Андре Моруа - Бернар Кене Страница 3

— Ах, так. Там было горячо, у Дарданелл?

— Да, это были не шутки. Но Каир красивый город. Вы не бывали там? Женщины как в Париже.

Переходя через ткацкую, где большие станки тихо передвигали широкие скатерти белых нитей, они вошли в мастерскую, где около ста женщин, сидя за длинными столами, вытаскивали щипчиками солому и свалявшиеся комочки из шерсти. Там самые преданные фабрике работницы, самые давние, устроили торжественную встречу Бернару.

— Мадам Птисеньер! Мадам Кимуш! Как поживаете?

— А, месье Бернар! Наконец-то вы вернулись!

— Однако, не очень-то все это хорошо выглядит…

— А! Конечно… Плохая работа, месье Бернар. Хорошо бы работать так, как работали до войны!

За этими женщинами в окно видны были красные крыши фабрики, зеленая вода в бассейнах, река — точно удар кисти синей краской, которая блестела сквозь серебристые тополя; а дальше — мягкие очертания лиловых холмов. Здание было высоко, и движения станков сообщали ему легкие покачивания, отчего танцевал и пейзаж.

IV

Ахилл поместил внука в свою контору, темное логово, загроможденное столетними многотомными записями и реестрами, и поручил ему проверку так называемой себестоимости. Эти калькуляции, самые таинственные обряды промышленной магии, могли бы показаться профану обыкновенными задачами; но посвященные знали, сколько в них было заключено настоящего поэтического вдохновения. Одна лишь прирожденная гениальность Кене могла в каком-то священном бреду внушить Ахиллу это внезапное решение — не считаясь с расходами закупить однажды нужный ему материал на торгах, чего так добивался Паскаль Буше, и тем раздуть до безумия цену на ткани во избежание опасной благосклонности «экзотиков».

Но Бернар, не имевший к этому делу никакого призвания новичок, не заметил величия своего «министерства». Грязные кирпичи длинного здания с частыми окнами заполняли перед ним весь горизонт. Под звуки станков он как бы выпевал для себя начало мотива из «Пасторали», но вот, покачав головой, принялся за работу.

— Двенадцать кило основы по пятьдесят шесть франков… Шестьсот семьдесят два франка… Четырнадцать кило уткá по двадцать семь франков… Пятьсот семьдесят восемь франков… Тканье: за восемьдесят две тысячи по… по скольку?

Он стал напевать «Крестьянский хоровод».

— Деламен и его друзья сказали бы опять, что у меня дурной вкус. Но мне безразлично, что Бетховен повторяется, если то, что он повторяет, мне нравится. Но только это чересчур округленно, слишком закончено для них… Я понимаю и Стравинского, но это нисколько не умаляет Бетховена… А моя себестоимость?.. За восемьдесят две тысячи… В субботу играют Вагнера у Пьерне, а вечером Мольер в «Старой Голубятне». Я мог бы повести туда Симону… Если бы я предупредил ее заранее, она как-нибудь устроилась бы со своим мужем. Но тогда нужно было бы уехать с утра в Париж: безумная надежда… мой стол сотрясается от работы станков и это заставляет вспомнить о законах Пон-де-Лера… В стекло моей двери стучится уже грозная рука Кантэра, он кажется не очень-то мною доволен. А ведь и действительно он — это его белая блуза.

Кантэр, заведующий закупками, обходился сурово со своими молодыми хозяевами.

— Месье Бернар, вы должны обязательно поговорить с заведующим прядильней, Демаром, — это несерьезный человек. За две недели — три английских ключа!

— Хорошо, я скажу.

— Да, это необходимо, затем я бы хотел, чтобы вы взглянули на этот счет: бумага для упаковщиков. Возможно ли, спрашивается, истребить целую тонну бумаги за десять дней, когда…

— Месье Кантэр, упаковщики — преступники. И они об этом узнают.

— Я говорю все это, месье Бернар, в интересах фирмы. Вам, кажется, скучно слушать обо всех этих мелочах, однако все это очень важно.

— Ну разумеется, месье Кантэр.

— Вот этой одной экономией я окупаю вдвойне свое жалованье. Но эти господа не совсем меня понимают. Чтобы иметь возможность контролировать, мне нужна поддержка патрона.

— Она будет у вас, месье Кантэр.

Белая блуза Кантэра исчезла. Бернар усердно углубился в смету себестоимости.

— …за восемьдесят две тысячи по шестьдесят сантимов, плюс десять сантимов на дороговизну… Шестьдесят пять франков. Чистка, основание, шлихтование… Пятьдесят франков… Войдите!

Красный от гнева, вошел Демар.

— Месье Бернар, правда ли, что вы поручили Кантэру сделать мне выговор за излишний расход инструментов?

— Точнее было бы сказать, месье Демар, что Кантэр приходил ко мне жаловаться…

— Месье Бернар, если вы мне больше не доверяете, мне придется отказаться от заведования вашей прядильней. Английских ключей я не ем, и если я их требую, значит они мне нужны. Этот Кантэр! Я не желаю с ним иметь больше никакого дела!

— Месье Демар, вы будете иметь дело только со мной.

— От вас, месье Бернар, я принимаю все. Но от него!..

Успокоенный, он ушел. Молодой человек вздохнул.

— Трудное ремесло управлять людьми. Чтобы преуспевать в нем, нужно совсем отказаться от упрямства. Психология этих заведующих подобна психологии героев Гомера. Самая полезная книга для людей, стоящих во главе промышленного предприятия, это не система Тейлора, а «Характеристики» Лабрюйера. И если в этой книге заменить погоню за должностями погоней за богатством, то глава «О дворе» обратится в главу «О делах». Прекрасно… Через пять минут Ахилл потребует у меня проверку себестоимости… Окраска… Двадцать два кило по шесть франков… Сто пятьдесят два франка… Отделка… Пятьдесят франков… Общие расходы!.. Ах, что это еще, что такое?.. Войдите!..

Постучали робко два раза.

— Войдите! — закричал он громче. — Ну, входите же!

Дрожащие руки с трудом повернули ручку двери. Вошли пять старых женщин: узловатые руки, сложенные на черных передниках, честные лица бледны от волнения. Этот хор просительниц выстроился в одну линию и остановился перевести дыхание.

— Мадам Птисеньер? Мадам Кимуш? Чем я могу быть вам полезен?

— Месье Бернар, мы пришли к вам, потому что не смеем идти к месье Ахиллу. Нам думается, вы не рассердитесь, что мы пришли просить о прибавке на другой же день после вашего приезда, но совсем невозможно жить! Крестьяне, месье Бернар, крестьяне нас просто пожирают. Загляните-ка на рынок в Пон-де-Лере — кролик стоит четыре франка пять су, к горошку приступа нет! Чем больше вы нам платите, тем становится все дороже! Ткачам платят от восьмидесяти до ста франков, им еще ничего, а мы, мы всегда самые последние. Чистильщицы — вдовья наша доля, но однако же и мы необходимы для производства, месье Бернар…

Он улыбнулся в смущении; полная их доверчивость была очевидна. Ему бы хотелось наделить их богатствами, изумить, обрадовать их, но тень Ахилла, осторожная и страшная, выплывала над чадом котлов, темнившим окна конторы. Он отделался несколькими неопределенными фразами: он только что вернулся, он еще не в курсе дела, он должен переговорить со своим дедом.

— Конечно, месье Бернар, у вас есть еще время. Будьте спокойны, мы не забастуем… Не любим мы кривляться на улицах.

С руками, сложенными на черных передниках, хор просительниц удалился.

V

С тех пор как умерла жена, Ахилл обедал каждое воскресенье у внука своего Антуана. Он говорил мало — две или три шутки по адресу Франсуазы, — подсмеиваясь над ее вкусами Паскаль-Буше. После обеда он курил сигару, бросая неприязненные взгляды на те предметы, которые он ненавидел более других: паланкин, выкрашенный в зеленое, модель фрегата, старинный барометр. Нежно-лиловатые полотна Жуи на стенах, блекло-желтые занавески на окнах, казалось, разливали в гостиной какой-то особый, светлый покой.

Антуан читал «Консульство и империю» или поправлял звонки, вентиляторы; он был счастлив лишь с Тьером[6], Тэном[7] или Токвилем[8], а не то с молотком или отверткой в руках. На фабрике он жил в механической мастерской и придумывал разные остроумные усовершенствования для машин. В присутствии деда он чувствовал себя постоянно стесненным и был начеку. Он поглядывал на него от времени до времени и видел, что старик думал: «Какая гостиная у моего внука и какая жена!» — и молча он немного страдал.

Франсуаза рассеянно брала аккорды, она смотрела на мужчин с грустным недоумением, двухлетний опыт все еще его не рассеял. Угрюмая жизнь Кене ее подавляла. У ее отца, во Флёре, такие вечера проходили почти всегда весело и оживленно; бывали гости, играли, читали вслух, была и музыка. А эти Кене, когда они не на работе, были как разобранные машины. Они ждали момента возвращения на фабрику и оживлялись немного только тогда, когда кто-нибудь из них вдруг вспоминал какую-нибудь забытую подробность: недовольный клиент, больной рабочий, какая-нибудь порча.