Жан-Жак Руссо - Юлия, или Новая Элоиза Страница 29

Характер у него, как мне представляется, резкий и вспыльчивый, но благородный и твердый. Он носится с теми философскими идеями и принципами, о которых мы с вами когда-то толковали. Но думаю, что нрав у него такой от природы, а отнюдь не благодаря его системе, как он воображает, — тот внешний стоицизм, который он постоянно выказывает, сводится лишь к тому, чтобы умными рассуждениями прикрыть веления своего сердца. Меж тем я с немалою досадой узнал о кое-каких его похождениях в Италии и о том, что там он не раз дрался на дуэли.

Не понимаю, почему ты сочла его колючим; правда, он не очень обходителен, но, по-моему, в нем нет ничего непривлекательного. Хотя он и может произвести впечатление человека скрытного, вопреки открытому сердцу, и презирает мелочи, Диктуемые приличиями, общение с ним весьма приятно. Ему чужда угодливая и обдуманная вежливость, которая выражается лишь во внешних проявлениях и вывозится нашими молодыми офицериками из Франции, зато он обладает вежливостью человечной, которая заключается не в том, чтобы с первого же взгляда различать чины и ранги, а в том, чтобы с уважением относиться вообще к каждому человеку. Признаться тебе откровенно? Неучтивость — вот недостаток, который женщины не прощают даже воплощенному достоинству. Боюсь, что Юлия единственный раз в жизни судит как женщина.

Раз уж я пустился в откровенность, скажу тебе, моя прелестная проповедница, что ты тщетно хочешь обойти мои права и что алкающая любовь не насытится проповедью. Подумай, подумай же о справедливом вознаграждении, обещанном тобою. Моральные рассуждения твои очень хороши, но, право, шале было бы куда лучше.

Ну что это, друг мой, снова и снова — шале! Вся эта история с шале ужас как тяготит твое сердце, и я хорошо вижу, что ценой жизни или смерти, но с шале придется расправиться. Ужели те места, в которых ты никогда и не бывал, до того тебе дороги, что другие их не заменят, и любовь, создавшая в самом сердце пустыни дворец Армиды[57], не в силах соорудить для нас шале в городе? Послушай: моя милая Фаншона выходит замуж. Батюшка, охотник до праздников и до праздничных хлопот, собирается устроить свадьбу, на которую мы все будем званы, и, уж конечно, на этой свадьбе будет шумно. Тайна умудряется многое облекать своим покровом в самом разгаре веселой суеты и шумных пиршеств. Ведь ты понимаешь меня, друг мой? Как сладостно будет вновь обрести благодаря этой свадьбе те радости, которыми мы ради нее пожертвовали.

По-моему, ты с излишней горячностью взялся защищать милорда Эдуарда: право, я отнюдь не дурного о нем мнения. Да и могу ли я судить о человеке, с которым провела один лишь вечер? И как ты можешь судить о нем, зная его всего только несколько дней? Я, как и ты, высказываю лишь свое предположение. Его замыслы касательно тебя — быть может, лишь туманные обещания, на которые часто бывают щедры иностранцы, ибо от таких проектов, с виду столь веских, потом всегда легко отмахнуться. Однако я узнаю твою увлекающуюся натуру и склонность предвзято, с первого же взгляда, одобрять либо порицать людей. И все же мы на досуге обдумаем его предложения. Если любовь будет благоприятствовать плану, возникшему у меня, то, пожалуй, нам представятся и лучшие возможности. О милый друг, терпенье горько, зато плоды его сладки.

Вернемся же к твоему англичанину. Я писала тебе, что он, по-моему, обладает возвышенной и твердой душой, скорее это человек просвещенный, нежели приятный. Ты высказал почти такое же мнение. А затем, с чувством превосходства, свойственного мужчинам и никогда не покидающего наших смиренных воздыхателей, стал упрекать меня за то, что я раз в жизни сужу как представительница своего пола, — словно женщина не всегда должна быть женщиной! Помнишь ли, как прежде, читая «Республику» Платона, мы спорили о духовном различии между мужчиной и женщиной?[58] Остаюсь при своем старом мнении и никак не могу представить себе образец совершенства, одинаковый для столь различных созданий. Способность к нападению и защите, отвага мужчин, стыдливость женщин — не условности, как воображают твои философы, а узаконения природы, смысл которых легко установить и следствием которых являются все другие духовные различия. Кроме того, предназначение природы для мужчин и женщин не едино, с чем и сообразуются способности, взгляды и чувства тех и других. Землепашцу и кормящей матери не следует обладать одинаковыми вкусами и одинаковым телосложением. Рост повыше, голос погромче и черты лица порезче как будто не имеют прямого отношения к полу; но отличия во внешности указывают на намерение творца внести различие в духовную природу полов. Совершенная женщина и совершенный мужчина не должны походить друг на друга ни обликом, ни душою. Тщетные попытки подражать противоположному полу — верх безрассудства. Они смешат человека мудрого и обращают в бегство любовь. Да и в конце концов, если ты не пяти с половиной футов роста, не басишь и не отпускаешь бороду, все равно не сойдешь за мужчину.

Видишь, обижая возлюбленную, попадаешь впросак! Ты попрекаешь меня за ошибку, в которой я неповинна, — а если и повинна, то заодно с тобою, — и объясняешь ее таким недостатком, который я ставлю себе в заслугу. Хочешь, я отплачу откровенностью за откровенность и чистосердечно скажу все, что думаю об этом? По-моему, это лишь утонченная лесть, нужная тебе, чтобы наигранной прямотой в твоих же глазах придать больше убедительности восторженным похвалам, которыми ты осыпаешь меня по любому поводу. Ты так ослеплен моими мнимыми совершенствами, что у тебя недостает духа основательно укорить меня в чем-нибудь, дабы не укорять самого себя за столь пристрастное отношение ко мне.

Не стоит труда высказывать мне правду обо мне же, ничего у тебя не получится. Хотя глаза любви и проницательны, но вряд ли они подмечают недостатки! Только неподкупной дружбе дано печься об этом, и тут твоя ученица Клара во сто крат мудрее тебя. Да, друг мой, превозноси меня, восхищайся, находи меня прекрасной, очаровательной, совершенной. Твои похвалы мне приятны, хотя и не обольщают меня. Я знаю, что их подсказывает заблуждение, а не двоедушие, и что ты обманываешь себя сам, а вовсе не желаешь обмануть меня. О, как любезны нам слова, подсказанные обманом любви! Они льстят, но в такой лести есть и правда; рассудок молчит, зато говорит сердце. Возлюбленный, расхваливающий совершенства, которыми мы не обладаем, и вправду видит их в нас. Суждения его ложны, но не лживы; он льстит, не унижаясь, и, по крайней мере, к нему можно питать уважение, хоть ему и не веришь.

С сердечным трепетом я узнала, что завтра на ужин к нам приглашены два философа. Один из них — милорд Эдуард. Другой — ученый муж, который иной раз несколько утрачивает важность у ног своей юной ученицы; вы с ним не знакомы? Пожалуйста, убедите его хранить завтра получше, чем всегда, обличив истинного философа. А я поспешу предупредить малютку: пусть не поднимает глаз и старается перед ним предстать дурнушкой.

Ах, негодница! Хороша же обещанная осмотрительность! Хорошо же ты позаботилась о моем сердечном покое, хорошо скрыла свои чары! Ведь ты нарушила все свои обещания! Во-первых, ты не надела своих украшений, а сама отлично знаешь, что без них твоя красота всего опаснее. Во-вторых, твоя манера держаться так мила, так скромна, так подчеркивает твою прелесть, — тобой не налюбуешься вдоволь. Ты и говорила меньше, чем обычно, обдуманнее, остроумнее и приковала к себе наше внимание; мы ловили и слухом и сердцем каждое твое слово. Ария, которую ты спела вполголоса, желая придать пению еще больше нежной выразительности, понравилась даже милорду Эдуарду, хоть музыка и французская. А твой застенчивый взгляд, опущенные глаза, внезапный их блеск, повергавший меня в трепет! И, наконец, ты вся дышала неизъяснимой прелестью, очарованием и всем кружила головы, словно и не помышляя об этом. Право, не знаю, как это все у тебя получается; но если ты таким образом стараешься стать дурнушкой, то уверяю тебя — этого более чем достаточно, чтобы привлечь к себе внимание мудрецов.

Боюсь, бедный английский философ тоже подпал под власть твоих чар. Мы проводили сестрицу, но наше веселое оживление еще не прошло, и он пригласил нас в гости — помузицировать и выпить пунша. Пока созывали слуг, он все твердил о тебе, и его пыл мне пришелся не по вкусу, а похвальное слово тебе из его уст, право, не доставило мне той приятности, с какою ты слушала, как он хвалил меня. Признаюсь, я вообще не люблю, когда кто-нибудь, кроме твоей кузины, говорит о тебе. Мне все кажется, будто слово людей сторонних похищает частицу моей тайны или моих радостей, и что бы ни говорили, в речах слышится столь подозрительное любопытство или же все столь чуждо моим чувствам, что я предпочитаю, чтобы о тебе говорил лишь мой внутренний голос.