Джон Фаулз - Мантисса Страница 3

— А он вылечился?

— Его случай был очень сложным.

Он поворачивает голову и снова смотрит на врача:

— Не вылечился?

— Я расскажу вам о нем, когда вы почувствуете себя лучше.

Он пытается переварить сказанное:

— А это не…

— «Не» — что?

— Сумасшедшие?

— Господи, конечно нет! Вы так же разумны, как и я. Возможно, даже больше, чем я.

Теперь она садится на край кровати, скрестив на груди руки, поворачивается к нему лицом, и они ждут, чтобы кто-то явился на звонок. В верхнем кармане ее халата — две ручки и футляр от термометра. Темные волосы стянуты в строгий узел на затылке, лицо не подкрашено, однако в нем заметна какая-то элегантность, что-то классическое, средиземноморское. Чистая, гладкая кожа, за ее бледностью чувствуется теплота, возможно, тут есть частица итальянской крови; впрочем, нельзя сказать, что она не типичная англичанка: манера поведения выдает прекрасное воспитание и происхождение, может быть даже высокое; она похожа на молодую женщину, чей интеллект потребовал, чтобы она выбрала себе серьезное занятие, а не проводила дни в праздности. А может быть даже, подумал он, она еврейка, отпрыск одного из тех выдающихся семейств, что с давних пор сочетают крупные капиталы с глубокой ученостью и служением обществу… тут он удивился, как это он вообще оказался способен подумать об этом. Она протягивает руку и гладит его бок — старается приободрить:

— С вами все будет в порядке. У нас бывали случаи и похуже.

— Я будто снова стал ребенком.

— Я знаю. Лечение может сразу не дать результатов. Мы оба должны проявить терпение. — Она улыбается. — Взаимопомощь, так сказать. — Она поднимается и снова нажимает кнопку звонка у кровати, потом опять садится.

— А где мы?

— В Центральной. — Она наблюдает за ним. Он качает головой. Она опускает глаза, с минуту молчит, потом смотрит на него; в глазах мелькает уже знакомая ирония — готовится новый тест. — Я здесь затем, чтобы заставить вашу память снова функционировать. Ну-ка, пошарьте в ней! Все знают, что такое Центральная.

Он шарит; потом каким-то странным образом до него доходит, что это — пустая трата времени и что гораздо мудрее будет даже и не пытаться. Было вовсе не так уж неприятно — после первого потрясения — сознавать, что ты напрочь отрезан от того, чем был или мог быть; от тебя ничего не ждут, ты освободился от ноши, о которой раньше вроде бы и не помнил, однако теперь, когда ее не стало, понял, что она была, эта тяжесть, которой никогда раньше не замечал, но теперь всем своим психологическим хребтом ощутил огромное облегчение. А более всего ощущение отдыха и покоя возникало от сознания, что он попал в руки этой спокойной и компетентной женщины, доверен ее заботам. Из расходящихся уголком лацканов белого халата виднелась стройная шея и нежное горло.

— Хочется взглянуть на свое лицо.

— Пока что я ваше зеркало.

Он вглядывается в это зеркало: ничего определенного в нем не разглядеть.

— Со мной случилось несчастье?

— Боюсь, что да. Вас превратили в жабу.

Очень медленно, разглядев что-то в ее глазах, он соображает, что его пытаются шуткой отвлечь от тревожных мыслей. Ему удается слабо улыбнуться. Она говорит:

— Вот так-то лучше.

— А вы знаете, кто я был?

— Кто я есть.

— Есть.

— Да.

Он ждет продолжения. Но она смотрит на него и молчит: еще один тест.

— Вы мне не скажете?

— Это вы мне скажете. Скоро. На днях.

Он молчит: минуту, две…

— Я думаю, вы…

— Я — что?

— Ну, знаете… кушетки…

— Психиатр?

— Вот-вот.

— Невропатолог. Нарушение функций мозга. Моя специальность — мнемонология.

— Что это?

— Как память работает.

— Или не работает.

— Иногда. Временно.

Узел ее волос завязан у затылка тоненьким шарфиком — единственная женственная деталь в ее одежде. На концах шарфика узор — мелкие розы перемежаются россыпью овальных листьев: черное на белом.

— Я не знаю, как вас зовут.

Сидя на краю кровати, она поворачивается к нему всем корпусом, приподнимает большим пальцем лацкан халата. На лацкане — именная планка: «Доктор А. Дельфи». Но тут, будто даже эта бюрократическая мелочь, касающаяся ее персоны, кажется ей нарушением строгих клинических правил, она поднимается на ноги.

— Да где же эта сестра, наконец?

Она идет к двери и выглядывает в коридор, — видимо, напрасно, потому что снова возвращается к кровати и нажимает кнопку звонка — теперь звонит долго и настойчиво. Смотрит вниз, на него, с печальной иронией сжав губы: дает понять, что не он причина ее раздражения.

— Я давно здесь?

— Всего несколько страниц.

— Страниц?

Она скрестила руки на груди и снова — иронический вопрос в ее внимательно следящих за ним глазах.

— А что я должна была сказать?

— Дней?

Она улыбается более открыто:

— Отлично.

— А зачем вы сказали «страниц»?

— Вы утратили идентичность, мистер Грин. Я должна работать с вами, основываясь на вашем собственном чувстве реального. А оно, кажется, в полном порядке.

— Будто багаж потерял.

— Лучше багаж, чем руки-ноги. Так считается.

Он рассматривает потолок, пытаясь изо всех сил вновь обрести прошлое, место в пространстве, цель.

— Наверное, я пытаюсь от чего-то уйти?

— Возможно. Потому-то мы здесь, с вами. Помочь вам просечь то, что позади. — Она касается его обнаженного плеча. — Но сейчас самое важное — не волноваться. Просто отдыхайте.

Она снова направляется к двери. За дверью — странная тьма, он ничего не может разглядеть. Он снова смотрит в потолок, на этот неглубокий купол, на целый лес нависших над ним бутонов, каждый из которых завершается пуговкой. Серого цвета, они все равно походили на груди: ряд за рядом эти юные девичьи груди образовывали над ним полог из нежных округлостей, увенчанных сосками. Ему захотелось указать на это доктору, но она по-прежнему ждала у открытой двери, а потом какой-то инстинкт подсказал ему, что такое он не может сказать женщине-врачу. Это слишком личное, каприз восприятия, это может ее оскорбить.

Наконец врач оборачивается. Кто-то поспешно входит в палату за ее спиной: молодая сестра, явно уроженка Вест-Индии, белая шапочка и смуглое лицо над крахмальной белой с голубым униформой. Через руку перекинут сверток красных резиновых подстилок. Она скашивает глаза на врача:

— На военной тропе — медсестра. Для разнообразия.

Врач умиротворенно кивает, потом произносит, обращаясь к пациенту:

— Это сестра Кори.

— Рады видеть вас у нас, мистер Грин.

Он поднимает на сестру взгляд, на лице — глуповато-смущенная гримаса.

— Прошу прощения.

Она с шутливой строгостью поднимает палец:

— Никаких «прошу прощения». А то отшлепаю.

Миловидная девушка, чувство юмора, веселая повелительность тона. И — редкостное совпадение — при всей очевидности совершенно различного расового происхождения двух женщин, глаза у сестры точно того же цвета, что у врача.

— Закройте дверь, сестра, будьте добры. Я хочу начать предварительные процедуры.

— Обязательно.

И снова доктор Дельфи скрещивает руки на груди: это явно ее любимая поза. Ее взгляд, устремленный на него, на миг кажется удивительно задумчивым, будто она еще не окончательно решила, каким должен быть курс лечения, будто он для нее не столько живой человек, сколько трудная проблема. Но вот она чуть улыбается ему:

— Это не больно. Многие пациенты находят, что эти процедуры приятно расслабляют. — Она бросает взгляд на сестру, стоящую теперь по ту сторону кровати: — Начнем?

Они склоняются над ним и с привычной ловкостью высвобождают края простыни и одеяла из-под матраса, сначала с одной стороны, потом — с другой. Быстро и аккуратно сложенные в несколько раз, одеяло и простыня оказываются в изножье кровати. Он пытается сесть. Но они обе немедленно возвращаются и встают над ним, мягко, но непреклонно заставляя его снова лечь.

Доктор Дельфи говорит:

— Лежите тихо. Так, как есть.

Голос ее, по-прежнему спокойный, стал заметно более деловым; она замечает, что он смущен.

— Ну, дорогой мой, мы же медики, я — врач, а это — сестра. Мы видим голых мужчин каждый Божий день.

— Да, — говорит он и добавляет: — Прошу прощения.

— Ну а сейчас мы постелим вам резиновую подстилку. Повернитесь ко мне. — Он поворачивается и чувствует, как сестра укладывает подстилку вдоль его спины. — А теперь на другой бок. Через завернутый край. Вот так. Отлично. Теперь — опять на спину. — Он смотрит в простеганный потолок. Подстилку расправляют и туго натягивают на матрас. — Теперь поднимите руки и заложите их за голову. Вот так. Отлично. Теперь закройте глаза — я хочу, чтобы вы расслабились. Вы находитесь в самой лучшей из европейских клиник, занимающихся такими проблемами, как ваша. Процент излечений здесь очень высок. Вы уже не блуждаете бесцельно, вы — на пути к выздоровлению. Расслабьте мышцы. Освободите мозг. Все будет хорошо. — Она смолкла. — Так. Теперь мы проверим кое-какие нервные реакции. Не двигайтесь. Лежите совершенно спокойно.