особой учтивостью, — я бы хотел воспользоваться вашим советом. В Имоле вы подружились с Бартоломео Мартелли. Он успешно провел для меня несколько торговых операций. Сейчас мне нужен человек для поездки во Францию. Он должен будет провести переговоры с торговцами шерстью. Потом ему придется заехать в Париж. Как вы думаете, могу я послать Бартоломео?

Макиавелли понял, что скрывается за этим вопросом. Теперь он не сомневался: герцог в курсе его любовных увлечений. Губы Макиавелли сжались, но ни один мускул не дрогнул на лице.

— Раз вы, ваша светлость, сочли возможным поинтересоваться моим мнением, я скажу. Бартоломео помогает вам держать в повиновении жителей Имолы, и было бы ошибкой отсылать его во Францию.

— Вероятно, вы правы. Он останется в Имоле.

Макиавелли снова поклонился и вышел.

30

Пьеро и слуги ждали его у ворот. На темных улицах не было ни души. Лишь мертвецы валялись в канавах, да на площади для устрашения остальных висело несколько мародеров. В таверну, запертую на крепкие засовы, их впустили, лишь внимательно оглядев в глазок. После пронизывающего холода ночи Макиавелли особенно обрадовался весело потрескивающим поленьям в кухонном камине. Кто-то пил, некоторые играли в карты и кости, большинство спало на полу или на скамьях. Хозяин положил матрац для Макиавелли и Пьеро в своей комнате рядом, с широкой кроватью, на которой спали его жена и дети. Они легли, завернувшись в плащи. Но если Пьеро, утомленный дорогой из Фано, волнующими событиями дня и долгим ожиданием у дворца, мгновенно заснул, то Макиавелли еще долго не мог сомкнуть глаз.

Эль Валентино, несомненно, знал о его неудавшейся интрижке с Аурелией. Но герцог допустил ошибку, рассчитывая, что ради Аурелии он изменит Республике и перейдет к нему на службу. Неужели он не понимал, что здравомыслящий человек никогда не смешивает любовную страсть и жизненные устои? Макиавелли не видел Аурелию несколько недель, и если его все еще тянуло к ней, то причиной была не любовь, а уязвленное самолюбие. Но больше всего Макиавелли интересовало, каким образом герцог узнал о его тайне. Конечно, не через Пьеро, юноша доказал свою верность. Через Серафину? Он принял все меры, чтобы та ни о чем не узнала. Монна Катерина и Аурелия приняли слишком активное участие в осуществлении их плана, чтобы предать его. Нина? Нет, ее тоже держали в неведении. И тут Макиавелли догадался. Какой же он глупец! Это же ясно как день. Фра Тимотео! Вне всякого сомнения, он был шпионом герцога. Близость к Серафине и семье Бартоломео позволяла ему следить за флорентийским послом. Через монаха Эль Валентино узнавал, чем занимался Макиавелли, кто к нему приходил, когда он посылал письма во Флоренцию и получал ответы. И не случайно герцог вызвал его в ту ночь, когда Бартоломео спокойно молился у гроба святого Виталя, а секретарь прибыл именно в тот момент, когда он выходил из дома. Ведь фра Тимотео знал все подробности и сообщил о них своему хозяину. Макиавелли охватила ярость. С какой радостью он свернул бы шею этому хитрому монаху. Видимо, Борджа полагал, что неудача разожжет страсть Макиавелли и тот ухватится за его заманчивые предложения. Поэтому фра Тимотео и отказался помогать ему в дальнейшем. Это он внушил Аурелии, что само провидение уберегло ее от смертного греха и впредь она не должна поддаваться искушению.

«Интересно, сколько заплатили ему сверх моих двадцати пяти дукатов», — пробормотал Макиавелли, уже забыв, что занял деньги у Бартоломео, а тот, в свою очередь, получил их от герцога.

Но в то же время Макиавелли льстило, что Борджа приложил такие усилия, чтобы привлечь его к себе на службу. Герцог, судя по всему, ценил его очень высоко. А господа из Синьории любили посмеяться над его шутками, с интересом читали его донесения, но не считались с его мнением и никогда не следовали его рекомендациям.

«Нет пророка в своем отечестве», — печально вздохнул Макиавелли.

Уж он-то понимал, что у него ума больше, чем у всех членов Синьории вместе взятых. Пьетро Содерини, глава Республики, слаб и безволен. И скорее всего, именно его имел в виду герцог, говоря о тех, кто предпочитает ничего не делать, лишь бы не допустить ошибку. Да и остальные члены Синьории отличались разве что посредственностью и нерешительностью. Они умели только тянуть время. Его начальник, секретарь Республики Марвелло Виргилио, обладал приятной внешностью и был хорошим оратором. Но Макиавелли не верил в его способности. Как бы удивилась вся эта братия, узнав, что посол, посланный ими к Эль Валентино, маленький винтик в государственной машине Флоренции, назначен губернатором Имолы и стал доверенным советником герцога! Макиавелли не собирался принимать предложение Борджа, но не мог отказать себе в удовольствии представить ужас Синьории и ярость недругов.