Три гинеи - Вирджиния Вулф Страница 29

Но, как и у всех почетных казначеев, у вас мало времени, а рыскание по английской литературе в поиске определений — хоть и по-своему интересное занятие — может нас далеко завести. Давайте тогда согласимся, что мы понимаем, о чем речь, и сосредоточимся на конкретной практической задаче, а именно: как мы можем помочь вам их защитить. Сейчас перед нами на столе лежит полная фактов ежедневная газета, всего одна выдержка из которой может сэкономить время и ограничить наш запрос. «Вчера на заседании директоров школ было решено, что женщины не могут обучать мальчиков старше четырнадцати лет». Этот факт весьма полезен, поскольку он сразу показывает, что определенные виды помощи женщинам недоступны. Как показывает история, попытка реформировать образование наших братьев в государственных школах и университетах обернется потоком мертвых кошек, тухлых яиц и сломанных ворот, от которых выиграют только мусорщики и слесари, пока джентльмены у власти будут наблюдать за происходящим из окон своих кабинетов, бесконечно куря сигары и медленно потягивая, как и положено, изумительный кларет[208]{79}. Таким образом, преподавание истории, подкрепленное изучением ежедневных газет, ограничивает нас еще сильнее. Мы можем помочь вам защитить культуру и интеллектуальную свободу, защищая лишь свою собственную культуру и свободу. То есть, если казначей одного из женских колледжей просит нас о пожертвовании, мы можем намекнуть, что какие-либо изменения в этом вспомогательном учреждении могут произойти, лишь когда оно перестанет быть таковым. Также, если казначей общества по трудоустройству образованных женщин просит денег, можно предположить, что в интересах культуры и интеллектуальной свободы некоторых изменений требуют и сами профессии. Но, поскольку платное образование и возможность поступить в Оксфорд или Кембридж пока доступны лишь ограниченному числу женщин, большинство дочерей образованных мужчин должны приобщаться к культуре за пределами священных врат — в публичных или частных библиотеках, двери в которые по какой-то необъяснимой оплошности остались открытыми. Сейчас, в 1938 году, для женщин культура по-прежнему заключается в чтении и письме на своем языке. Таким образом, вопрос становится проще и после развенчания понятия культуры с ним легче иметь дело. Что мы должны сделать сейчас, сэр, так это изложить вашу просьбу дочерям образованных мужчин и попросить их помочь вам предотвратить войну, но не советами своим братьям защищать культуру и интеллектуальную свободу, а простым чтением и письмом на родном языке, дабы защитить самих этих довольно абстрактных богинь.

На первый взгляд, это может показаться простым решением, не требующим ни аргументов, ни обсуждений, но нас поджидает новая трудность. Мы уже отметили, что писательство — единственная профессия, за которую в XIX веке не нужно было бороться. Проще говоря, битва за нее на Груб-стрит[209] не велась. Эта профессия всегда была доступна дочерям образованных мужчин, что, конечно, связано с чрезвычайной дешевизной требуемых для нее материалов и навыков. Книги, ручки и бумага стоят гроши, а уроки чтения и письма настолько повсеместно преподаются, по крайней мере с XVIII века, что ни один человек не может спрятать необходимые знания или отказать в допуске к ним тем, кто действительно хочет читать или писать книги. Но поскольку литературная профессия открыта для дочерей образованных мужчин, то нет и ни одного почетного казначея в этой области, которая бы так нуждалась в гинее для ведения своей борьбы, что стала бы слушать и всеми силами соблюдать наши условия. Согласитесь, это ставит нас в неловкое положение. Как тогда нам оказать на них давление и убедить помочь нам? Эта профессия, кажется, отличается от всех остальных. Здесь нет главных литераторов, нет лорда-канцлера, как у вас; нет официального органа, наделенного властью устанавливать свои правила и требовать их соблюдения{80}. Мы не можем запретить женщинам пользоваться библиотеками{81}, покупать чернила и бумагу или постановить, что метафоры могут использовать исключительно мужчины, как только им, например, разрешается рисовать с обнаженной натуры в художественных школах. Мы не можем объявить поэзию мужской, как это было сделано с игрой в академических оркестрах. Такова неслыханная вольность профессии литератора, что любая дочь образованного человека может использовать мужской псевдоним — скажем, Джордж Элиот или Жорж Санд[210], — в результате чего редактор или издатель, в отличие от авторитетов Уайтхолла, не способен уловить какой-нибудь особый запах или вкус рукописи или даже понять, женат ли писатель.

Таким образом, раз у нас нет власти над теми, кто зарабатывает себе на жизнь чтением и письмом, мы должны смиренно пойти к ним без взяток или угроз — с протянутой рукой, точно нищие, и, взывая к доброте душевной, просить их заниматься чтением и письмом в интересах культуры и интеллектуальной свободы.

Теперь, по-видимому, можно дать какое-нибудь определение «культуре и интеллектуальной свободе». К счастью, для наших целей ему не надо быть исчерпывающим. Нет нужды обращаться к Мильтону[211], Гете или Мэтью Арнольду[212], ибо их определения подошли бы к оплаченной культуре, которая, по словам мисс Уитон, включает физику, богословие, астрономию, химию, ботанику, логику и математику, а также латынь, греческий и французский. Мы обращаемся в основном к тем, чья культура была бесплатной и состоит в основном из чтения и письма на родном языке. К счастью, ваш манифест под рукой, дабы помочь нам разобраться с формулировками: вы используете слово «бескорыстный». Поэтому давайте определим культуру как бескорыстное стремление к чтению и письму на английском языке, а интеллектуальную свободу — как право свободно говорить и писать, что думаешь. Это очень грубые определения, но их вполне достаточно. Тогда наш призыв можно начать следующим образом: «О, дочери образованных мужчин, этот уважаемый джентльмен заявляет, что война неизбежна, но, защищая культуру и интеллектуальную свободу, мы можем помочь ее предотвратить. Посему умоляем вас — тех, кто зарабатывает на жизнь чтением и письмом…», — тут слова застревают в горле, а мольба вновь растворяется в многоточии из-за фактов — фактов из книг и биографий, затрудняющих или вовсе не позволяющих продолжить.

О чем же идет речь? В который раз мы вынуждены прервать наше обращение, чтобы рассмотреть факты, найти которые не составляет труда. Вот, к примеру, перед нами лежит весьма поучительный документ — невероятно искренняя и воистину трогательная биография миссис Олифант[213]. Она была дочерью образованного мужчины и зарабатывала себе на жизнь чтением и письмом. Она написала огромное количество разных работ: романы, биографии, исторические очерки, путеводители по Флоренции и Риму, рецензии, бесчисленные газетные статьи. На вырученные деньги она также воспитывала своих детей, но как сильно миссис Олифант защищала культуру