Оноре Бальзак - Деловой человек Страница 3

— Граф, — сказал Серизе, — я послан господином Шарлем Клапароном, бывшим банкиром.

— А! Что ему от меня нужно, бедняге?..

— Но ведь он стал вашим кредитором на сумму в три тысячи двести франков семьдесят пять сантимов, считая основной долг, проценты и издержки...

— Вексель Кутелье, — заметил Максим, знавший свои дела, как лоцман — родные берега.

— Так точно, граф, — ответил Серизе, поклонившись. — Я пришел узнать, каковы ваши намерения.

— По этому векселю я заплачу, когда придет охота, — ответил Максим, позвонив Сюзону. — Клапарон, видно, очень осмелел, если покупает мой вексель, не посоветовавшись со мной! Досадно за него — ведь он так долго был образцовым подставным лицом моих друзей. Я говорил о нем: «Право, нужно быть глупцом, чтобы за столь малое вознаграждение так преданно служить людям, хапающим миллионы!» И что же! Сейчас он лишний раз доказал мне свою глупость... Да, люди заслуживают свою участь! Надеваешь ли корону, или волочишь за собой пушечное ядро, становишься миллионером или привратником — все справедливо! Что вы хотите, любезнейший? Ведь я — не король, и я придерживаюсь своих принципов. Я беспощаден к тем, кто вводит меня в расходы или не понимает, как должен себя вести кредитор. Сюзон, чаю! Видишь ты этого господина?.. — сказал он лакею. — Тебя провели, старина. Сей господин — кредитор, ты бы должен был узнать его по сапогам. Ни мои друзья, ни нуждающиеся во мне посторонние, ни мои враги не приходят ко мне пешком. Понимаете, милейший господин Серизе? Вам больше не придется вытирать свои сапоги о мой ковер, — прибавил он, глядя на грязь, покрывавшую подошвы его противника. — Передайте мое глубокое соболезнование бедняге Бонифасу де Клапарону, ибо я положу это дело в долгий ящик.

(Все это было произнесено тем простодушным тоном, от которого у добродетельных буржуа делаются колики.)

— Вы ошибаетесь, граф, — ответил Серизе, мало-помалу приосаниваясь. — Мы все получим сполна, и притом таким способом, который может вас раздосадовать. Ведь я пришел к вам по-дружески, как и подобает людям благовоспитанным...

— А! Вы так полагаете?.. — отозвался Максим, которого взбесило последнее притязание Серизе.

В этой наглости заключался почти что талейрановский ум, если вы как следует уловили разницу двух одеяний и двух характеров. Максим нахмурил брови и в упор посмотрел на Серизе, который не только выдержал этот поток холодного бешенства, но даже ответил на него той ледяной злобой, что излучается из пристально устремленных на вас глаз кошки.

— Прекрасно, сударь! Извольте выйти вон...

— Прекрасно. Прощайте, граф. Не пройдет и полугода, как мы будем квиты.

— Если вам удастся обокрасть меня на сумму этих векселей, которые я признаю вполне законными, я вам буду весьма признателен, сударь, — ответил Максим, — вы меня научите кое-каким новым предосторожностям... Ваш покорный слуга...

— А я — ваш, граф, — ответил Серизе.

Все было четко, исполнено силы и предусмотрительности и с одной и с другой стороны. Два тигра, присматривающиеся друг к другу, прежде чем вступить в борьбу из-за лежащей между ними добычи, не проявили бы больше ловкости и хитрости, чем два этих человека, оба одинаково бесчестные, один — вызывающе элегантный, другой — покрытый броней из грязи.

— На кого вы ставите? — спросил Дерош, взглянув на своих слушателей, никак не ожидавших, что этот рассказ так сильно их заинтересует.

— Вот так история! — сказала Малага. — Прошу вас, дорогой мой, продолжайте; меня прямо за сердце хватает!

— Между двумя такими матерыми волками не должно произойти ничего заурядного, — заметил ла Пальферин.

— Эх! Куда ни шло! Ставлю счет моего столяра, который не дает мне покоя, что это ничтожество, эта жаба утопила Максима! — воскликнула Малага.

— А я держу за Максима, — заявил Кардо, — его врасплох не застанешь.

Дерош помолчал и, опрокинув стаканчик, который поднесла ему лоретка, продолжал:

— Кабинет для чтения мадемуазель Шокарделлы находился на улице Кокнар, в двух шагах от улицы Пигаль, где жил Максим. Названная мадемуазель Шокарделла занимала маленькую квартирку, выходившую окнами в сад и отделенную от читальни большой темной комнатой, где находились книги. Распоряжалась в кабинете для чтения тетка Антонии...

— У нее уже завелась тетка? — вскричала Малага. — Черт побери! Максим все делал с умом!

— Увы! То была настоящая тетка, — сказал Дерош. — И звали ее... постойте!..

— Ида Бонами, — подсказал Бисиу.

— Итак, Антония, освобожденная этой теткой от множества забот, вставала поздно, ложилась поздно и появлялась за своей конторкой только между двумя и четырьмя часами дня, — продолжал Дерош. — Ее присутствия оказалось достаточно, чтобы с первых же дней привлечь посетителей в салон для чтения; приплелись проживавшие поблизости старички, и между ними бывший каретник, по имени Круазо. Увидав в окошко это чудо женской красоты, бывший каретник повадился ежедневно ходить в салон читать газеты; примеру его последовал и отставной начальник таможен, по имени Денизар, награжденный крестом, в котором Круазо вздумал заподозрить соперника и которому он впоследствии говаривал: «Сударь, вы мне немало причинили докуки!» Словечко это должно пролить для вас некоторый свет на данное лицо. Господин Круазо принадлежал к тому разряду старичков, которых, со времен Анри Монье[4], следовало бы называть «старичками в духе Кокреля» — так хорошо Монье сумел в образе своего Кокреля из «Нечаянного семейства» передать этот тоненький голосок, сладенькие ужимочки, жиденькую косичку, маленькие живые глазки, семенящую походочку, умильный наклон головы и сухонькую речь. Сей Круазо, жеманно протягивая Антонии свои два су, говорил: «Пожалуйста, прекрасная барышня». Госпожа Ида Бонами, тетушка мадемуазель Шокарделлы, скоро разузнала через кухарку, что бывший каретник, редкостный скряга, считался в своем околотке (он жил на улице Бюффо) обладателем капитала в сорок тысяч франков ренты. Через неделю после водворения прекрасной обладательницы романов он разрешился таким каламбуром: «Вы меня ссужаете книжками, а я вас ссужу деньжишками...» Несколько дней спустя он с понимающим видом сказал: «Я знаю, что вы заняты, но мой час придет: я вдовец».

Круазо появлялся всегда в великолепном белье, василькового цвета фраке, в светлом шелковом жилете, в черных панталонах, в башмаках на толстой подошве, завязанных черными шелковыми лентами и поскрипывающих, как у аббата. В руках он неизменно держал свой четырнадцатифранковый шелковый цилиндр.

— Я стар и детей у меня нет, — сказал он молодой женщине через несколько дней после визита Серизе к Максиму. — Родичей своих я терпеть не могу. Все это мужичье, на то только и годное, чтобы землю пахать. Представьте себе: я пришел сюда из деревни с шестью франками, и вот — составил себе здесь состояние. Я не гордец... Красивая женщина мне ровня. Не лучше ли некоторое время побыть мадам Круазо, чем год — служанкой какого-нибудь графа?.. Рано или поздно он вас бросит. И тогда вы обо мне вспомните... Ваш слуга, прекрасная барышня!

Все это он подготовлял потихоньку. Малейшая любезность говорилась им тайком. Никто на свете не подозревал, что этот чистенький старичок влюбился в Антонию, ибо он вел себя в салоне для чтения так благоразумно и сдержанно, что ничем не выдал бы сопернику своих чувств. Два месяца Круазо остерегался отставного начальника таможен. Но в середине третьего месяца он имел случай убедиться, насколько необоснованны были его подозрения. Устроив однажды так, чтобы выйти вместе с Денизаром, он пошел с ним рядом и, расхрабрившись, сказал ему:

— Прекрасная погода, сударь!

На что бывший чиновник ответил:

— Погода, как при Аустерлице, сударь; я там был... и даже был ранен, этот крест я получил в награду за свое поведение в тот славный день...

Так, мало-помалу, слово за слово, полегоньку-потихоньку между этими двумя обломками Империи установились дружеские отношения. Маленький Круазо был связан с Империей благодаря своему знакомству с сестрами Наполеона: он был их каретником и частенько донимал их своими счетами. Поэтому он выдавал себя за человека, хорошо знакомого с императорской фамилией.

Максим, узнав от Антонии, что приятный старичок — так тетка прозвала рантье — позволяет себе делать ей разные предложения, пожелал его увидеть. Война, которую Серизе объявил ему, заставила этого надменного щеголя обдумать свое положение на шахматной доске, учитывая всякую пешку. И рассудок подсказал ему, что появление приятного старичка — это удар колокола, предвещающий несчастье. Однажды вечером Максим спрятался во второй, темной комнате, у стен которой стояли библиотечные полки. Оглядев в щелку между двумя зелеными портьерами семерых или восьмерых завсегдатаев салона, он одним взглядом проник в душу маленького каретника, оценил его страсть и был очень рад убедиться в том, что, когда его собственная прихоть пройдет, довольно роскошное будущее, как по приказу, откроет перед Антонией свои лакированные дверцы.