Василий Смирнов - Открытие мира (Весь роман в одной книге) Страница 3

Впрочем, это не мешает ему быть закадычным другом Яшки Петуха.

Знаками и криком Шурка зовет приятеля в избу. Не проходит и минуты, как Яшка знает все подробности невеселых Шуркиных дел. Надо же так случиться, что Яшка, как нарочно, свободен целый день! Отец повез управляющего в город, до вечера не вернется, мамка прихворнула, на работу в поле не пошла и сама нянчится с сестренкой. Яшка мечтал провести на свободе этот чудесный денек вместе с Шуркой. И вот все рушится.

— Гулять не пойдешь?

— Мамка не велела.

— И у дома не велела? — нарочито удивляется Петух.

Шурке понятна тайная мыслишка приятеля. Он колеблется.

— Не — ет… у дома… сказала… можно.

— Так айда, Саня, липовые листочки жрать!

— Надо братика кашей накормить, — вспомнил Шурка.

— Манной? Давай, давай! — охотно соглашается Яшка. — Я подсоблю тебе. Где каша?

Они гремят заслоном, пачкаются сажей, шарят в печи.

— Ням — ням… ня — ам! — радостно воркует Ванятка и тянется ручонками к знакомой глиняной кружке.

— Попробовать надо, — решительно говорит Яшка, не сводя глаз с каши. — Может, каша… пересолена. Ты знаешь, Саня, малым ребятам нельзя соленое давать. Помереть могут.

Шурка помнит строгий наказ матери. А пенки на каше такие румяные. И потом, вдруг каша и в самом деле пересолена? Еще греха наживешь, погубишь братика!

По очереди они залезают деревянной ложкой в кружку. На Ванятку стараются не смотреть. Он ползает по полу вокруг стола и скулит.

— Кажется… посолена в аккурат, — по — честному признается Шурка.

— Что‑то не распробовал, — отвечает Петух. — Дай еще ложечку.

Пробуют два и три раза. Наконец убеждаются — каша ничего, не опасная, кормить Ванятку можно. Но вот беда — осталось ее в кружке на донышке.

— Только раздразнишь… реветь зачнет… Давай хлебом его накормим? предлагает Яшка, слизывая языком с губ вкусные манные крупинки. — Малые ребята, Саня, стра — асть хлеб любят!

Так они и делают. Остатки каши братски делят — по две с половиной ложки достается да горелых поскребышей немного. Ванятка получает хлебный мякиш, плачет и давится. Няньки утешают его, как могут: Яшка проходится колесом по избе, свистит, подражая скворцу; Шурка лепит из мякиша лошадок и куколок.

Ваня, миленький, не плачь,

Я куплю тебе калач…

Ваня, миленький, не вой,

Я куплю тебе другой…

проникновенно поет Шурка, сидя на корточках перед братиком.

— Скоро мама придет, Ване гостинчик принесет… Глянь, какая лошадка получилась — с хвостом!

Ванятка отъедает лошадке голову и перестает плакать.

— Хороша — а! — восхищенно шепчет Яшка, заглядывая в глиняную кружку и ногтем отковыривая невесть как оставшуюся манную засушинку. — Знаешь, я бы чугун каши манной съел, ей — богу!

— Брюхо лопнет.

— Не лопнет. Давай поспорим!

— Хва — ат! Откуда я тебе чугун каши возьму?

— То‑то же!.. Ну, пошли гулять.

Глава III

ВЕСЕННЯЯ УЛИЦА

Няньки бережно выносят и сажают Ванятку на крыльцо. Чтобы Ванятка не вздумал ползать и, грехом, не пересчитал крутые ступеньки, его старательно обкладывают со всех сторон дерюгами, рваньем, поленьями, старыми ведрами, попавшимися под руку. Целая гора отрезает путь к ступенькам. Ванятка сидит на крыльце, точно в крепости.

Искусные Шуркины руки делают из хлебного мякиша лошадок, коровок, куколок и соблазнительно раскладывают все это перед братиком. Затем следуют очень важные переговоры. Надо быть дураком набитым, чтобы не играть такими славными игрушками. Ваня — умный парнишка, верно? И он не станет плакать, когда они полезут на липу, вот на ту, двойняшку, эге? И на ступеньки он глядеть не будет. Что в них, в ступеньках? Они — бука, бяка и бо — бо.

— Бу‑ка… бо — о… бя‑ка… — охотно соглашается Ванятка.

Он смеется, показывая во рту два белых зуба, как два кусочка сахару.

У Ванятки свой мир, свои развлечения. Вот он приметил зеленую навозную муху. Пузатая, мохноногая, сидит она на дерюжке, блестя, как живая бусина, и чешет задними лапками дымчатые крылышки. Высунув от восхищения язык, Ванятка ловит растопыренными ручонками муху. Няньки подсобляют ему. Общими стараниями муха поймана, ребята обрывают ей крылья, сажают верхом на хлебного коня и сбегают с крыльца.

Наше тебе почтение, широкая весенняя улица, с грязью и зеленью, с голубой небесной крышей, с заманчивыми переулками, навесами, косыми заборами, колодцем, бревнами! Прими, весенняя улица, в свою компанию соскучившихся по простору двух друзей.

Низкий поклон вам, глубокие лужи, высокие липы, мягкие травы. Прочь с дороги, куры, петухи и кошки! Летят, свистят, орут два друга, сметая все на безудержном пути.

Лужа! Дай воды студеной, брызни в лицо, на штаны и рубашку.

Солнышко! Погрей и обсуши, сделай такую ласковую милость.

Молодая травка! Позволь примять тебя белыми пятками, покувыркаться всласть и вволю.

Липа — матушка! Уважь Шурку с Яшкой, приспусти пониже гибкие коричневые ветки. Разреши, голубушка, полакомиться твоими пахучими, клейкими листочками.

Друзья исследуют вдоль и поперек лужи, гудят волжскими пароходами, понарошку удят рыбу. Пачкаются в дорожной грязи, скачут козлами через бревна, висят на заборе вниз головами, захлебываясь радостным визгом. Они облюбовывают самую высоченную липу и бесстрашно карабкаются по шершавому стволу. Вот ребята и на макушке.

Все село, будто на столе, лежит перед ними. Кажется, протяни руку — и достанешь до соломенных крыш, придавленных здоровенными жердями. И каких только нет крыш! Дырявые, провалившиеся, глиняного цвета, с задранными у коньков снопами, похожими на взъерошенные бороды; новехонькие, белесые, гладко причесанные; покатые, как крутые горы, и отлогие, с ямами и буграми. На одной старой крыше, с плешиной свежей соломы, ребята замечают березку. Она выпустила листочки и растет себе, словно на земле.

— Это у дяди Оси, — говорит Шурка.

— Нет, у Марьи Бубенец, — поправляет Яшка. — Смотри, труба с одной только стороны побелена. Прошлый год Саша Пупа белил да и грохнулся, пьяный, с крыши. Я помню.

— Как думаешь, большущая вырастет береза?

— Эге.

— И грибы будут?

— Конечно. Где береза, там и грибы.

— Нет, крыша провалится, — подумав, говорит Шурка. — Кабы подпорки сделать, тогда бы непременно выросла береза, большущая — пребольшущая… и грибы… белые. Стали бы мы с тобой, Яша, по грибы на крышу лазить!

— А Марья Бубенец поймала бы нас и отодрала за уши, — насмешливо подхватывает Яшка Петух и щелкает Шурку по лбу. — Эх ты, выдумщик!

— Ничего не выдумщик, — обижается Шурка, возвращая приятелю два щелчка. — Сам же говоришь: где береза, там и грибы.

— Я про лес… Ты слушай ухом, а не брюхом.

Перебранка не мешает друзьям таращить глаза во все стороны. За речкой Гремец, поделившей село на две неравные части, белеют новой дранкой избы Вани Духа, тетки Апраксеи, глухого Антипа. Точно раскаленная сковорода, горит на солнце красная железная крыша лавки Устина Павлыча Быкова. Выше ее в селе только церковь да колокольня.

Село окружают поля. На юг они спускаются к Волге. Там, на крутояре, за березовой рощей, схоронилась барская усадьба. Рядом с ней, в сосновом бору, — школа. На север поля обрезает пустошь Голубинка. Туда Шурка и Яшка бегают летом по ягоды и грибы. За пустошью тянутся Глинники: под разлапыми елками там отлично родятся маслята, рыжики и даже настоящие белые грибы. А в глухих, потаенных ямах, когда‑то вырытых горшелями, добывавшими глину, и теперь заросших по краям дидельником, мохом и осокой, живут расчудесные караси, золотые и серебряные, с черными и светлыми хребтами, смотря по цвету воды в ямах. Ребятня ловит карасей в жаркие июльские дни гуменными корзинами, половиками, а то и просто штанами и рубахами.

Еще дальше, за Глинниками, начинается Заполе — дремучий лес, куда Шурка и Яшка боятся ходить. Говорят, этому лесу нет конца и, главное, там водятся лешие.

На восток убегает к станции шоссейная дорога с полосатыми верстовыми столбами, а на западе, почти сразу за гуменниками, приткнулась соседняя деревня Глебово.

Шурка и Яшка глазеют на весь этот огромный заманчивый мир и не могут досыта наглядеться.

В волжском поле пашут мужики. Стаи грузных белоносых грачей и вертлявых галок кружатся над ними. Кукует на Голубинке первая кукушка. По шоссейке тарахтит подвода. В селе заливаются скворцы. Влажный воздух пахнет просыхающей землей, забористой, как хрен, зеленью и еще чем‑то немного соленым. И солнышко гладит теплой ладошкой непокрытые ребячьи головы…

— А мне батя привезет из Питера ружье… как у барчат, — хвастается Шурка.

— Ври!

— Отсохни рука! — крестится Шурка. И, заметив, что Яшка все‑таки не верит, Шурка, сам того не замечая, выдумывает: — Письмо прислал, батя‑то… Пишет — купил на ярмарке ружье… Дуло длиннущее, стреляет малюсенькими пульками. Ложа что зеркало, так и блестит, а курок… Постой, какой же курок? — припоминает он. — Да, железный, крючочком. Чуть тронешь — так ружье и выпалит.