Пелам Вудхаус - Тысяча благодарностей, Дживс! Страница 3

– В Маркет-Снодсбери идет избирательная кампания?

– Вовсю.

– И Медяк один из кандидатов?

– Он выдвинут от консерваторов. Ты, кажется, удивлен.

– Еще как. Можно даже сказать, потрясен. Я и не подозревал, что у него есть общественная жилка. Как его успехи?

– Пока трудно сказать. В любом случае ему необходима всесторонняя помощь, поэтому я хочу, чтобы ты приехал и поагитировал за него.

Я в раздумье пожевал нижнюю губу. В такую минуту следует проявлять осмотрительность, а то еще мало ли что.

– Что от меня потребуется? – осторожно поинтересовался я. – Мне не придется целовать младенцев?

– Конечно, нет, тупица ты беспросветный.

– Я слышал, что предвыборные кампании в основном состоят из целования младенцев.

– Да, но целовать их должен бедняга кандидат. Ты будешь ходить по домам и агитировать жителей за Медяка, больше от тебя ничего не потребуется.

– Тогда можете на меня положиться. С этой задачей я справлюсь. Старина Медяк! – сказал я, растрогавшись. – Встреча с ним согреет мне душу, ну, и все такое.

– Душу и все такое ты сможешь согреть уже сегодня. Он на день приезжает в Лондон и хочет с тобой пообедать.

– Ух ты! Прекрасно. В котором часу?

– В полвторого.

– Где?

– В гриль-баре «Баррибо».

– Я буду там. Дживс, – сказал я, повесив трубку, – помните Медяка Уиншипа, который был для меня когда-то тем же, чем Дамон был для Пифия?

– Да, сэр, конечно.

– В Маркет-Снодсбери идет избирательная кампания, и он кандидат от консерваторов.

– Та к я и понял из слов вашей тети, сэр.

– Вы что, слышали, что она говорила?

– Почти беспрепятственно, сэр. У мадам довольно пронзительный голос.

– Это уж точно, пронзает, – сказал я, потирая ухо. – Не легкие, а прямо кузнечные мехи.

– Исключительная сила звука, сэр.

– Неужели тетя пела мне колыбельные, когда я был крошкой? Наверно, нет, иначе я с перепугу решил бы, что взорвался отопительный котел, и вырос заикой. Но все это несущественно, главное – что мы сегодня отбываем к ее шалашу. Я пообедаю с Медяком. В мое отсутствие упакуйте, пожалуйста, всякие там носки-галстуки.

– Слушаюсь, сэр, – ответил он, и мы больше не возвращались к разговору о клубной книге.

Глава 3

Через несколько часов я отправился на свидание, испытывая неподдельную радость. Медяк – мой старинный приятель, может быть, не такой старый, как Копченая Селедка или как Китекэт Поттер-Перебрайт, с которыми я «топтал траву родных полей»[6] в приготовительной школе, пансионе и университете, но, безусловно, очень давнишний. Мы занимали в оксфордском общежитии соседние комнаты, и не будет преувеличением сказать, что с той минуты, как он заглянул ко мне за сифоном для газировки, мы с ним стали как родные братья и оставались столь же близки после того, как покинули этот центр науки.

Долгое время он был видным членом «Клуба шалопаев», приобретшим широкую известность благодаря своей неуемности и заводному темпераменту, но внезапно он отстранился от дел и переселился в деревню – как ни странно, в Стипл-Бампли, графство Эссекс, где находится обиталище моей тети Агаты. Говорят, виной тому была его помолвка с некой своевольной девицей, которая отрицательно относилась к его членству в клубе. Подобные девицы встречаются всюду и везде, и, по-моему, лучше держаться от них подальше.

Естественно, эти обстоятельства нас разлучили. Он не приезжал в Лондон, а я, конечно, ни разу не наведался в Стипл-Бампли. В места, где можно повстречать тетю Агату, я не ездок. Лезть в петлю, ей-богу, смысла не вижу. Но Медяка мне очень не хватало. Как говорится, «о, если бы коснуться исчезнувшей руки»[7].

Войдя в «Баррибо», я встретил его в холле, где до обеда пропускают стаканчик, чтобы потом пройти в гриль-бар, и после приветствий вроде «Кого я вижу!» и «Сколько лет, сколько зим» – неизбежных, когда две исчезнувшие руки, которые были разлучены много лет, вновь ощупывают друг друга, – он спросил меня, не хочу ли я прогреть горло.

– Я тебе компанию не составлю, – сказал он. – Не то чтобы я заделался трезвенником – немного легкого вина за ужином выпить могу, – но моя невеста хочет, чтобы я отказался от коктейлей. Говорит, от них сосуды теряют эластичность.

Если вы собираетесь спросить, не поморщился ли я в тот момент, то спешу заверить вас, что поморщился. Его слова косвенно свидетельствовали о том, что, уехав, он оказался под каблуком у красотки с дурным характером и что она и вправду своевольная девица. В противном случае она бы не стала так бесцеремонно отталкивать чашу от его уст. Она явно сумела сделать так, что ему даже нравилось такое обращение: в его словах звучала не мрачная злоба человека, раздавленного железной пятой, а собачья преданность. По-видимому, он смирился и не возражал, чтобы им помыкали.

Я-то, подумалось мне, совершенно иначе вел себя в бытность женихом Флоренс Крэй, властолюбивой дочки моего дяди Перси. Наша помолвка быстро превратилась в размолвку; Флоренс переиграла и обручилась с типом по фамилии Горриндж, который писал верлибры. Однако пока я был ее женихом, я чувствовал себя одной из тех чернокожих рабынь, над которыми измывалась Клеопатра, и меня это, мягко говоря, раздражало. Медяк же, судя по всему, и не думал раздражаться. Когда человек чем-то раздражен, это сразу видно, а тут я ничего такого не заметил. Похоже, он считал монарший запрет на коктейли лишним доказательством того, что она ангел милосердия, неустанно радеющий о его благе.

Вустеры предпочитают не пить в одиночестве, особенно если кто-то рядом наблюдает, не теряют ли эластичность их сосуды, поэтому я отказался от возлияния (с неохотой, поскольку страдал от жажды) и с ходу перешел к главному вопросу повестки дня. По дороге в «Баррибо», как вы догадываетесь, я углубился в размышления о баллотировке Медяка в парламент и теперь хотел знать, что за этим начинанием кроется. Оно казалось мне нелепым.

– Тетя Далия говорит, ты поселился у нее на время предвыборной кампании, чтобы легче было добираться до Маркет-Снодсбери и умасливать там избирателей.

– Да, она любезно пригласила меня к себе. Они с моей мамой вместе учились в школе.

– Да, она мне говорила. Интересно, была ли она в то время такая же краснощекая, как теперь? Ну, и как тебе нравится в гостях?

– Там просто чудесно.

– Все по высшему разряду. Песчаная почва, центральное водоснабжение и канализация, большой парк. И конечно, стряпня Анатоля.

– О! – воскликнул Медяк, и я думаю, он почтительно снял бы шляпу, если бы только она была у него на голове. – Очень одаренный человек.

– Повар божьей милостью, – согласился я. – Его обеды должны придать тебе сил для предвыборной борьбы. Как идет кампания?

– Успешно.

– Ты уже целовал младенцев?

– О! – вновь воскликнул он уже с дрожью в голосе. Я почувствовал, что задел его больное место. – Знал бы ты, Берти, как эти субчики-младенцы пускают слюни. Но отступать нельзя. Мой помощник говорит, чтобы я ни перед чем не останавливался, если хочу победить на выборах.

– А зачем тебе эта победа? Я-то думал, ты к парламенту и на пушечный выстрел не подойдешь, – сказал я, поскольку знал, что общество там не такое уж избранное. – Что толкнуло тебя на этот опрометчивый шаг?

– Моя невеста захотела, чтобы я баллотировался, – ответил он, и когда он произносил слово «невеста», его голос переливчато задрожал, как у воркующего со своей горлицей голубка. – Она решила, что я должен делать карьеру.

– Ты-то сам этого хочешь?

– Не особенно, но она очень настаивает.

Сердечное сжатие, возникшее у меня, когда я узнал, что эта щучка заставила его покончить с коктейлями, теперь усилилось. Мне, как человеку бывалому, чем дальше, тем яснее становилось, что на этой горячей любви он рискует сильно обжечься, и я даже чуть было не посоветовал Медяку просто телеграфировать ей: «Между нами все кончено», – собрать чемодан и сесть на первый пароход, идущий в Австралию. Но, предчувствуя, что такой совет может его обидеть, я ограничился тем, что спросил, из чего состоит процедура выдвижения, или, выражаясь по-американски, «проталкивания» кандидата. Не то чтобы этот вопрос меня особенно занимал, просто хотелось поговорить о чем-то постороннем, не имеющем касательства к его ужасной невесте.

Тень набежала на его лицо, которое, как я забыл сказать, было достойно лицезрения (ясный взор, загорелые щеки, волевой подбородок, медные волосы, прямой нос). Кроме того, оно венчало собой тело, радовавшее глаз мускулистостью и стройностью. Можно сказать, что обликом он напоминал Эсмонда Хаддока, хозяина Деверил-Холла, который ежемесячно вручал конверт с жалованьем дяде Дживса – Чарли Силвер-смиту. С виду такой же лирик, готовый в любую минуту зарифмовать «луну» с «весной», он тем не менее, как и Эсмонд, производил впечатление силача, способного, если потребуется, свалить одним ударом быка. Не знаю, представлялась ли ему такая возможность, ведь быка не так часто можно встретить. Однако людей в студенческие годы он валил без разбора, три года выступая на ринге в тяжелом весе за команду университета. Возможно, среди его жертв попадались и быки.