Джонатан Коу - Прикосновение к любви Страница 3

Тед недоумевал. Он соображал — сосредоточенно и быстро, стараясь не заплутать в собственных мыслях. Что стряслось с этим человеком, раз они вообще не понимают друг друга? Он всегда считал, что дружба — это встреча разумов, равно как и брак Они с Кэтрин не только понимали друг друга, когда говорили, но нередко они понимали друг друга, даже когда не говорили. Порой он знал, о чем она думает, еще до того, как она об этом говорила. А она зачастую знала, о чем он подумает, еще до того, как он подумал. Интеллектуальная совместимость — это ведь верная спутница его жизни, непреложный факт его жизни, она вошла в привычку, она — данность, подобно служебному автомобилю или теплице, для которой, как вспомнилось ему вдруг, он собирается купить в эти выходные три новых стекла.

В чем смысл невразумительного рассказа Робина? Вероятно, это как-то связано с тем, что один из авторов книги — индиец, и Апарна по какой-то причине обиделась, что ее связали с этим индийцем. Но ведь Апарна сама индианка? Что за нелепое имя. Если не искать деликатных определений, то ее следует назвать чернявой. У нее темные волосы. Правда, красного пятнышка посреди лба у нее нет, но этому наверняка найдется объяснение. Почему индианка не хочет, чтобы ее связывали с индийцем исходя лишь из того, что они оба индийцы?

И Тед в самой ясной форме задал этот вопрос Робину.

— Не все так просто, — сказал Робин. — Понимаешь, я знаю ее уже четыре года. Когда я здесь появился, она уже была. Она здесь гораздо дольше меня. Шесть лет, семь. — Его речь стала прерывистой, словно он утратил привычку объяснять что-то людям. — Когда Апарна только приехала сюда, она гордилась своим происхождением. Она выставляла его напоказ. Ты видел, как она сегодня одета — она не всегда так одевалась. Кроме того, в те дни она пользовалась известностью, настолько большой известностью, что я ревновал. Разумеется, она всегда находила время для меня. Мы были очень близки, в каком-то смысле. Но все равно, стоило мне заговорить с нею у библиотеки, как тут же подходили люди, здоровались, останавливались поболтать. Мне приходилось из кожи лезть, чтобы вставить хоть слово. К ней подходили не только студенты, но и профессора, преподаватели, библиотекари, повара из столовой. Ты не поверишь. То, что ты видел сегодня, — это всего лишь тень. Теперь она живет одна. В многоквартирном доме на противоположном конце города. На пятнадцатом этаже. Я единственный человек, с кем она видится. Ее все забыли. Она всем наскучила.

Повисла тишина, которая, как казалось Теду, запросто могла продлиться до бесконечности.

— И что? — спросил он.

— Расизм не обязательно должен быть явным. И расизм не обязательно должен быть неожиданным, и он может проявиться в чем угодно. Она устала от того, что ее воспринимают как иностранку; она устала от того, что это первое, на что люди обращают внимание. Она приехала сюда всего лишь работать, защитить диссертацию, но обнаружила, что люди решили украсить ею свою жизнь. «Внести немного колорита», как она говорит. Она старалась изо всех сил, чтобы ее воспринимали всерьез, но ничего не помогало. И теперь она считает, что я такой же, как все. Что даже я воспринимаю ее как все. И она сердита на меня и на остальных; но все равно я помню эту ласковость, эту теплоту, которых я больше ни у кого не встречал.

Тед, который понятия не имел, как реагировать на эти слова, принялся собирать тарелки.

— У тебя никогда не было чувства, — снова заговорил Робин, — будто ты всю свою жизнь принимал неверные решения? Или, что еще хуже, ты никогда в жизни, в сущности, не принимал никаких решений? Ты видишь, что было время, когда ты мог… ну, например, кому-нибудь помочь, но у тебя вечно не хватало смелости? Было такое?

Тед приостановился в дверях кухни.

— Похоже, ты сейчас не в самом лучшем состоянии, Робин.

Робин проследовал за ним на кухню и теперь наблюдал, как тот складывает тарелки в раковину.

— Ты ни разу не спрашивал себя, какой вообще смысл принимать решения, если миром правят маньяки, если все мы зависим от милости чьих-то интересов, над которыми у нас нет никакой власти, если мы не знаем, когда грянет что-то ужасное, война там или что-нибудь еще в этом роде?

— Разумеется, ты совершенно прав. Послушай, Робин, — Тед повернулся к нему и неожиданно спросил: — Послушай, у тебя нет нитки с иголкой? У меня тут пуговичка оторвалась.

— Есть. В туалетном столике.

Они вернулись в комнату. Тед нашел иголку, катушку белых ниток и начал вдевать нитку.

— Да ты говори, говори, — предложил он. — Я тебя очень внимательно слушаю.

— Просто я чувствую… Мне нужно уехать и начать все сначала. У тебя никогда не возникало такого чувства?

— Иногда. — У иголки было очень маленькое ушко, и у Теда никак не получалось продеть нитку.

— Я хочу сказать, я просто не знаю, куда ухнули последние несколько лет. Похоже, я так ничего и не достиг, ни в личной жизни, ни в науке, ни в творчестве. Я чувствую, что перестал ориентироваться.

— Да-да, я понимаю.

Тед послюнявил кончик нитки, надеясь, что так она легче пролезет в игольное ушко.

— Я больше не вижусь с родными. Я больше не получаю известий от сестры. В университетах больше нельзя найти работу. Я не понимаю, какие выводы получатся из моей диссертации. Мои отношения с женщинами заканчиваются крахом. Всюду я вижу один лишь негатив. Всюду мне видятся сплошные изъяны. Все представляется бесполезной тщетой. Ты понимаешь, что это за чувство?

Тед, который наконец сумел продеть нитку, отыскал в нагрудном кармане запасную пуговицу и теперь снимал рубашку. Ответил он, стягивая рубашку через голову:

— Продолжай-продолжай. Я понимаю, что ты имеешь в виду.

— Я читаю эту книгу Она… ну, я думаю, она кое-что прояснила насчет того, что мне, возможно, предстоит пережить. Эта женщина, она так много говорит о «я».

— А я — говорит?

— О «я». О чувстве своей личности. Понимаешь, о восприятии самого себя, о понимании, кто ты есть.

— А понятно, — пробормотал Тед.

Ему не удалось затянуть узелок, нитка соскользнула, и теперь надо было начинать все сначала.

— Ты слушаешь?

— Конечно, слушаю. Ты не против, если я на минуточку зажгу свет? У меня тут что-то не получается.

— А ты сам как считаешь? — спросил Робин, пока Тед вставал и включал свет.

— Что я считаю?

— Как, по-твоему, мне поступить?

— Ну… — Тед вновь послюнявил нитку, затем сказал: — Может, все дело в твоем одиночестве? Почему бы тебе не завести подружку, а?

— Что?

— Знаешь, человека, который будет убираться у тебя в квартире, а вечерами болтать с тобой. Девушку, не похожую на эту Апарну, которая только и знает, что спорить. Какую-нибудь надежную, хорошую девушку, умеющую поддержать когда надо.

— И что мне это даст?

Тед уловил в голосе Робина презрительную нотку и, хотя он был занят очередным узелком, поднял взгляд. И очень серьезно произнес:

— Я знаю одно, Робин. До брака с Кэтрин я никогда не был по-настоящему счастлив.

Робин отвел глаза.

— Я больше не хочу связываться с женщинами, — сказал он и вышел из комнаты.

Тед отложил иголку, поразмыслил над этими словами и мысленно сделал заметку — не забыть занести их в папку, так как они подтвердили, точнее, пробудили его собственную теорию, которую он однажды составил по поводу Робина. Впрочем, нет, первой эту теорию предложила Кэтрин — еще в Кембридже.

— Не говори глупостей, — сказал Тед тогда, — Робин такой же нормальный, как ты и я.

Но постепенно эта мысль перестала казаться такой уж невероятной, и Тед преодолел свою первоначальную антипатию к ней. Странным образом эта мысль даже примирила его с дружбой, которая связывала Робина и Кэтрин, с тем явным удовольствием, какое они получали от общества друг друга. К концу последнего семестра они втроем были практически неразлучны. Однажды Кэтрин сказала:

— Теперь понятно, почему он такой ранимый.

— Ранимый?

— Да. Они всегда очень ранимые.

Позже Тед спросил Робина, действительно ли тот считает, что это так, что они всегда очень ранимые, и Робин ответил, что да, так и есть, и добавил, что некоторые люди, которыми он весьма восхищался, были гомосексуалистами. Теда потрясли эти слова, которые он счел шокирующим признанием. Но он сказал себе: «Ничего страшного, просто он чуть менее удачлив, чем все остальные», и эта демонстрация либерального мышления позволяла ему гордиться собой. Впрочем, и у либерализма имелись свои пределы. Например, Тед никогда бы не оставил Робина в одной комнате с Питером. Тед считал, что там, где речь идет о детях, осторожность никогда не бывает лишней.

Робин вернулся и отдернул занавески на окне рядом со столом. Небо потемнело.

— Полагаю, тебе скоро пора возвращаться.

— Я как раз об этом думаю, — сказал Тед. На самом деле он думал, что удобно заглянуть к доктору Фаулеру завтра с утра пораньше, чтобы ближайший месяц больше не посещать эту унылую часть мира. А еще он думал, что несмотря на тошнотворную обстановку в квартире Робина, есть неплохой шанс заночевать здесь. — Выглядишь ты не ахти, а у меня нет особых причин спешить домой. Давай-ка я звякну Кэтрин и скажу, что приеду утром?