Айн Рэнд - Гимн Страница 3

Мышцы нашей шеи напряглись, когда мы поднимали голову, чтобы посмотреть на членов Совета, и мы были счастливы. Мы осознавали свою вину, но вот нам предоставлена возможность искупить ее. Получив пожизненный Мандат, мы станем работать на благо братьев с великой радостью и охотой, смоем наш грех против них, грех, о котором они и не подозревали. И там мы были счастливы и гордились победой над собой. Подняв правую руку, мы произнесли: "Воля братьев будет исполнена". В тот день наш голос был самым твердым и звонким в зале. Мы взглянули в глаза Совета, но они были холодны, как голубые стеклянные пуговицы. Итак, нас отправили в Дом Подметальщиков. Это серое здание на узкой улице. Во дворе висели солнечные часы, по которым Совет Дома определял время суток и то, когда надо звонить в колокол.

Мы поднимаемся со звоном колокола. В выходящих на восток окнах видно зеленое, холодное небо. Тень на часах проходит половину часового интервала, пока мы одеваемся, едим завтрак в обеденном зале, где на пяти длинных столах стоят двадцать глиняных тарелок и двадцать глиняных кружек. Затем мы отправляемся на улицы Города работать, взяв с собой грабли и метлы. Через пять часов, когда солнце стоит высоко, мы возвращаемся в Дом и обедаем. На это также отпускается полчаса. Затем снова работаем. Через пять часов на тротуарах появляются голубые тени.

Мы возвращаемся на ужин, который длится один час. Затем звонят в колокол, и мы стройной колонной идем к одному из Городских Залов, на Общественное собрание. Колонны из других домов следуют за нашей.

Свечи зажжены, и Советы разных домов поднимаются на кафедру. Они говорят о наших обязанностях и братьях. Затем выходят приезжие Начальники. Они произносят речи, приготовленные для них Городским Советом, — Городской Совет представляет всех людей, и все должны знать его мнение. Затем мы поем гимны: Гимн Братства, Гимн Равенства и Гимн Коллективного Духа. Небо становится серо-лиловым. И мы возвращаемся в Дом.

Опять звонит колокол, и стройная колонна движется в Городской Театр, где проходят два часа досуга. На сцене играется пьеса. Два больших хора из Дома Актеров задают вопросы и тут же отвечают на них. Пьеса о труде и о том, как он важен. Затем мы маршируем обратно в Дом. Небо подобно черному решету с подрагивающими серебряными каплями, готовыми провалиться сквозь него. Мотыльки бьются об уличные фонари.

Мы ложимся спать и спим, пока колокол не зазвонит снова. Спальные залы белые, чистые, и в них нет ничего, кроме сотни кроватей.

Так день за днем мы прожили четыре года, пока две весны назад не преступили закон. Так должны жить все люди до сорока лет. В сорок их силы истощаются. Тогда их посылают в Дом Бесполезности, там живут Старики. Они не работают. О них заботится Государство. Летом они сидят на солнце, зимой — у огня, редко говорят, ибо утомлены. Они знают, что скоро умрут. Если случается чудо и они доживают до сорока пяти, их называют Древнейшими, и дети, проходя мимо Дома Бесполезности, с интересом разглядывают их.

Такова наша участь. Такова была бы и наша участь, если бы мы не совершили преступление, которое перевернуло всю нашу жизнь. Наше проклятие привело к преступлению. Мы были хорошими Подметальщиками, во всем похожими на братьев. Лишь одно отличало нас от них — наше проклятое желание знать. Мы слишком часто засматривались на звезды по ночам и слишком пристально рассматривали деревья и землю.

Подметая двор Дома Ученых, мы собирали стеклянные бутылочки, кусочки металла, высушенные кости, выброшенные на помойку. Нам очень хотелось оставить все это себе и хорошенько изучить потом, но это было негде спрятать. И мы относили все в Городскую Выгребную Яму. А затем мы сделали открытие.

Это случилось в день предпоследней весны. Мы, Подметальщики, работаем в бригадах по трое. В тот день с нами был Союз 5-3992, тот, с полуизвилиной, и Интернационал 4-8818. Союз 5-3992 сильно болен, и иногда с ними случаются судороги. Тогда у них стекленеют глаза, изо рта идет пена. Интернационал 4-8818 другой. Они высоки и сильны, и глаза их похожи на светлячков — со смешинками. Мы не можем смотреть на Интернационал 4-8818 и не улыбнуться в ответ. Из-за этого их не любили в Доме Учеников. Нельзя беспричинно улыбаться. И еще их не любили потому, что они кусочком угля рисовали на стенах картинки, вызывающие хохот. Но только братьям из Дома Художников разрешено рисовать, поэтому Интернационал 4-8818 послали в Дом Подметальщиков, как и нас. Интернационал 4-8818 и мы были друзьями. Порочно говорить так. Любить кого-то из людей больше, чем других, — великое преступление предпочтения. Мы обязаны любить всех людей, и все должны быть нашими друзьями. Поэтому Интернационал 4-8818 и мы никогда не говорили об этом. Но мы понимаем это, лишь взглянув друг другу в глаза. В эти моменты мы оба осознаем и многое другое, то странное, что не выскажешь словами и что пугает нас. Итак, в тот день предпоследней весны, на краю Города, у Городского Театра, с Союзом 5-3992 случился приступ. Мы оставили его лежать в тени театральной палатки и пошли с Интернационалом 4-8818 заканчивать работу. Мы вместе шли к большому оврагу за театром. Там нет ничего, кроме деревьев и сорняков. За оврагом — равнина, а за равниной — Неведомый Лес, думать о котором запрещено.

Мы подбирали листья и мусор, который разбросал ветер, как вдруг среди сорняков увидели железный прут. Он был стар и из-за дождей покрылся ржавчиной. Даже потянув изо всех сил, мы не смогли сдвинуть его. Поэтому мы позвали Интернационал 4-8818 и вместе выскребли землю вокруг пpута. Неожиданно земля перед нами обвалилась, и мы увидели старую железную решетку, закрывавшую черное отверстие.

Интернационал 4-8818 отступил на шаг. Мы сами потянули решетку, и она поддалась. Там были кольца, похожие на ступеньки, ведущие в глубину шахты — в темноту. Она была бездонна.

— Спустимся, — сказали мы Интернационалу 4-8818.

— Это запрещено, — отозвались они.

— Совет не знает об этой дыре, а потому не может запретить спускаться в нее, — настаивали мы.

— Если Совет не знает об этой дыре, не может быть закона, разрешающего входить туда. А все, что не разрешено законом, запрещено, — продолжали они.

— Мы все равно пойдем.

Они были испуганы, но, не отходя, смотрели на нас.

Мы зацепились руками и ногами за кольца и стали осторожно спускаться. Внизу была непроглядная тьма. А отверстие с кусочком неба наверху становилось все меньше и меньше, пока наконец не сделалось размером с пуговицу. Но мы все продолжали двигаться. Вдруг ноги коснулись земли. Протерев глаза, мы огляделись. Поначалу ничего не было видно, но вскоре глаза привыкли к темноте, хотя поверить тому, что они увидели, было невозможно. Никто известный нам, ни братьям, ни тем, что жили до нас, не мог построить такого, и все же это было сделано руками человека. Большой туннель. Стены твердые и гладкие. На ощупь, казалось, это был камень, и все же это был не он. На земле две длинные железные колеи, но это не было железом. Они были гладкие и прохладные, как стекло.

Мы поползли вперед, держась руками за колею, пытаясь понять, куда она ведет. Но впереди была непроницаемая ночь, только колея поблескивала в ней, прямая и белая, зовущая за собой. Ползти становилось все труднее и труднее. Темнота окружала нас. И, повернувшись, мы поползли назад.

Сердце беспричинно стучало, и его стук отдавался в кончиках пальцев. Вдруг мы поняли почему. Все это осталось с Незапамятных Времен. Значит, они действительно существовали, все чудеса, о которых шепчутся Старики, действительно совершались. Сотни и тысячи лет назад люди знали секреты, которые мы потеряли. И мы задумались: "Скверное место. Те, кто трогает вещи, оставшиеся с Незапамятных Времен, прокляты". Но когда мы ползли, рука, держащаяся за железо, вцепилась в него и не отпустила бы, будто кожа, чувствуя жажду, просила металл открыть ей секрет той жидкости, которая билась в его холоде.

Мы выбрались на поверхность. Интернационал 4-8818 взглянули на нас и отпрянули.

— Равенство 7-2521, — сказали они, — вы бледны.

Но мы не могли произнести ни слова и смотрели на них не отрываясь.

Они отступили на шаг, не осмеливаясь дотронуться до нас. Затем улыбнулись. Но улыбка эта не была веселой. Она была полна растерянности и мольбы. Но мы по-прежнему молчали, и тогда они сказали:

— Мы донесем о нашем открытии Совету, и нас обоих наградят.

Затем заговорили мы. Наш голос был тверд и безжалостен. Мы сказали:

— Мы не донесем об этом ни в Совет, ни куда-либо еще.

Они зажали уши руками — никогда не слышали они подобных слов.

— Интернационал 4-8818, — спросили мы, — вы донесете на нас Совету и будете спокойно смотреть, как нас бьют плетьми на ваших глазах?

Внезапно расправив плечи, они проговорили:

— Скорее умрем.

— Тогда молчите. Это место наше. Оно принадлежит нам, Равенству 7-2521, и никому больше. И если нам придется отдать его, то мы отдадим и нашу жизнь вместе с ним.