Эльза Триоле - Иветта Страница 3

– Проститутки есть повсюду, – буркнул Деде.

Иветта внимательно следила за говорливым и сердитым утенком, который опять уже плыл по пруду, обретая все свое достоинство и стыдливо пряча под водой уродливые лапки.

– Мне пора, – сказала Иветта. – Мама не встает с постели и все время плачет о папе. Сколько я ей ни твержу, что ему ничего не грозит, раз он ничего не сделал, и что мне непременно позволят передать ему сухари, она все плачет и плачет!

– Если ты не возражаешь, я не пойду тебя провожать. Впрочем, ты все равно на велосипеде, – сказал Деде и в свою очередь прямо посмотрел в ее обведенные синевой глаза понимающим мужским взглядом.

Он глядел ей вслед. В чем загадка Иветты?… Что думает, чего хочет эта непостижимая Иветта?… Андре сидел в кресле лицом к пруду, придавленный тоской, которая была не под силу даже ему, мужчине. А парк, его потерянный рай, расстилал перед ним свой атлас, бархат, муар, свои гобелены, где из-за деревьев выглядывают библейские лани, грациозные, глупенькие, прелестные и загадочные. Когда рядом была Иветта, парк переставал быть парком, он становился просто шлейфом ее платья… «С молодыми и мало-мальски хорошенькими они любезны… Слишком любезны». Андре представил себе камеру, он знал, что такое камера! Представил себе комнату, где происходит допрос, и офицера, блондина-лейтенанта, высокого, вылощенного… Вспомнил взгляд Иветты, когда он, Деде, сказал: «Проститутки есть повсюду…»

Андре охватила тоска, такая тоска, которая оставляет глубокий след на всю жизнь. Только бы Иветта сдержала обещание и написала ему. Вдруг ее опять заберут? Боши вроде собак: собаки любят возвращаться на то место, где уже раз мочились, а если боши побывали в каком-нибудь доме, весьма вероятно, что они придут туда снова. Андре закашлялся – как будто у него есть время хворать!

«Папу я не видела, – писала Иветта, – и передач не принимают…»

«Папу перевезли в Париж, в тюрьму Френ, мае так и не удалось его повидать», – писала Иветта.

«У нас нет известий о папе», – писала она.

Железные шторы были опущены, и Андре опять пришлось обратиться в кондитерскую к мадам Бенуа.

– Иветта в лечебнице, – вздыхая, рассказывала мадам Бенуа, – у нее воспаление брюшины. Я уверена, что мадам Валлон бросится в воду, если Иветта умрет! Подумайте только, какое страшное несчастье! Такая красивая девушка, такая милая, услужливая…

– Но ведь она не умерла? Скажите же мне правду!

– Нет, нет! Говорят, у нее аппендицит, какой-то особенно злокачественный аппендицит… Мать уверяет, что это аппендицит.

– А вы знаете, в какой она лечебнице?

Мадам Бенуа ответила не сразу, она без всякой надобности переставляла пустые хрустальные вазы на белом с золотом столике.

– Конечно, не мое дело давать вам советы, мосье Деде, но лучше не ходите туда… Мадам Валлон совсем потеряла голову.

– Послушайте, мадам Бенуа, если Иветта жива и даже-если она умерла, все равно скажите, где она!

Мадам Бенуа разглядывала кружевные манжетки на своих сморщенных и унизанных кольцами руках.

– Ну, если вы настаиваете… Она в лечебнице доктора Машона.

Андре обогнул витрины со спущенными шторами магазина «Торговый дом Валлон. Дамское готовое платье». Немецкие солдаты запрудили всю улицу, и тротуар, и мостовую; их было необычайно много, они теснились в кафе и магазинах, у витрин, где подолгу любовались дамскими сорочками и бюстгальтерами, настольными часами и драгоценностями… Они сновали на мотоциклах, в касках и с автоматами; мчались в шикарных машинах.

Стояли первые дни сентября, было очень ветрено. В большом кинотеатре шел фильм «Вечерние гости». На убогих улочках вокруг собора копошились чумазые, оборванные и босые ребятишки. Посреди базарной площади, совершенно безлюдной в это время дня, у фонтана стоял мальчуган лет четырех. Его рвало, а трое других ребят стояли вокруг и смотрели.

Девочка постарше сострадательно положила руку ему на плечо и твердила, наклонившись над ним:

– Это пройдет, Жанно, пройдет… – Малыша рвало кровью, лицо его выражало нестерпимую муку, но он держался мужественно, как взрослый. Подбитые гвоздями башмаки Андре цокали по булыжникам, как подковы, от стоячей канавы исходило зловоние, какие-то смуглые люди, не то цыгане, не то армяне, разговаривали между собой, размахивая костлявыми коричневыми руками.

Дальше начиналось шоссе. Андре прошел еще полкилометра. Вывеска наддверцей в чугунной ограде указывала, что здесь помещается лечебница доктора Машона.

– Да, – сказала сиделка, – к ней можно, мадам Валлон как раз ушла немножко отдохнуть… Да, да, опасность миновала.

Иветта улыбнулась, когда он вошел, а ему стало страшно. Хоть она и улыбалась, но видно, ясно было видно, что она много выстрадала, и от этого становилось страшно.

– Бедняжка моя! Тебя оперировали? Все сошло благополучно?

Он сел на белый стул возле белой эмалированной кровати. На окне висели кисейные в мушку занавески, стены были выкрашены небесно-голубой масляной краской, на столике, накрытом кружевной салфеткой, стояли цветы… Но эмалированные сосуды и особый больничный запах скрыть было невозможно.

– Ничего особенно и не было, – ответила Иветта и подняла на него усталые глаза. Совсем не ее глаза. Ему вдруг показалось, что она теперь вдвое старше его… У нес были глаза женщины со всем опытом женской жизни и женских горестей. Ох, эта непостижимая Иветта…

– Тебе не все вырезали? – сухо спросил Андре. Это был не просто вопрос, а следовательский прием, ловушка.

Иветту его вопрос как будто ничуть не удивил. Впрочем, ее ведь не разберешь. Это одинаково могло означать и непонимание, и признание, а возможно, это была хитрость. Андре расстегнул кожаную куртку – ему вдруг стало жарко.

– Нет, – ответила Иветта, – мне ничего не вырезали, вообще это был пустяк…

У Андре не хватило мужества допытываться.

– А что с папой? – спросил он.

– Папу отправили в Германию.

Деде не стал больше спрашивать и вскоре ушел, он был измучен не меньше Иветты. Он не знал, что думать, не понимал, что это – жертвенность или бесстыдство.

Когда он приехал опять месяц спустя, Иветта была уже на ногах, если только эта не очень молодая и не очень красивая женщина была Иветта. Она стояла за прилавком и занималась с покупательницей.

– Я не могу свалить всю работу на маму, – сказала она, когда за покупательницей захлопнулась дверь. – Мама совсем затормошилась…

Мадам Валлон не давала ей покоя:

– Не стой, Иветта, тебе нельзя стоять. Покупательницы не понимают, что я чуть не лишилась дочери. Деде! Она потеряла пятнадцать кило! Иветта, деточка, сядь, прошу тебя, сядь!..

Мадам Валлон была растрепана, в стоптанных башмаках и не первой свежести халате. Магазин тоже был неприбран, загроможден коробками; повсюду были разбросаны товары, на спинку стула наложили столько вещей, что он упал… В комнате позади магазина от сваленной в углу кучи угля на всем, к чему ни прикоснешься, лежала черная пыль – на кусках ткани, на картонках, на образчиках, уголь скрипел под ногами. А главное, и там, и в самом магазине было полутемно – вместо огромных стекол витрины кое-где забили фанерой.

– Нас обокрали, – объяснила Иветта, – разбили два стекла и унесли все, что было в витринах. Не везет нам, – с милой улыбкой добавила она.

У Андре в груди закипела ярость. Прямо убить хочется эту девчонку! Над ней насмеялись, надругались, ее втоптали в грязь, а она, видите ли, заявляет, что ей не везет! Только и всего… Какая скромность…

– А что же с твоим отцом? – спросил он и почти хотел услышать что-нибудь страшное, лишь бы вывести ее из равновесия, лишь бы она расплакалась, возмутилась – что угодно!

– Папа в Германии. Мы отправляем ему посылки, это разрешено… Но доходят ли они, мы так и не знаем.

Она мужественно продолжала стоять и пыталась хоть немножко навести порядок на прилавке. Ногти у нее слишком отросли и цепляли шелк блузки, которую она складывала, чтобы сунуть обратно в коробку, а бескровные пальцы казались еще длиннее. Неизвестно почему, Андре представилась картофелина, пустившая ростки… Обычно Иветта коротко стригла свои густые черные волосы; теперь же они падали на шею неровными, жесткими, прямыми прядями. И сама она тоже словно выросла; голые ноги, худые, бледные, покрытые черными волосами, стали невероятно длинными.

Иветта теперь слегка сутулилась, отчего грудь казалась впалой. Улыбка ее поражала по-прежнему, но только потому, что была совсем неуместна на таком лице.

– Я тоже получил направление в Германию, – сказал Деде, чуть приоткрыв завесу над своей жизнью, – и потому смываюсь.

– А куда?

– Адрес я не намерен оставлять! – Деде громко захохотал. – Я бы охотно прихватил и тебя, но маки – неподходящее место для больных дам. Впрочем, ты-то и в Германию поехала бы безропотно…