Генри Джеймс - Европейцы Страница 29

— Мы не ненавидим вас, — сказал он. — Не знаю, с чего вы это взяли. Во всяком случае, за себя я ручаюсь; об остальных мне ничего не известно. Я допускаю, что вы ненавидите всех за ту скучную жизнь, на которую вас здесь обрекли. Право, я выслушал бы это от вас не без удовольствия.

Евгения, смотревшая с пристальным вниманием на дверь в противоположном конце комнаты, медленно обратила свой взгляд к Эктону.

— Что может побудить человека, — сказала она, — такого порядочного человека, как вы, galant homme,[48] говорить низости?

— Разве это низость? — искренне удивился Эктон. — Да, пожалуй, вы правы; благодарю вас за то, что вы мне сказали. Конечно, меня не следует понимать буквально.

Евгения стояла и смотрела на него.

— А как вас следует понимать?

Эктон не нашелся, что ответить, и, чувствуя, что поставил себя в глупое положение, встал и подошел к окну. Проведя там несколько секунд в раздумье, он возвратился назад.

— Помните тот документ, который вы должны были отослать в Германию? — сказал он. — Вы называли его своим отречением. Так как? Отослали вы его?

Мадам Мюнстер только широко открыла глаза; вид у нее был очень серьезный.

— Какой странный ответ на мой вопрос.

— Никакой это не ответ. Я давно уже собирался вас спросить. Но я думал, вы сами мне скажете. Конечно, вопрос этот с моей стороны несколько сейчас неожиданный, но, думаю, он в любое другое время прозвучал бы не менее неожиданно.

Баронесса помолчала.

— По-моему, я и так сказала вам слишком много, — проговорила она.

Слова ее показались Эктону вполне убедительными; у него тоже было такое чувство, будто он просит у нее больше, чем предлагает сам. Он снова подошел к окну и постоял там, глядя на мерцавшую сквозь решетку веранды далекую звезду. Во всяком случае, у него есть, что предложить, и немало. Вероятно, он выражал это до сих пор недостаточно ясно.

— Мне хотелось бы выполнить какое-нибудь ваше желание, — сказал он наконец. — Не могу ли я что-нибудь сделать для вас? Если вы не в силах больше выносить эту скучную жизнь, позвольте мне вас развлечь.

Баронесса снова опустилась в кресло; она раскрыла двумя руками веер и поднесла к губам. Глаза ее смотрели поверх веера на Эктона.

— Что-то я вас сегодня не узнаю, — сказала она, смеясь.

— Я готов выполнить любое ваше желание, — сказал, стоя перед ней, Эктон. — Не хотели бы вы попутешествовать, ознакомиться хотя бы слегка с этой страной? Посмотреть на Ниагару? Знаете, вы должны во что бы то ни стало посетить Ниагару.

— Вы имеете в виду — с вами?

— Я был бы счастлив вас сопровождать.

— Вы — один?

Эктон смотрел на нее, улыбаясь, но глаза его при этом были серьезны.

— Отчего же нет? Мы могли бы поехать туда одни, — сказал он.

— Если бы вы не были тем, что вы есть, — ответила она, — я восприняла бы это как оскорбление.

— Что значит… тем, что я есть?

— Если вы были бы одним из джентльменов, которые окружали меня всю мою жизнь. Если вы не были бы ни на что не похожим бостонцем.

— Если джентльмены, которые окружали вас всю вашу жизнь, приучили вас ожидать оскорблений, — сказал Эктон, — я рад быть тем, что я есть. Поедемте-ка лучше на Ниагару.

— Если вам хотелось «развлечь» меня, — заявила баронесса, — вам не надо больше прилагать усилий. Вы уже развлекли меня сверх всякой меры.

Эктон сел напротив нее, она все так же держала двумя руками веер, закрывавший ее лицо до самых глаз. Несколько секунд длилось молчание, наконец Эктон повторил свой вопрос:

— Отослали вы этот документ в Германию?

Снова последовало молчание, которое, если бы его не нарушали выразительные глаза мадам Мюнстер, было бы полным.

— Я отвечу вам… на Ниагаре, — сказала она.

Не успела она договорить, как дверь в дальнем конце комнаты, на которую Евгения совсем недавно смотрела со столь пристальным вниманием, распахнулась. На пороге стоял Клиффорд Уэнтуорт, красный, смущенно озирающийся.

Баронесса вмиг поднялась; следом за ней, несколько медленнее, и Роберт Эктон. Клиффорд с ним не поздоровался; он смотрел на Евгению.

— Вы были здесь? — воскликнул Эктон.

— Он был в мастерской у Феликса, — ответила мадам Мюнстер. — Он хотел посмотреть его рисунки.

Клиффорд взглянул на Роберта Эктона, но ничего не сказал; он стоял и обмахивался шляпой.

— Вы выбрали неподходящее время, — сказал Эктон. — Сейчас там, наверное, темновато.

— Там и вовсе темно, — сказал Клиффорд, смеясь.

— У вас потухла свеча? — спросила Евгения. — Надо было возвратиться назад и снова ее зажечь.

Клиффорд смотрел несколько секунд на Евгению.

— Я… и возвратился. Только я позабыл свечу.

Евгения отвернулась.

— До чего же вы бестолковы, мой бедный мальчик! Шли бы вы лучше домой.

— Ладно, — сказал Клиффорд. — Спокойной ночи!

— И у вас не найдется ни одного слова для человека, который благополучно возвратился из опасного путешествия? — спросил Эктон.

— Здравствуйте, — сказал Клиффорд. — Я думал… я думал, вы…

Он замолчал и снова посмотрел на баронессу.

— Вы думали, я в Ньюпорте? Я и был там… нынче утром.

— Спокойной ночи, мой догадливый мальчик, — обронила через плечо баронесса.

Клиффорд смотрел на нее во все глаза — вид его говорил о чем угодно, только не о догадливости; наконец, проворчав, по своему обыкновению, что-то насмешливое, он удалился.

— Что с ним происходит? — спросил Эктон, как только Клиффорд ушел. — Он словно немного не в себе.

Евгения, которая успела уже подойти к окну, выглянула из него и несколько секунд прислушивалась.

— Происходит… происходит, — ответила она. — Но у вас здесь не принято говорить о таких вещах.

— Если вы подразумеваете то, что он выпивает, можете это сказать.

— Он больше не выпивает. Я его вылечила. И за это он в меня влюбился.

Теперь Эктон в свой черед смотрел на нее во все глаза. Он тут же подумал о своей сестре, но ничего по этому поводу не сказал. Он рассмеялся.

— Меня нисколько не удивляет пылкость его чувств; меня удивляет другое: почему он променял ваше общество на кисти и краски вашего брата?

Евгения ответила не сразу.

— Он не был в мастерской… я это тут же сочинила.

— Сочинили? Зачем?

— Клиффорд полон романтических бредней. Он взял за правило являться ко мне в полночь — прямо из сада через мастерскую Феликса, дверь из которой ведет сюда. Его это, по-видимому, забавляет, — добавила она, чуть усмехнувшись.

Эктон старался не показать виду, как он удивлен. Клиффорд предстал перед ним в совершенно неожиданном свете, — до сих пор во всех его похождениях не было ничего романтического. Эктон попытался рассмеяться, но ему это не удалось; он был настроен серьезно, и серьезность его нашла объяснение в произнесенных им после некоторых колебаний словах.

— Надеюсь, вы его не поощряете? — спросил он. — У бедняжки Лиззи не должно быть повода обвинить его в неверности.

— У вашей сестры?

— Они, как вам известно, очень близки, — сказал Эктон.

— А! — вскричала, улыбаясь, Евгения. — Она… она…

— Не знаю, что она, — перебил ее Эктон. — Но, насколько я могу судить, Клиффорд всегда стремился завоевать ее расположение.

— Par exemple! — продолжала баронесса. — Ах он, маленький изверг! Как только он примется в следующий раз томно вздыхать, я тут же скажу, что ему должно быть стыдно.

— Лучше ничего ему не говорите.

— Я и без того уже пыталась его образумить, — сказала баронесса. — Но в этой стране отношения между молодыми людьми носят такой странный характер, просто не знаешь, что и думать. То они почему-то не помолвлены, хотя, на ваш взгляд, им давно уже следовало бы. Возьмите, например, Шарлотту Уэнтуорт и этого богослова. Да на месте ее отца я просто потребовала бы, чтобы он на ней женился, но здесь, по-видимому, считается, что время терпит. То вы вдруг узнаете, что двадцатилетний юнец и маленькая девочка, которая еще на попечении гувернантки… ах, у вашей сестры нет гувернантки?.. ну, тогда… которая не отходит ни на шаг от своей матушки — словом, юная пара, в чьих отношениях, казалось бы, нет ничего, кроме столь свойственного их возрасту детского поддразнивания, вот-вот станет мужем и женой.

Баронесса говорила как-то излишне многословно, что не очень вязалось с той томной грацией, которой исполнено было до появления Клиффорда каждое ее движение. Эктону показалось даже, что во взгляде ее промелькнуло раздражение, а в голосе (в частности, когда она говорила, что Лиззи не отходит ни на шаг от своей матушки) иронические нотки. Если мадам Мюнстер была раздражена, то Роберт Эктон был слегка заинтригован; она снова принялась ходить по комнате, а он только молча на нее смотрел. Наконец она вынула свои часики и, взглянув на них, объявила, что уже третий час утра, ему пора идти.