Эрнест Хемингуэй - Победитель не получает ничего Страница 3

- Спокойной ночи, - сказал официант помоложе.

- Спокойной ночи, сказал другой.

Выключая электрический свет, он продолжал разговор с самим собой. Главное, конечно, свет, но нужно, чтобы и чисто было и опрятно. Музыка ни к чему. Конечно, музыка ни к чему. У стойки бара с достоинством не постоишь, а в такое время больше пойти некуда. А чего ему бояться? Да не в страхе дело, не в боязни! Ничто - и оно ему так знакомо. Все - ничто, да и сам человек ничто. Вот в чем дело, и ничего, кроме света не надо, да еще чистоты и порядка. Некоторые живут и никогда этого не чувствуют, а он-то знает, что все это ничто и снова ничто, ничто и снова ничто. Отче ничто, да святится ничто твое, да приидет ничто твое, да будет ничто твое, яко в ничто и в ничто. Ничто и снова ничто.

Он усмехнулся и остановился возле бара с блестящим титаном для кофе.

- Что вам? - спросил бармен.

- Ничто.

- Еще один ненормальный, - сказал бармен и отвернулся.

- Маленькую чашечку, - сказал официант. Бармен налил ему кофе.

- Свет яркий, приятный, а вот стойка не начищена, - сказал официант.

Бармен посмотрел на него, но ничего не ответил. Был слишком поздний час для разговоров.

- Еще одну? - спросил он.

- Нет, благодарю вас, - сказал официант и вышел.

Он не любил баров и погребков. Чистое, ярко освященное кафе - совсем другое дело. Теперь, ни о чем больше не думая, он пойдет домой, в свою комнату. Ляжет в постель и на рассвете наконец уснет. В конце концов, сказал он сам себе, может быть, это просто бессонница. Со многими бывает.

3. Свет мира

Когда мы показались в дверях, хозяин бара поднял голову, потом протянул руку и накрыл два блюда с бесплатной закуской стеклянными крышками.

- Кружку пива, - сказал я. Он нацедил пива, лопаточкой смахнул пену и взглянул на меня, не выпуская кружки из рук. Я положил на стойку деньги, и он подвинул пиво ко мне.

- А тебе? - спросил он Тома.

- Тоже.

Он нацедил еще кружку пива, смахнул пену и, увидев монету на стойке, поставил кружку перед Томом.

- В чем дело? - спросил Том.

Хозяин бара ему не ответил. Он посмотрел мимо нас и спросил человека, который только что вошел:

- Тебе?

- Виски, - сказал тот.

Хозяин достал бутылку, стакан и еще стакан с водой.

Том протянул руку и снял крышку с блюда с закуской. На блюде лежало заливное из поросячьих ножек и тут же деревянная штука, похожая на ножницы, сделанные из двух деревянных вилок.

- Нет, - сказал хозяин и опять накрыл блюдо стеклянной крышкой. Вилочные ножницы остались у Тома в руке. - Положи на место, - сказал хозяин.

- Идите вы знаете куда, - сказал Том.

Хозяин, не спуская с нас взгляда, нагнулся и сунул руку под стойку. Я положил на тарелку пятьдесят центов, и он снова выпрямился.

- Чего еще? - спросил он.

- Пива, - сказал я, и прежде чем нацедить пива, он снял крышки с обоих блюд.

- Ваше заливное провоняло, - сказал Том и выплюнул на пол то, что откусил. Хозяин ничего не сказал. Человек, который пил виски, заплатил и вышел не оглядываясь.

- Сам ты провонял, - сказал хозяин бара. - Такие - всегда вонючие.

- Он говорит, что мы такие, - сказал мне Томми.

- Слушай, - сказал я, - давай уйдем отсюда.

- Убирайтесь вон, паршивцы, - сказал хозяин.

- А мы и так уходим, - сказал я. - Без вас решили.

- Мы придем еще, - сказал Томми.

- Суньтесь только, - сказал ему хозяин.

- Объясни ему, что он ошибся, - попросил меня Томми.

- Ладно, пошли, - сказал я. На улице было темно и хорошо.

- Куда это мы с тобой попали? - сказал Томми.

- Не знаю, - сказал я. - Идем на станцию.

Мы вошли в город с одного конца, а выходили теперь с другого. В воздухе пахло кожей, дубильным экстрактом и наваленными повсюду опилками. Когда мы подходили к городу, уже темнело, а теперь стало совсем темно, и подморозило, и лужи на улицах затянуло по краям льдом.

На станции сидели пять шлюх, дожидавшиеся поезда, шестеро белых мужчин и три индейца. В станционном помещении было тесно, жарко от печки и полно едкого дыма. Когда мы вошли туда, все молчали, и окошечко кассы было заперто.

- А дверь не надо закрывать? - сказал кто-то.

Я повернулся, чтобы посмотреть, кто это сказал. Это был один из белых. Он был, как и все, в кожаных штанах, клетчатой рубахе и резиновых сапогах лесоруба, но без шапки, и лицо у него было белое, и руки тоже белые и тонкие.

- Что ж, закроете вы дверь или нет?

- Можно и закрыть, - сказал я и закрыл дверь.

- Спасибо, - сказал он. Лесоруб, сидевший рядом, фыркнул.

- Ты никогда не водился с поваром? - спросил он меня.

- Нет.

- Вот попробуй с нашим. - Он поглядел на соседа. - Он это любит.

Повар, поджав губы, смотрел в другую сторону.

- Он натирает руки лимонным соком, - продолжал лесоруб. - Он ни за что на свете не окунет их в лохань с посудой. Посмотри, какие они у него белые.

Одна из шлюх громко захохотала. Я никогда не видел такой толстой шлюхи и вообще такой толстой женщины. На ней было шелковое платье из такого шелка, что кажется то одного цвета, то другого. Рядом с ней сидели еще две, тоже очень толстые, но эта, наверно, весила пудов десять. Трудно было поверить собственным глазам, глядя на нее. Все три были в платьях из такого шелка. Они все сидели рядом на скамье. Они казались огромными. Остальные две были самые обыкновенные шлюхи, с крашенными пергидролем волосами.

- Посмотри на его руки, - сказал лесоруб и кивнул на повара. Толстая шлюха опять захохотала и вся затряслась.

Повар обернулся и сердито крикнул ей:

- Молчи ты, слоновая туша.

Она продолжала хохотать и трястись.

- Ой, господи, - сказала она. У нее был приятный голос. - Ой, господи боже мой.

Две другие толстые шлюхи сидели тихо и смирно, как будто не очень хорошо понимали, что делается вокруг; они были очень толстые, почти такие же, как первая. В них тоже было пудов по семи. Остальные две молчали с достоинством.

Кроме повара и того, кто говорил о нем, в помещении было еще два лесоруба - один только слушал, с интересом и немного стыдясь, другой как будто собирался вступить в разговор - и двое шведов. На краю скамьи сидели двое индейцев, а третий стоял у стены.

Лесоруб, который собирался вступить в разговор, сказал мне почти шепотом:

- Наверно, похоже, будто влезаешь на стог сена.

Я засмеялся и повторил его слова Томми.

- Черт его знает, в жизни не видал ничего подобного, - продолжал он. Посмотрите на эту троицу.

Тут заговорил повар.

- Сколько вам лет, ребятки?

- Мне девяносто шесть, а ему шестьдесят девять, - сказал Томми.

- Ха-ха-ха! - Толстая шлюха тряслась от хохота. У нее был удивительно красивый голос. Остальные шлюхи даже не улыбнулись.

- И зачем говорить гадости, - сказал повар. - Я ведь по-хорошему спросил.

- Одному семнадцать, другому девятнадцать, - сказал я.

- Ты что это? - оглянулся на меня Томми.

- Ничего, сиди спокойно.

- Можете звать меня Алисой, - сказала толстая шлюха и снова затряслась.

- Это твое настоящее имя? - спросил Томми.

- Настоящее, - сказала она. - Алиса. Правда? - обратилась она к тому лесорубу, что сидел рядом с поваром.

- Алиса. Верно.

- Это ты хотела бы, чтоб тебя так звали, - сказал повар.

- Меня так и зовут, - сказала Алиса.

- А этих как зовут? - спросил Томми.

- Хейзл и Этель, - сказала Алиса. Хейзл и Этель улыбнулись. Они, видно, не отличались умом.

- А тебя как зовут? - спросил я одну из пергидрольных блондинок.

- Фрэнсис, - сказала она.

- Фрэнсис, а дальше?

- Фрэнсис Уилсон. Тебе-то что за дело?

- А тебя как? - спросил я вторую.

- Отстань, чего привязался, - сказала она.

- Он просто хочет, чтобы мы все подружились, - сказал лесоруб, который говорил про повара. - Ты разве не хочешь с нами подружиться?

- Нет, - сказала блондинка. - С тобой - нет.

- Ну и злюка, - сказал лесоруб. - Самая настоящая злюка.

Блондинка посмотрела на другую блондинку и покачала головой.

- Дубье стоеросовое, - сказала она.

Алиса снова захохотала и затряслась всем телом.

- Ничего смешного, - сказал повар. - Вы все смеетесь, но тут нет ничего смешного. Скажите лучше, мальчики, куда вы едете?

- А вы куда? - спросил его Том.

- Я хочу попасть в Кадильяк, - сказал повар. - Вы никогда там не бывали? У меня там сестра замужем.

- Он бы сам не прочь замуж, - сказал лесоруб в кожаных штанах.

- Ну что это, в самом деле! - сказал повар. - Неужели нельзя без гадостей?

- Стив Кетчел был из Кадильяка, и Эд Уолгэст тоже оттуда, - сказал до сих пор молчавший лесоруб.

- Стив Кетчел, - сказала одна из блондинок пронзительным голосом, как будто ее вдруг прорвало от звука этого имени. - Родной отец застрелил его. Да, как бог свят, родной отец. Таких, как Стив Кетчел, больше нет и не будет.

- Разве его звали не Стэнли Кетчел? - спросил повар.