Дэвид Герберт Лоуренс - РУбеж Страница 3

А вдруг она забыла, как пройти к собору? Вон застыл француз полицейский в голубой пелерине и высокой фуражке, сиротливо и неприкаянно, в этом грубом эльзасском городе его французский лоск нелеп, точно шелковая заплатка на толстом сукне. Она подошла и спросила по-французски, далеко ли собор. Полицейский указал ей первый поворот налево. Кэтрин не заметила в нем враждебности, лишь томление: оттого что зима, оттого что это чужой город, оттого что рядом извечный рубеж.

Французам всегда присуще чувственное томление, в неотесанных эльзасцах такого не сыскать.

Ей вспомнилась узенькая улочка, нависшие над тротуаром дома, почерневшие крыши, высокие фронтоны. И вдруг из черной глубины, словно наваждение, надвигается черная с пурпуром, подавляющая своим величием громада собора, взирающего с высоты на ничтожных суетных горожан. Построен собор из темно-красного камня, и по ночам кажется, будто сотворен он из плоти и крови. Огромное, необычайно высокое здание проступило перед Кэтрин в ночи. Где-то в вышине, точно грудь великана, виднеется круглое окно-розетка, еще выше, теряясь в небесах, взметнулись венчающие собор каменные шпили.

Стоит собор, грозно нацелившись в свинцовое зимнее небо. Помнится, в детстве душа Кэтрин так и рвалась вслед за устремленными ввысь шпилями. А сейчас багрово-пурпурный, точно окровавленный, Великан выглянул из-за туч и замер — вот-вот шагнет и спокойно, неумолимо раздавит.

Душа Кэтрин преисполнилась безотчетного первобытного страха перед таинственной демонической силой. Какой необычный собор — ровно языческий храм. Огромное каменнозубое чудище, в жилах которого древняя бунтарская кровь, замерло, готовясь к наступлению на серых, как прах, людишек. Смутная догадка забрезжила в сознании Кэтрин: за скорбным пеплом, за желто-зеленой ядовитой пеленой нашей цивилизации издревле следит напоенное мертвой кровью чудище, дожидаясь своего часа, чтобы сокрушить нашу хрупкую чистую жизнь; и тогда вновь закипит кровь у него в жилах, воспрянут былая гордость и сила.

Даже с земли страшен кровавый Великан, затмевающий бога, которому призван служить.

Словно кто вдруг скатал черный свиток ночного неба, и отчетливо проступили контуры страшного чудища, изготовившегося к нападению.

Двери собора и слева и справа заперты. Кэтрин собралась уже уходить, но, повернувшись, заметила на мостовой мужчину, он стоял невдалеке от почты, такой неуместной на соборной площади. Кэтрин мгновенно узнала темную неподвижную фигуру — Алан! Он стоял одиноко и отрешенно.

И в ее сторону не сделал ни шагу. Кэтрин замерла в нерешительности, потом пошла ему навстречу, будто бы к почте. Вот он совсем близко и все так же стоит не шелохнувшись. Кэтрин поравнялась с ним, сердце у нее замерло, и тут он обернулся и в упор, чуть сверху, взглянул на нее.

Да, это Алан, хотя в пурпурно-черных тенях лица почти не различить.

— Алан! — прошептала она.

Он не ответил, лишь властно положил ей руку па плечо, бессловесно и повелительно, как в далекие времена их супружества. От легкого прикосновения она послушно повернулась, и они неспешно пошли по главной улице мимо галереи еще освещенных магазинов.

Кэтрин взглянула в его лицо: оно потемнело, приобрело пурпурный оттенок, таким она никогда его не видела. Вроде и чужой, и все ж таки он, только он не проронил ни слова. Что ж, и это в его привычке. Губы плотно сжаты, глаза внимательны, но бесстрастны. Ночь окутала его молчанием, хоть и непроницаемым, по не холодно-равнодушным. Скорее горделиво-отчужденным и трепетным, которое окружает диких зверей.

Кэтрин сознавала, что идет рядом с привидением. Но нимало не боялась. Будто все это в порядке вещей. Напротив, к ней даже вернулось давнее полузабытое ощущение покоя и блаженства женщины, согретой любовью мужчины, которому она всецело принадлежит. В молодости, замужем за Аланом, она изведала эту тихую, но бесценную радость, истинное блаженство. Но именно из-за ее бесценности Кэтрин и не смогла оценить ее по достоинству. Потом, как ей сейчас думалось, она почти сознательно лишила себя этой радости, этого покойного и раздольного, как река, блаженства, которое приносил ей, женщине, муж.

Прошли годы, и лишь теперь она поняла это. Поняла здесь, на улице чужого города, чувствуя рядом Алана; поняла, что для счастья женщине довольно и того покойного блаженства, которое дарит ей самый близкий мужчина, ее муж. И в этом предназначение женщины, ее высшее исполнение.

Лишь с годами поняла она это. А как терзала она себя, противясь чувству поначалу! Зачем? Сейчас она не могла бы ответить. Разве важно, чем занимается мужчина или каков он по характеру, главное — плыть вместе с ним по покойной и раздольной реке блаженства, большего от него и ждать нельзя. Но этого ей показалось мало, и, желая невозможного, она унижала себя, разрушала свою душу.

Теперь Кэтрин все поняла и приняла со смирением. Она шла рядом с мужчиной, вернувшимся к ней из небытия, чтобы утешить ее. Она чувствовала, как он, хотя и молча, сострадает ей, и благодаря ему пепельно-серый, трепетный страх перед реальной жизнью покидает ее. Она шла рядом с ним спокойно и с легким сердцем, будто избавившись от пут. У моста он остановился, снял руку с ее плеча. Она поняла: сейчас он уйдет. Он взглянул на нее из-под козырька фуражки загадочно, но ласково, помахал рукой. Словно и прощался, и обещал больше не покидать, не оставлять ее без своей любви и ласки, неизбывных в его сердце.

Она со слезами на глазах взбежала на мост и поспешила в гостиницу. Торопливо поднялась к себе в комнату, разделась, стараясь не смотреть в зеркало. Увидев свое лицо, она может потерять волшебное видение.

Расставшись с ним, она поняла, что как зеницу ока должна хранить эту окутавшую ее тайну. Она знала, что муж восстал, знала, сколь желанно его явление и сколь оно зыбко. Он вернулся, его привело безутешное любящее сердце, она желанна ему и поныне. И перечить ему нельзя ни в чем. Она вновь почуяла его дух, его ласку, силу, молчаливую сдержанность. Сомнений нет — это он. Нельзя думать о нем, как думаешь об обычном человеке, стараясь все понять и уяснить. Не разумом, а самой сокровенной частичкой души должна она ведать, что он жив в ней. Не нужно вглядываться ему в лицо, искать его подле себя. А стоит выказать чрезмерную притязательность, протянуть руку, дотронуться, и видение исчезнет навсегда, схлынет бесценный раздольный покой, вновь умиривший женскую душу.

«Ну нет! — решила она. — Если покой этот пребудет во мне и впредь, большего и просить нельзя!»

А как докучала она ему прежде просьбами, расспросами, требовала объяснений! Много ли дали ей те объяснения? Слова обратились в прах.

Но ныне она познала иной, ни с чем не сравнимый страх — страх перед пепельно-серой, лишенной чувств жизнью. И если смерть вернула мужа ей во избавление, она, Кэтрин, не станет докучать ему вопросами, а смиренно и с благодарностью, которую не выразить никакими словами, примет его.

Утром Кэтрин вышла на улицу. Ледяной ветер гнал по небу тучи. Может, Алан ждет ее на прежнем месте? Хотя после вчерашней встречи она еще не успела стосковаться по нему — он жил у нее в душе. Но, как знать, может, он ждет.

Каменный, холодный город, серые, продрогшие люди, на них запечатлелась обреченность. Как далеки они от нее! Кэтрин стало жаль их, но что поделать, она не властна над временем и вечностью. А люди, взглянув на нее, отводили глаза, словно им было неловко за себя.

Под холодным зимним солнцем темно-багровый вздыбившийся собор уже не давил и не страшил своей громадой, как ночью. Площадь холодная и чужая. В соборе, несмотря на разноцветные блики от витражей, было тоже холодно и неуютно. Алана нигде не видно.

Кэтрин поспешила обратно в гостиницу, она хотела успеть к поезду 10. 30 в Германию.

За Рейн отправлялись лишь немногие неприкаянные, и в поезде Кэтрин стало тоскливо и одиноко. Носильщик-эльзасец все с той же собачьей преданностью проводил ее. В вагоне первого класса, который шел дальше, до Праги, она ехала одна. На глаза ей попался носильщик-француз с усами, в широкой блузе, с небрежно-горделивой походкой. Желая подбодрить ее, он сказал что-то шутливое, используя весь небогатый запас немецких слов. Но под взглядом Кэтрин осекся — он не хотел дерзить. Даже в этом виделась ей какая-то безысходность.

Медленно и уныло отходил поезд от города. Вон вдали зловещий согбенный собор-великан, его шпиль, точно перст, воздет высоко над городом. Ну почему именно таким построили его встарь немцы?!

Пейзаж за окном постепенно менялся: равнины, болота, каналы, плакучие ивы, почти сухие обледенелые шлюзы. Природа вокруг будто истомилась. Великий старец Рейн несет свои зеленые полные воды, неумолимым рубежом разделяя народы, томимые войной, но они не в силах вырваться из ее цепкой удавьей хватки. Холодное зеленое полноводье под железным мостом сливалось с холодным серым небом и невыразимо угнетало.