Сомерсет Моэм - Гонолулу Страница 3

— Вы уж простите, что побеспокоили вас, капитан, — шутливо сказал Уинтер.

— Хорошо сделали, что пришли, — сказал Батлер, приподнимаясь и пожимая нам руки. — Чем могу быть полезен?

Сгущалась теплая ночь, через открытую дверь на почти совсем синем небе виднелись бесчисленные звезды. Капитан Батлер был в майке, обнажавшей его пухлые белые руки, и невероятно грязных штанах. Ноги его были босы, зато кудрявую голову украшала чрезвычайно старая и потерявшая какую-либо форму фетровая шляпа.

— Позвольте вас представить моей девушке. Разве она не первый сорт?

Мы пожали руку действительно очень хорошенькой девушке. Она была гораздо выше капитана, и даже «мамаше Хаббард», этому балахону, который миссионеры последнего поколения напялили на сопротивлявшихся туземок в интересах благопристойности, не удавалось скрыть красоту ее форм. Трудно было предположить, что с годами она может стать тучной, ибо сейчас она была полна грации и изящества. Ее шоколадная кожа была шелковисто-нежной, глаза — прекрасны. Ее густые и мягкие черные волосы обвивали голову тугой косой. Приветствуя нас, она была очаровательно естественна и обнажала в улыбке маленькие белые ровные зубы. Без всякого сомнения, она была необыкновенно привлекательной. И легко было видеть, что капитан был влюблен в нее по уши. Он не мог оторвать от нее глаз и все время норовил коснуться ее. Его было легко понять; странным казалось другое: девушка отвечала ему взаимностью. Ее глаза светились нежностью, и губы слегка приоткрывались, как будто она с трудом сдерживает вздох страсти. Это волновало. И даже немного трогало, и я ничего не мог поделать с этим ощущением. Какое чудо создало эту влюбленную пару? Я уже жалел, что Уинтер меня привел сюда. И мне стало казаться, что грязная каюта преобразилась и теперь представлялась самым подходящим и естественным местом, где могла проявиться вся чрезмерность страсти. Я думал, что никогда не забуду эту шхуну из гавани Гонолулу, стоящую под погрузкой среди других судов и, однако же, под этим огромным звездным небом столь далекую от всего мира. И я представлял этих возлюбленных плывущими вместе через пустынные просторы Тихого океана от одного зеленого холмистого острова к другому. Легкий ветер романтики нежно овеял мое лицо.

И все же Батлер был самым неподходящим человеком в мире для романтической истории, трудно было увидеть, чем он мог вызвать любовь. В той одежде, какая была сейчас на нем, он выглядел еще толще, чем всегда, а его круглые очки придавали его лицу вид жеманного херувима. Он больше напоминал пропившегося священника. Его речь была приправлена причудливыми американизмами, и именно поэтому, не в состоянии воспроизвести ее без утраты живости, я намереваюсь пересказать историю, которую несколько позже мне поведал Батлер, своими собственными словами. К тому же он не способен завершить фразу, не употребив при этом крепких выражений, и хотя они были вполне приличными и могли оскорбить разве что женское ухо, в напечатанном виде все же они выглядели бы грубовато. Капитан был веселым человеком, и, быть может, этим объясняется его успех в любовных делах; ибо женщины (большинство из них — легкомысленные создания) с трудом выносят мужчин, которые относятся к ним слишком серьезно, и редко оказывают сопротивление шуту, способному вызвать у них смех. Их чувство юмора примитивно. Диана Эфесская[5] всегда готова отбросить свое благоразумие ради красноносого комедианта, севшего на собственную шляпу. Я полагал, что капитан Батлер обладал шармом. Если бы я не знал трагической истории о кораблекрушении, я бы считал его самым беззаботным существом в мире.

Как только мы вошли, наш хозяин позвонил в колокольчик, и теперь появился кок-китаец, неся стаканы и несколько бутылок содовой. На столе уже стояла бутылка виски и пустой стакан капитана. Когда я увидел китайца, я буквально вздрогнул: никогда не встречал я более уродливого человека. Он был невысоким, но зато толстым и к тому же некрасиво хромал. Одет он был в куртку и штаны, некогда белые, а теперь невероятно грязные; копну из торчащих седых волос венчала старая твидовая охотничья шляпа. Она выглядела бы уморительно на голове любого китайца, здесь же она представлялась просто чудовищной. Его широкое квадратное лицо было плоским, как если бы его приплюснули мощным ударом кулака, и покрыто глубокими оспинами; но самым отвратительным в его облике была ярко выраженная заячья губа, которая никогда не оперировалась, так что она поднималась углом к самому носу, обнажая огромный желтый клык. Это было ужасно. Он пришел с сигаретой в углу рта, и это, не знаю почему, придавало его лицу дьявольское выражение.

Он разлил виски и откупорил бутылку содовой.

— Не пролей, Джон, — сказал капитан.

Тот ничего не ответил и подал стакан каждому из нас. Затем вышел.

— Вижу, вы загляделись на моего китайца, — сказал Батлер с усмешкой на жирном, лоснящемся лице.

— Не хотелось бы с ним встретиться темной ночью, — сказал я.

— Он на самом деле грубоват, — согласился капитан с каким-то странным удовлетворением. — Но у него есть прекрасное качество. Готов в этом поклясться перед всем миром: стоит на него взглянуть — и тебя тут же потянет на выпивку.

Мой взгляд упал на тыкву, висевшую на стене прямо над столом, и я стал ее разглядывать. Я давно охотился за старой тыквой, и эта была получше, чем я где-либо до сих пор встречал.

— Мне ее подарил вождь одного из островов, — сказал капитан, наблюдая за мной. — Я оказал ему услугу, а он захотел меня отблагодарить.

— Он это сделал лучшим образом, — заметил я.

Я раздумывал, как осторожнее предложить капитану Батлеру продать мне ее, ведь вряд ли у него мог быть запас таких тыкв. Вдруг, как бы прочитав мои мысли, он сказал:

— Я бы не продал ее и за десять тысяч долларов.

— Еще бы, — добавил Уинтер. — Это было бы преступлением.

— Почему? — удивился я.

— Это целая история, — ответил Уинтер. — Не так ли, капитан?

— Ну конечно.

— Хотелось бы услышать ее.

— Ночь еще слишком юная, — сказал капитан.

Ночь уже явно созрела, когда Батлер удовлетворил мое любопытство, а между тем мы выпили порядочно виски, пока он живописал свои похождения в стародавние времена в Сан-Франциско и Южных морях. Наконец девушка уснула. Она свернулась калачиком на скамье, положив лицо на смуглую руку, и ее грудь мягко поднималась и опускалась вместе с дыханием. Во сне она выглядела печальной, но полной мрачной красоты.

Он нашел ее на одном из островов архипелага, среди которых плавал на своей старой ветхой шхуне в поисках груза. Канаки не любят работать, и работящие китайцы и ловкие японцы прибрали торговлю в свои руки. У ее отца был клочок земли, на котором он выращивал бананы и таро, и лодка, на которой он выходил ловить рыбу. Он был каким-то дальним родственником помощника капитана и однажды пригласил Батлера в свой маленький невзрачный домик провести свободный вечер. Они взяли с собой бутылку виски и юкэлеле. Капитан не отличался застенчивостью и, когда увидел девушку, приударил за ней. Он бегло говорил на туземном наречии, ему не составило труда быстро преодолеть застенчивость девушки. Они провели вечер, танцуя и распевая песни, и кончилось тем, что оказались сидящими рядом, причем капитан обнимал ее за талию. Случилось так, что им пришлось задержаться на острове на несколько дней, и капитан, не любивший торопиться, не прилагал усилий, чтобы сократить время стоянки. Ему было весьма неплохо в маленькой уютной гавани, ну а впереди еще была долгая жизнь. По утрам и вечерам он плавал вокруг своего судна. На берегу была бакалейная лавка, где матросы могли опрокинуть стаканчик виски, и большую часть дня он проводил здесь за игрой в криббедж с хозяином-метисом. Вечером капитан со своим помощником отправлялся в дом, где жила красивая девушка, и они пели песни и рассказывали истории. Отец девушки сам предложил Батлеру взять ее с собой. Они по-дружески обсуждали дело, а девушка, прильнув к капитану, поощряла его пожатием руки и нежной улыбкой. Он уже полюбил ее, к тому же подумывал о семейном очаге. На море порой становится тоскливо, и как было бы славно иметь рядом с собой на этой старой посудине такое очаровательное маленькое создание. Посмотрев на дело практически, он обнаружил, что она могла бы и быть полезной, скажем, штопать ему носки и следить за бельем. Ему основательно надоело получать вещи, обращенные китайцем в лохмотья во время стирки, туземцы стирают гораздо лучше, а капитан, сходя на берег в Гонолулу, любил покрасоваться в элегантном полотняном костюме. Остановка была лишь за ценой. Отец хотел двести пятьдесят долларов, а капитан, не отличавшийся большим достатком, не мог тут же выложить такую сумму. Но он был широкой натурой, да и рядом было нежное лицо девушки, и не захотел торговаться. Он предложил дать сто пятьдесят долларов сразу же, а оставшуюся сотню через три месяца. Каждая сторона выдвигала свои доводы, и в этот вечер к соглашению не пришли, но капитан загорелся идеей и спать спокойно уже не мог. Снилась любимая девушка, и он пробуждался каждый раз от ощущения, будто к его губам прикасались ее мягкие чувственные губы. Наутро он себя проклинал за то, что, когда в последний раз был в Гонолулу, проиграл за ночь в покер столь нужные ему наличные. И если накануне ночью он был влюблен в девушку, то этим утром он обезумел от страсти.