Александр Ванярх - Иван Страница 29

А сейчас солнце висит перед самым закатом и словно вот-вот скроется за сопки, чтобы потом появиться вновь. Но оно, меняя высоту и перемещаясь по часовой стрелке, и не думает прятаться. И тогда, кажется, что светило только что взошло и вот сейчас поднимется и станет в зените. Но в большинстве своем бледный, а иногда и оранжевый диск все кружит и кружит над горизонтом — и в восемь часов утра, и в два часа ночи, и люди ложатся спать и встают исключительно по часам.

Было начало июня. Иван Сердюченко уже четвертый месяц служил на такой же станции, как и прежде, но уже рядом с поселком Каменское Пенжинского района Камчатской области. Такая же тропосферная радиорелейная станция, такое же оборудование, такие же солдаты и сержанты, но нет-нет да и приснится Ивану та страшная ночь, когда прямо в упор в него стреляет сержант Филиппов, и тогда он, содрогаясь, представляет себя на месте погибших товарищей и ему становится страшно. Страшно оттого, что он больше не получал бы таких хороших, таких теплых ласковых писем от Оксаны, тети Насти, а самое главное — он не помог бы соединиться двум родным братьям, Якову и Виктору, ведь только благодаря ему они нашли друг друга.

Иван никогда не забудет, с какой радостью прибежал к нему Яков Иванович и на одном дыхании прочитал письмо: «Здравствуй, дорогой брат Яков! — писал Виктор. — На фото, которое ты прислал, я без труда узнал Феню, правда совсем молодую, да и жена моя Анастасия сразу признала, что мы с тобой очень похожи друг на друга, так что я очень рад буду встретиться и как можно быстрее».

У Ивана появилось еще одна родственная семья. И все вроде бы складывалось хорошо, но однажды, причесываясь перед зеркалом, Иван увидел несколько белых нитей именно в том месте, где прошла, почти коснувшись черепа, пуля. Сначала там волосы просто не росли, и Иван прикрывал эту лысинку волосами, которые росли выше, благо, недостатка в них не было. А тут вдруг седина! Сержант расправил кудри и увидел, что на всю длину обожженного пулей места пробиваются совершенно белые волосы. Это его так расстроило, что он на дежурстве брал и состригал белые волосы. Но глазастые его товарищи разглядели-таки седую полоску у правого виска Ивана и беззастенчиво разглядывали ее и удивлялись. Только Яков Иванович тактично ничего не замечал, а когда понял, что Иван очень страдает, просто по-мужски, успокоил: «Не бери в голову, Иван, все будет хорошо. Вон моя Людмила по тебе с ума сходит, а ведь увидела-то всего два раза».

Иван и сейчас вспоминает с особой теплотой первую встречу с семьей майора в ту холодную мартовскую ночь.

Они прилетели во второй половине дня, но практически была ночь, так как солнце в это время появлялось всего на один-два часа и, осветив правую половину горизонта, опять надолго уползало за сопки, чтобы через восемнадцать-двадцать часов снова подойти вплотную к горизонту. Так было и тогда. Вертолет завис над хоздвором местного госпромхоза, и майор с сержантом спустились по канатной лестнице на плотно утрамбованный снег.

Рядом темными силуэтами возвышались деревянные дома, в одном из которых и жил Яков Иванович.

— Ну, Ванек, сегодня суббота, в части тебе делать не чего пошли ко мне домой! — сказал майор, когда вертолет, взревев, унесся в темноту ночи.

Через каких-нибудь две-три минуты они уже были дома. Обыкновенная северная трехкомнатная квартира. Никаких удобств. На кухне накрытая деревянным кругом-крышкой двухсотлитровая бочка с водой, стол, холодильник, электрическая печка, правда, отопление паровое, вернее, водяное: из-под шторки виднелась огромная чугунная батарея.

Майор включил свет и предложил Ивану раздеться. Вместе обошли все комнаты.

— Вот так мы и живем уже много лет, шатаясь по белому свету, — сказал Яков Иванович.

Дома никого не было: жена майора, Надежда Павловна, работала в райкоме партии, дети, Вова и Люда, были в школе. Вова учился в десятом, а Люда — в восьмом. Обстановка в квартире была весьма и весьма скромной: панцирные кровати, в комнатах детей — письменные столы, самодельные книжные шкафы, на стене в коридоре что-то бормотала радиоточка.

Яков Иванович позвонил по телефону и сказал, что Иван пока будет у него дома, потом позвонил жене, усадил Ивана за стол и подал два больших фотоальбома. «Посмотри пока, а я приготовлю что-нибудь поесть».

Иван, просматривая альбом, вспомнил увешанные фотографиями стены старого крестьянского дома деда Василия, куда попал он в шестнадцать лет по завещанию отца. Точно так было и сейчас: совершенно незнакомые лица, то серьезно, а то и весело смотрели на Ивана, увлекая в неизвестную ему жизнь. Фотографий было много, и Ивану бы пришлось долго рассматривать их, если бы не пришла Надежда Павловна.

— А ну показывай своего героя! — сказала она, сняла шубу, шапку и, раскрасневшаяся от мороза, вошла в комнату, где сидел Иван.

Сержант встал, держа в руках альбом. Перед ним была высокая, довольно симпатичная женщина лет сорока, русоволосая, с большими серыми глазами. Улыбнувшись Ивану сказала:

— Порода ваша, рост, наверно, метр восемьдесят, а в остальном уж больно красив, такие у Сердюченко не водятся. Ладно, потом разберемся, а сейчас извини, скоро наша «саранча» набежит, надо быстренько обед приготовить. — И Надежда Павловна ушла на кухню.

А «саранча» действительно не заставила себя ждать. Не успел Иван опомниться от первой встречи, как послышалось разноголосье, и в комнату ввалились сразу двое — один высокий и худой, лет шестнадцати, но уже с маленькими усиками, а другая — среднего роста с длинной, до пояса, косой, лет четырнадцати.

— Меня зовут Вовкой, — сказал парень.

— А меня — Люда, — сказала девочка и, схватив Ивана за руку, потащила в свою комнату. Вовка последовал за ними.

— Ты Иван, мы знаем, — защебетала Люда, — вот тут садись, Вовка запусти магнитофон, а ты пока расскажи о себе, — и девочка села напротив и приготовилась слушать.

Вовка включил магнитофон, установил на малую громкость и посмотрел на Ивана.

— Да я не знаю, о чем рассказывать, — сказал Иван. — Может, потом, как-нибудь?

— Можно и потом. Что к парню пристала? Пусть отдохнет, пойди лучше помоги родителям, — тоном старшего потребовал Вовка.

— Опять я! — вспыхнула Люда, но все, же подчинилась.

— Вот привязалась, все ей расскажи да расскажи. Когда дембель?

— Дембель этой осенью. С вашим отцом и уволимся, только отца будет увольнять Министр обороны, а меня — твой отец.

— А мне на следующую осень только идти, — с какой-то грустью сказал Вовка. — Куда попаду. Может, как ты — в эту глухомань, хотя нам и не привыкать: отца всю жизнь по глухомани гоняли, а мы за ним, я уж восемь школ поменял.

— Да, судьба, — с грустью в голосе сказал Иван.

— Какая там судьба! Вначале мы служили под Москвой, я с одним мальчиком дружил — его отца только по большим городам переводили, так он был генеральский сынок, а вот такие, как мы, — по чукоткам, камчаткам да приморьям…

В гостеприимном доме Сердюченко Иван и не заметил, как пролетели двое суток. Наступил понедельник, и они вместе с майором на тракторе поднялись на сопку, где располагалась радиорелейная станция.

С тех пор прошло более трех месяцев. Уже наступило долгожданное лето со всеми его прелестями и недостатками, точнее сказать — с одним недостатком: обилием проклятого комарья. Но когда дует хотя бы небольшой ветерок, комариные стаи уносятся в низины и овраги, к воде или в кустарники кедрача, стлавшегося по обрывам берегов. И тогда люди и животные вздыхали свободнее. А, в общем, день — это хорошо, за ним идет лето, такое желанное для всех в тундре.

За эти три месяца в жизни Ивана почти не произошло никаких изменений. В Чулыме у Виктора Ивановича и Анастасии Макаровны все оставалось по-старому, если не считать того, что Виктор нашел своего родного брата. Яков Иванович все так же служил на сопке, документы на увольнение уже ушли, а Вовка, его сын, неожиданно для всех уехал в Благовещенск поступать в военное училище. Люда перешла в девятый класс, часто звонила Ивану, обижалась, что редко встречаются. И все вроде бы наладилось, настроилось. Единственно, что беспокоило сержанта, так это седая полоса на правой стороне головы чуть выше уха. Иван нет-нет да и посмотрит на нее в зеркало, и в очередной раз екнет сердце: а если бы пуля прошла несколькими миллиметрами левее? Даже Люда, когда впервые увидела, страшно округлила свои и без того большие серые глаза и запричитала: «Ой, Ванечка, да ты, наверно, самим Господом Богом защищен!» Иван тогда только улыбнулся:

— А, может, и вправду меня сам Господь Бог пометил? Вот только девчонки из-за этого любить не будут!

— Да что ты, Ванечка, ты такой красивый, подумаешь, какая-то седина! — и Люда, подпрыгнув, повисла у него на шее.

А что скажет Оксана? Вот уж кто интересует Ивана, так это Оксана. Вначале ему показалось, что ничего особенного в их отношениях нет, просто как-то стало не хватать ее, и письма писал просто так, лишь бы ответить. Выслал, еще учась в учебке, первую фотку в военной форме. Оксана прислала свою. Но потом он стал уже с нетерпением ожидать очередную весточку. Письма ее мало чем отличались одно от другого, но он все равно ждал, а когда получал, по многу раз перечитывал, и все равно хотелось читать и читать еще. А Оксана сначала писала письма какие-то сухие и даже злые — обиделась за то, что Иван, по ее мнению, «подленько» уехал из Голодаевки. Но потом письма становились все теплее. Как и раньше, Оксана училась на «отлично» и о школе почти не писала. Но однажды, как бы, между прочим, сообщила, что поступила в медицинский институт. Для Ивана это было открытием. Все что угодно он мог предположить, но что Оксана будет врачом, ему не представлялось. Такая любовь к музыке — и вдруг мединститут!