Владимир Набоков - Что как-то раз в Алеппо... Страница 3

Я пошел к Веретенниковым, но они ничего не могли сказать, к Гельманам, которые отказались что-либо говорить, и к Елагиным, которые еще не решили, сказать или нет. В конце концов Анна Владимировна — а Вы знаете, что такое в решительный момент эта дама, — велела подать ей палку с резиновым наконечником, энергично, хоть и не без труда, оторвала корпус от любимого кресла и отправилась со мною в сад. Там она меня уведомила, что поскольку она вдвое старше, то имеет право мне сказать, что я скотина и хам.

Представьте себе сцену: садик, усыпанный гравием, в нем под одиноким кипарисом голубой кувшин из «Тысячи и одной ночи»; покосившаяся терраса, на которой с пледом на коленях любил дремать отец старой дамы, бросивший новгородское губернаторство, чтобы последок дней скоротать в Ницце; бледно-зеленое небо; в сгущающихся сумерках пряное дуновение ветерка; металлические трели кузнечиков, настроенные на «до» третьей октавы, — и Анна Владимировна, у которой дрогнули на щеках отвислые складочки, когда она незаслуженно метнула мне этот материнский упрек.

Дорогой В., эфемерная моя жена, последние недели одна ходившая в гости в несколько знакомых нам домов, всем этим добрым людям прожужжала их навостренные уши следующей необыкновенной историей. Да будет известно всем, что она безумно полюбила молодого француза, предлагавшего ей вместе с рукой и сердцем терем с башенкой и герб с гребешком. Что она умоляла меня о разводе, но я не согласился, сказав ей, что, чем плыть одному в Нью-Йорк, я лучше ее застрелю и сам застрелюсь. Что она сказала, что ее отец в точно таком же случае вел себя как порядочный человек. Что я ей ответил, что плевать мне на ее cocu de père.[6]

И таких несуразиц был еще целый воз, но все они очень уж были ладно пригнаны — неудивительно, что под конец старая дама заставила меня поклясться, что я не стану, размахивая ружьем, преследовать влюбленных, удалившихся, по ее словам, в замок в Лозере. Я осведомился, видела ли она когда-нибудь этого господина своими глазами. — Нет, но фото видела. — Когда я уже собирался уходить, Анна Владимировна, которая к тому времени немного поостыла и даже протянула мне кончики пальцев для поцелуя, опять вдруг зашлась гневом и, стукнув палкой по гравию, глубоким звучным голосом изрекла — Но чего я Вам никогда не прощу — это собаку. Бедное животное! Как Вы могли своими руками ее повесить, когда уезжали из Парижа!

Имела ли место метаморфоза жуира в коммивояжера или обратная трансформация, или вообще это просто был обойденный молчанием русский, который до нашей свадьбы за ней ухаживал, — абсолютно неважно. Она ушла. Это был конец. Глупо было бы заново начинать весь этот кошмар поисков и ожиданий.

На четвертые сутки нескончаемо-тоскливого путешествия я вышел побродить на корму и там повстречал милейшего, хоть и слишком серьезного старого доктора, с которым мы в Париже играли в шахматы. Он спросил, очень ли моей жене досаждает морская болезнь, и весьма удивился, когда я сказал, что плыву один, ибо он видел ее за два-три дня до отплытия — она бродила по марсельской набережной, казалось, без всякой цели, но объяснила, что я должен вот-вот подойти с багажом и билетами.

Полагаю, что это и есть пуант всей новеллы, только если будете ее писать, врачом его лучше не делайте — будет чересчур. Именно в это мгновение мне стало совершенно ясно, что ее вообще не существует и никогда не существовало. И вот что я Вам еще скажу. По прибытии я поспешил удовлетворить свое нездоровое любопытство, отправившись по данному ею когда-то адресу. Оказалось, он соответствует безымянному пустырю между двух служебных зданий. В телефонной книге дядюшки тоже не было, но когда я стал наводить справки, Гекко, который знает все, сообщил мне, что действительно был такой господин, но после смерти глухонемой дочери оба они с его женой-наездницей переехали в Сан-Франциско.

В пространственном представлении прошлого искалеченный наш роман видится мне скрытым завесой тумана на дне глубокого ущелья, над которым возвышаются две непререкаемых горных главы: прежде была настоящая жизнь, жизнь настоящая будет еще. Впрочем, еще не завтра. Может быть, послезавтра. Вы, счастливый смертный, окруженный чудесной семьей (как поживает Лиза? как близнецы?), занятый разнообразными трудами (как лишайники?), едва ли способны проникнуть в мою беду силой человеческого участия, но я, может быть, сам что-то пойму, взглянув на нее сквозь кристалл Вашего искусства.

Но жалость-то какая! К черту Ваше искусство, я безумно несчастлив. А она все бродит по-прежнему там, где по каменным плитам раскинуты для просушки бурые сети, и по борту пришвартованной рыбачьей лодки пробегают зайчики от разбросанных по волнам солнечных бликов. Где-то в чем-то я совершил непоправимую ошибку. То тут, то там поблескивают слюдяные частички обломанной чешуи на бурых ячейках. Я должен быть осторожен, иначе все это может кончиться в Алеппо. В., пощадите! Если Вы возьмете заглавием эти слова, Вы исфальшивите Ваши игральные кости свинцом непереносимого намека.

Бостон, 1943

Примечания

1

Небольшое кафе на углу (фр.).

2

Rhyme — рифма (англ.). Произносится очень похоже на-раем.

3

Комиссар полиции (фр.).

4

Выездных виз (фр.).

5

Буквально «скрепка» (фр.). Лишние слова в стихотворении, длиннота.

6

Рогатый отец, отец-рогоносец (фр.). Форма выражения придает ему нарочито вульгарный оттенок.