Константин Станюкович - Червонный валет Страница 3

– Это вы, Каролина?

– Я. Что тебе, Жорж?

– Что вы здесь делаете?

– Ничего… Видишь, смотрю на улицу. Надоело там.

Он стал около. От дома доносился веселый говор и смех. По улице, мерно ступая и звякая цепями, возвращались с работы на блокшивы арестанты. Они прошли, цепи звякнули тише, совсем тихо, и все смолкло. Только в ночной тиши раздавались от бухты протяжные оклики часовых: “слу-шай!” и вслед затем такой же ответ: “слу-шай!..”

– А пора тебе спать, Жорж… скоро десять часов! – заметила, вытирая слезы, Каролина.

– Вы о чем это, Каролина, плакали? О чем – говорите?

– Так, Жорж… Ну, пора!

– Нет еще… Вы скажите, о чем!

– Ну, скажу… скажу… Пойдем…

– А ты придешь за мной? – шепнул мальчик.

Она закрыла ему рот влажной рукой и приказала молчать.

– Придешь?

– Будешь умницей, приду! – рассмеялась Каролина.

– И с адъютантом без меня не будете говорить?

– Опять… тоже ревновать?.. – подсмеялась Каролина.

– Не смейтесь, лучше не смейтесь, смотрите! – пригрозил Жорж.

– Так я тебя и боюсь!

– Конечно, боитесь! – уверенно отвечал Жорж и пошел вместе с Каролиной к гостям.

– Приходи же скорей! – шепнул он после прощания с родителями и гостями. – Да расскажи, о чем ты плакала! – тоном капризного тирана прибавил Жорж, уходя спать.

А в саду еще долго раздавался смех и уверенный говор, что “мы их шапками закидаем”.

IV

Через несколько дней у генерала был большой обед. Приехало много генералов, адмиралов и других офицеров. Жоржа одели в новую бархатную черную курточку и приказали хорошенько повторить стихотворение “Бородино”. Обедали с музыкой, пили много. Жорж обращал особенное внимание на самого почетного гостя, высокого, худощавого генерала, с умным лицом и коротко остриженными волосами. Он мало ел, саркастически улыбался, и, когда говорил тихим голосом, все слушали. Жорж заметил, что “старика” все побаивались, а генерал особенно почтительно ухаживал за ним. Когда после обеда вышли на балкон, генерал взял Жоржа за руку и представил старику.

Старик ласково улыбнулся, потрепал Жоржа по щеке сухими, длинными пальцами и промолвил:

– Молодец… учится?

– Как же, ваша светлость! – отвечал отец.

– Бойкий мальчик! – заметил другой генерал.

Жорж стоял среди балкона и не знал, что ему делать. “Старик” щурил глаза, прихлебывая из чашки кофе, и, казалось, не расположен был беседовать с Жоржем. Однако, видя неловкое положение мальчика и какое-то напряженное ожидание в лице генерала, проговорил:

– Молодец… молодец. В военную?

– Непременно, князь. Я буду военным! – с гордостью отвечал Жорж.

– Он и стихи более военные любит, ваша светлость! – подхватил отец. – Если позволите, мальчик почтет за честь…

Старик любезно кивнул головой и – Жоржу показалось – поморщился. Но делать было нечего. Отец уже кивал головой, и Жорж, откашлявшись, начал молодецким тоном:

Скажи-ка, дядя, ведь недаромМосква, спаленная пожаром,Французу отдана?

Когда он кончил, старик снова потрепал его по щеке, снова назвал “молодцом”, и Жорж ушел с балкона, провожаемый общим одобрением гостей, чувствуя себя несравненно выше и лучше оттого, что его похвалил сам “старик”. Жорж заметил, что отец его, прослезившись от умиления, взглянул на мальчика так, как будто он свершил какой-нибудь подвиг. Жорж серьезно почувствовал себя героем, а в глазах матери, сестер и Каролины он и в самом деле приобрел нечто героическое оттого, что читал “Бородино” перед самим “стариком”.

Однако ночные посещения каролининой комнаты не остались бесследны для здоровья Жоржа. Он бледнел, худел и наконец как-то вечером почувствовал такую боль и ломоту во всем теле, что его уложили в постель. Через три дня он был в нервной горячке. Он метался, кричал и бредил женщинами. Каролина в испуге, чтобы мальчик не проговорился в бреду, сама ухаживала за ним.

Когда кризис прошел и мальчик стал поправляться, Каролины уже не было в доме. Мать бранила ее пред Жоржем, называя гадкой. Жорж покраснел и не сказал ни слова.

Военная гроза надвигалась все ближе и ближе[10]. По улицам возили пушки, двигались солдаты, матросы. Лица всех сделались серьезнее, сосредоточеннее, тише. Уже не слышно было, что “шапками закидаем”; готовились к чему-то нешуточному; генерал, как говорила прислуга, “осел”. С солдатами стал мягче, точно подделывался к ним. Семья генерала торопилась уезжать, а Жоржа собирались отправить в Петербург, в казенное заведение. Жорж от души радовался. Он уже забыл о Каролине и перед отъездом в Петербург так назойливо приставал к толстогрудой жене кучера, поймав ее в саду, что та, вырвавшись наконец, дала ему звонкую пощечину, прибавив крепкое словцо, при веселом хохоте работавших в саду арестантов.

Жорж бросился было за ней, но жена кучера показала ему такой здоровый кулак, что Жорж зарыдал в бессильной злости и поклялся, когда будет офицером, отпороть эту “мерзавку”.

Он так и сказал “отпороть”, не ожидая, что к тому времени Пелагея уж будет “временнообязанная”.

V

– Повернись-ка?! Молодцом, молодцом, брат! Привык? Потасовку задали, а? – весело говорил старый дядя сенатор, подняв на свой большой, плешивый лоб золотые очки и добродушно посмеиваясь, когда Жорж вечером в первую же субботу явился из заведения в отпуск, в новом шитом мундирчике.

– Отцу писал, молодец?

– Писал, дяденька!

– Хорошо… хорошо… Есть хочешь?..

– Благодарю, дяденька. Не хочется.

– Ну, как хочешь. Когда я был кадетом[11], я всегда хотел есть!.. Ладно, ладно. Ступай теперь к тетке, ступай, дружок! – заметил старый сенатор. Он ласково потрепал Жоржа по щеке и, опустив со лба очки, продолжал свои занятия за большой военной картой.

Жорж вышел из большого дядиного кабинета, прошел большую залу и остановился на пороге гостиной, слабо освещенной матовым светом лампы.

За большим круглым столом, на диване, сидела за работой красивая, пышная брюнетка лет тридцати, в изящном сером шелковом платье. Она подняла глаза и приветливо улыбнулась. Жорж быстро прошел по ковру в поцеловал протянутую ему выхоленную белую руку, сияющую кольцами, с розовыми, красиво отточенными ногтями.

– Здравствуй, Жорж. Ну что, мы привыкли?

– Ничего, тетенька, привык! – несколько робея говорил Жорж, повертывая во все стороны свою каску.

– Не называй меня тетенькой, Жорж, а просто: ma tante. Да что ты вертишь все свою каску? Вертеть не надо, мой милый! Ты не сердись, а я возьму тебя в руки и из такого красавца, как ты, сделаю образцового молодого человека. Хочешь? – говорила тетка, строго улыбаясь своими большими синими глазами.

– Хочу, ma tante…

– И прекрасно… А теперь покажите нам свои лапки?

Жорж, конфузясь, протянул свои руки.

– Руки у нас прелестные, но ими надо, мой милый, заниматься. Во-первых, мыть их чаще, а во-вторых, чистить ногти. Нельзя же, дружок, ходить с грязными руками… ты не мужик! Ступай ко мне в комнату, вымой их и потом приходи.

Жорж, краснея от стыда и досады, пошел в теткину комнату, вымыл руки, подстриг ногти, тщательно вычистив их, и, вернувшись в гостиную, показал свои чистые руки.

– Теперь наши прелестные лапки в порядке. Разве вихор твой кудрявый поправить? – Она осторожно пригладила вихор. – Вот мы и молодцами! Теперь садись и рассказывай, как ты провел свою первую неделю.

Воспоминание об этой неделе с утра терзало Жоржа. Это была ужасная неделя. Его там два раза побили, подняли на смех, дразнили “крымским баранчиком”, и когда он попробовал драться, то ему задали такую встрепку, что, при воспоминании о ней, Жоржа охватило чувство злобы и горя.

Он начал было рассказ, но вдруг судорога сдавила горло и слезы подступили к глазам. Несмотря на сильное его желание не разреветься перед блестящей тетенькой, в этой изящной гостиной, он не мог удержать слез и быстро утирал их платком, стараясь заглушить судорожные всхлипывания.

– Что с тобой? Что ты, милый мальчик? – мягким, но безучастным голосом спросила тетка, подымая от вышивания глаза на Жоржа. – Подойди ко мне!

Жорж осторожно подошел.

– Расскажи о твоем горе… расскажи тетке! – продолжала она, протягивая Жоржу руку осторожным движением, как бы боясь подпустить его поближе, чтобы он не смял и не закапал слезами ее изящного платья. – Жаль maman!.. Ты ведь ее баловнем был? Не плачь, мой милый! Я тебе заменю maman, хочешь? – задала она вопрос уверенным тоном, что вполне осчастливила мальчика предложением заменить maman.

– Хочу… ma tante!

– Ну, и плакать нечего… Не все же тебе сидеть в вашем С… Такой большой молодой человек и плачет!.. Стыдно… Глаза раскраснеются… Вытри слезы… вот так! Это у тебя казенная тряпочка? – брезгливо дотронулась она ноготком мизинца до платка Жоржа.