Барри Пейн - Переселение душ Страница 3

Глава III

Беседа затянулась за полночь, и мы расстались поздно, договорившись встретиться часов в десять утра за завтраком. Однако в шесть часов я открыл глаза, затем снова задремал, просыпаясь каждые десять минут, и вскоре после семи утра проснулся окончательно. Одевшись, я спустился вниз и вышел в сад. Там уже гуляла Уилмэй. Играя роль хозяйки дома, она подошла и спросила меня, хочу ли я завтракать прямо сейчас.

Нет, благодарю, — сказал я. — Ваш замечательный слуга Картер уже предлагал мне позавтракать. Я выпил чаю, а позавтракать хотел бы вместе с твоим отцом. А ты завтракала?

— Нет еще, я решила, что позавтракаю вместе с вами.

Я выразил свое восхищение.

Она вызвалась показать мне сад и конюшни. А потом ей вдруг пришло в голову позавтракать на лужайке.

— Утро чудесное, а в хорошую погоду мы часто устраиваем завтрак в саду.

Я подумал, что это и в самом деле здорово. Она позвала младшего садовника и распорядилась:

— Будьте добры, скажите Картеру, что нам хотелось бы позавтракать на лужайке.

Ее взрослая манера позабавила меня.

Показывая мне своего пони, она неожиданно спросила, чему легче научиться: музыке или письму.

Я объяснил ей, что музыка требует от человека не только труда, но и души. Возможно, я даже преувеличил трудности. А ведь я мог бы догадаться, что за этим последует. В сущности, я пробудил в ней страсть к музыке. И расплата не замедлила себя ждать: давать ей первые уроки предстояло мне. А ведь я всегда утверждал, что учителям музыки следует давать премию на том свете, поскольку при жизни им приходится страдать больше других.

Именно во время завтрака я сообразил, что вынужден либо проявить себя как черствого и плохо воспитанного человека, либо предложить свои услуги по обучению Уилмэй музыке. Против воли я предложил дать ей несколько уроков на фортепьяно. Она поблагодарила меня и сказала, что это было бы чудесно, но ведь занятия отнимут у меня много времени. К концу завтрака я уже умолял ее как о величайшем снисхождении, чтобы она позволила давать ей уроки музыки. Наконец она любезно согласилась. Потом я признался Филиппу, что надеялся на его вмешательство и что ему ради соблюдения приличий следовало отказаться, чтобы гостя использовали в качестве учителя музыки. Он ухмыльнулся и сказал, что ему это в голову не пришло.

— Ну ладно же, — заявил я. — Я составлю расписание занятий, и буду строго придерживаться его, так что твоя система вседозволенности полетит к чёрту.

Он и этот ультиматум воспринял с улыбкой. Мы с Уилмэй договорились, когда именно проводить занятия. Уилмэй оказалась превосходной ученицей, она схватывала все на лету и училась по собственному желанию куда более охотно, нежели дети, которых заставляют. Своим отношением к урокам она словно давала нам понять: «Мне дали имя Уилмэй, и я должна соответствовать ему. И смогу это сделать». Не буду притворяться, что занятия с нею доставляли мне огромную радость. Я вообще сомневаюсь, что разучивание гамм с десятилетним ребенком может доставить удовольствие кому бы то ни было. Однако я ожидал, что все будет гораздо хуже. Уилмэй действительно любила музыку. Я окончательно завоевал ее расположение этими уроками, хотя шоколад тоже сыграл свою роль.

Я посмеивался над Филиппом с его системой, когда воспитываешь ребенка без всякого плана и строгого расписания и позволяешь делать то, что ему нравится. Между тем эта система идеально подходила Уилмэй. Именно она позволяла воспитать в девочке независимость, самостоятельность, инициативу — те качества, которыми обладает мало кто из ее сверстников. Она всегда знала, как поступать. И при этом, признаюсь, испорченности в ней не было и следа. Казалось, ей были присущи врожденное обаяние, мягкость и самоотверженность, что исключало всякую возможность дурного влияния. Она распоряжалась слугами так же, как отец, и слуги были, вероятно, предупреждены о том, чтобы выполнять ее распоряжения, как его собственные. Но в ее распоряжениях не было ничего от самодурства или прихоти. Она не столько приказывала, сколько просила сделать что-то и при этом не забывала поблагодарить за услугу. Ее горничная, миссис Блэйд, одновременно служила ей и няней, и гувернанткой. Это была женщина средних лет, очень сдержанная по натуре и беспредельно преданная девочке, к тому же полная достоинства, как настоящая леди. Филипп рассказывал мне, Что Уилмэй выросла у нее на руках с самого рождения.

В течение последующих трех лет я видел Филиппа и Уилмэй довольно часто. Иногда я заезжал в Эйсхерст. Несколько раз моя сестра, миссис Энтерланд, приглашала Филиппа и Уилмэй погостить в ее доме в Мейфэре. Берта была весьма практичной особой, безо всяких иллюзий, но до того, как стать практичной, она отличалась некоторой сердечностью, остатки которой сохранила даже во вдовстве. Я рассказывал ей о Филиппе и Уилмэй, и ей захотелось познакомиться с ними. Я откладывал встречу, боясь, что они произведут друг на друга невыгодное впечатление. Берта настаивала, и, вопреки моим ожиданиям, они пришлись друг другу по душе и вскоре стали друзьями. Не знаю, в какую категорию она поместила Филиппа: скорее всего колебалась между «колониальным» и «весьма привлекательным». Филипп отличался приятной наружностью, одевался со вкусом (когда выбирался в Лондон) и тратил деньги без счета. У него было прошлое, о котором он не считал нужным рассказывать ни ей, ни кому бы то ни было. Все это чрезвычайно подогревало ее интерес к Филиппу. Что касается Уилмэй, тут и сомнений не было: Уилмэй очаровывала всех, не подозревая об этом.

Уилмэй было уже четырнадцать, когда я пригласил ее и Филиппа в свой коттедж на берегу реки. Оба любили покататься на лодке, а в Эйсхерсте реки не было. Утром того дня, когда я ожидал их приезда, мне доставили телеграмму от Филиппа:

«Срочно выезжай в Синден».

Глава IV

Разумеется, я тут же отправился в Эйхерст. Будь Филипп обычным человеком, эта телеграмма обеспокоила бы меня. Но от него можно было всего ожидать. Например, появлюсь я у него в Эйхерсте, а он встретит меня и посмеется: чего это, мол, ты сюда явился. Короче, эта телеграмма может означать все, что угодно.

Я телеграфировал, сообщая, каким поездом буду. В Эйхерсте меня ожидал экипаж. И по одному только виду кучера я понял, что в Синдене что-то стряслось. Я не ошибся: с Филиппом произошел несчастный случай, и надо было спешить, чтобы застать его в живых. От подробностей слуга воздержался, да и времени на это не было. Он погонял лошадей вовсю, и мы быстро домчались до дому.

Дверь открылась прежде чем я успел позвонить. Меня встретил не Картер, а старый джентльмен с закатанными рукавами рубашки. По его лицу трудно было что-то сказать, но говорил он отрывисто:

— Мистер Дерример?

— Да. А вы — доктор?

— Да, я доктор Ингволд. Вы приехали вовремя. Он и сказал, что не умрет, не повидав вас.

— Неужели нет никакой надежды?

— Ни малейшей. И сразу не было. Я здесь с самого утра, Единственное, что в моих силах, — это уменьшить боль. Вам лучше пройти к нему сразу.

— Иду.

Я направился к лестнице, собираясь подняться в его спальню. Но доктор, коснувшись моего плеча, остановил меня:

— Мистер Эмори внизу, в кабинете. Мы не стали поднимать его в спальню, это было бы жестоко.

Мы прошли в кабинет. В дверях доктор сказал:

— Там дежурит сиделка, но она выйдет и подождет со мной снаружи. Он был в сознании, когда я уходил.

Из комнаты доносились еле слышные стоны.

Я вошел в кабинет. Туда поставили кровать, и сиделка как раз отвернулась от нее, чтобы налить что-то в стакан. Против воли я подмечал мелкие подробности обстановки. На столе лежал черный сафьяновый чемоданчик с позолоченными инициалами «Р. X. И.». Наверное, подумал я, это чемоданчик доктора. Пахло каким-то лекарством. На коричневом фоне старой кожаной ширмы выделялся странный ярко-красный узор. В эти короткие мгновения меня поразило то, что все словно осталось прежним в этой комнате, ничего не изменилось. Я сделал шаг к кровати. Сиделка обратилась ко мне и сказала, чтобы я наклонился поближе, потому что он может говорить только шепотом. После этого она бесшумно выскользнула из комнаты.

…Искалеченное тело Филиппа с трудом выдерживало даже простыню, а бинт на голове выглядел подобно тюрбану. Смерть уже отметила его лицо и звучала в голосе. Он не шевельнулся, лишь повел глазами в мою сторону.

— Спасибо, что приехал, Эдвард. Все остальное улажено. Я ждал только тебя, хочу знать, согласен ли ты стать опекуном Уилмэй?

— Да. Можешь не сомневаться в этом.

— Я спрашиваю на всякий случай. И ты сделаешь все, что сможешь, для нее?

— Все, что смогу.

— Хорошо. Она была здесь только что, но я попросил ее уйти — подобные вещи не для ребенка, — мы только сказали друг другу «до свидания». Распорядись сам. Все документы — в сейфе в библиотеке, миссис Блэйд даст тебе ключи.