Джек Лондон - Слезы А-Кима Страница 3

Сам А-Ким, который был на одно поколение моложе своей матери, тоже был испорчен, заражен «современным духом». Старый порядок держался постольку, поскольку в тайниках своей души он чувствовал еще на себе его запыленную руку; но он платил больше страховки от огня, был застрахован и на случай смерти, был казначеем местных революционеров, собиравшихся превратить Небесную империю в республику, жертвовал в фонд гавайско-китайской бейсбольной десятки, побивавшей девятки приезжих янки, беседовал о теософии с Катсо-Сугури, японским буддистом и импортером шелка, давал взятки полиции, принимал денежное и трудовое участие в демократической политике Гавайев и подумывал купить автомобиль. А-Ким не решался признаться даже самому себе, сколько старого хлама в нем выветрилось и в сколь многое он перестал верить! Мать его принадлежала к старому поколению, но он чтил ее и был счастлив под ее бамбуковой палкой. Ли-Фаа, Серебристый Цветок Луны, принадлежала к новому поколению, но без нее он не мог быть вполне счастлив!

Ибо он любил Ли-Фаа! С круглым, как луна, лицом, круглый, как арбузное семечко, ловкий делец, мудрый полувековой мудростью, А-Ким становился художником, когда думал о Ли-Фаа. Для него, и только для него во всем мире, она была Цветком Сливы, Спокойствием Женщины, Цветком Молчания, Лунной Лилией, Совершенным Покоем! Нашептывая эти ласковые названия, он слышал в них журчание речных струек, звон серебряных колокольчиков, колышимых ветром, ароматы жасмина и олеандра.

В один прекрасный день мать сунула в его руку кисточку для туши и положила на стол табличку для писания.

— Нарисуй, — сказала она, — иероглиф: бракосочетаться.

А-Ким, несколько удивленный, повиновался. Со всей художественностью, свойственной его расе и воспитанию, начертил он символический иероглиф.

— Разбери его! — приказала мать.

А-Ким с недоумением взглянул на мать, желая угодить ей, но не понимал, куда она клонит.

— Из чего состоит он? — настойчиво продолжала мать. — Каковы три первоначальных знака, сумма которых дает: брак, бракосочетаться, сближение и сочетание мужчины и женщины? Нарисуй их, нарисуй каждый особо, эти три начальных значка, дабы мы увидели, как мудро построили мудрецы древности символ слова «бракосочетаться»!

А-Ким, следуя указаниям матери, увидел, что он нарисовал три значка — знак руки, уха и женщины.

— Назови их! — продолжала мать, и он назвал.

— Это верно! — промолвила она. — Это великая повесть! Это графическое изображение брака. Таков был брак вначале; таким он будет всегда в моем доме. Мужчина берет ухо женщины и ведет ее за ухо в свой дом, где она должна повиноваться ему и его матери. Меня тоже привел за ухо твой покойный отец. Я смотрела на твою руку — она не похожа на его руку; и я присмотрелась к уху Ли-Фаа — никогда тебе не взять ее за ухо! Я еще долго буду жить и буду хозяйкой в доме моего сына на старинный лад, пока не умру…

Он трусил и чувствовал себя несчастным; дело в том, что Ли-Фаа, удостоверившись, что Тай-Фу отправилась в храм Китайского Эскулапа[1] принести в жертву вяленую утку и молитвы о своем хилом здоровье, воспользовалась этим случаем и нагрянула в магазин А-Кима.

Сложив свои дерзкие ненакрашенные губы в полураскрытый розовый бутон, Ли-Фаа возражала:

— Это хорошо для Китая! Я не знаю Китая! Тут Гавайи, а на Гавайях чужеземцы меняют свои обычаи!

— И все же она моя родительница! — протестовал А-Ким. — Она мать, давшая мне жизнь — все равно, родился я в Китае или на Гавайях, о Серебристый Цветок Луны, столь желаемый мною в жены!

— У меня было два мужа, — спокойно отвечала Ли-Фаа. — Один был паке, а другой — португалец. Я многому научилась от обоих. К тому же я получила образование, я училась в высшей школе и играла публично на фортепьяно. И многому я научилась от моих двух супругов. Из паке выходят самые лучшие мужья! Я ни за кого больше не пойду замуж, кроме как за паке! Но он не посмеет брать меня за ухо!

— А ты откуда это знаешь? — спросил А-Ким, насторожившись.

— От госпожи Чан-Люси, — был ответ. — Госпожа Чан-Люси рассказывает мне все, что слышит от твоей матери; а мать многое ей рассказывает. Так вот знай, что мое ухо не для этого сделано!

— Это мне говорила и почтенная матушка! — простонал А-Ким.

— Это твоя почтенная матушка говорила и госпоже Чан-Люси, и это госпожа Чан-Люси рассказала мне! — хладнокровно добавила Ли-Фаа. — А теперь я скажу тебе, мой третий грядущий супруг: не родился еще человек, который поведет меня за ухо! Это на Гавайях не в обычае! Я пойду с моим мужем только рука об руку, рядом, «половина с половиной», как говорят здешние женщины — хаоле. Мой португальский супруг думал иначе и пробовал бить меня. Я три раза отводила его в полицейский суд, и каждый раз он отрабатывал свой срок на рифах, а после этого он утонул!

— Матушка была моей матерью пятьдесят лет подряд! — стойко возражал А-Ким.

— И пятьдесят лет подряд она била тебя! — захихикала Ли-Фаа. — Как смеялся, бывало, мой отец над Яп-Тен-Шином! Подобно тебе, Яп-Тен-Шин родился в Китае и привез с собой китайские обычаи. Его старый родитель вечно колотил его палкой. Он любил своего отца. Но старик особенно жестоко начал колотить его, когда он сделался паке-комиссионером. Каждый раз, как Яп-Тен-Шин отправлялся по делам своей миссии, отец задавал ему трепку! Миссионер, узнав об этом, строго выговаривал Яп-Тен-Шину за то, что он позволяет отцу колотить себя. Мой же отец заливался смехом, ибо мой отец был либеральнейший паке, переменивший свои обычаи скорее многих других чужеземцев. Вся беда была в том, что у Яп-Тен-Шина было не в меру любящее сердце! Он любил своего почтенного батюшку. Он любил и бога любви христианских миссионеров. Но в конце концов он обрел величайшую в мире любовь — любовь к женщине! Ради меня он забыл любовь к своему отцу и любовь к любвеобильному Христу. Он предложил моему отцу шестьсот золотых долларов за меня — цена потому такая малая, что у меня ноги были не маленькие. Но я наполовину каначка. Я сказала, что я не рабыня и не желаю быть продана мужчине! Моя школьная учительница была старая дева хаоле. Она говорила, что любовь — бесценный дар и не может быть продаваема! Может быть, она говорила так потому, что была старой девой. Она была некрасива. Она не видывала любви. Моя мать — каначка — говорила, что не в обычае канаков продавать своих дочерей за деньги! Они отдают своих дочерей за любовь. Но она готова подумать, если Яп-Тен-Шин устроит достаточное число хороших луау (попоек). Отец же мой, паке, был либерал, как я тебе говорила. Он спросил меня: желаю ли я взять в мужья Яп-Тен-Шина? И я сказала «да». Свободно, своею охотой пошла я за него! Его убила лошадь; но он был очень хороший муж… Что касается тебя, А-Ким, то я всегда буду уважать и любить тебя; и когда-нибудь, когда тебе не нужно будет брать меня за ухо, я выйду за тебя замуж, и войду сюда и останусь с тобой навсегда, и ты будешь самым счастливым паке во всех Гавайях; ибо у меня было два супруга, я училась в высшей школе и хорошо знаю, как делать мужей счастливыми. Но это будет тогда, когда твоя мать перестанет бить тебя! Она бьет очень сильно!

— Это верно, — подтвердил А-Ким. — Смотри! — Он приподнял свой широкий рукав, обнажив по локоть гладкую и пухлую руку. Она была в черных и синих кровоподтеках, свидетельствовавших о силе и многочисленности ударов, от которых он защищал свою голову и лицо. — Но ей еще ни разу не удалось заставить меня плакать! — поспешил добавить А-Ким. — Никогда, даже в детстве я не плакал!

— Так говорит и Чан-Люси, — заметила Ли-Фаа. — Она говорит, что твоя почтенная матушка часто жалуется на то, что ей никогда не удается заставить тебя плакать!

В этот момент раздалось предостерегающее шипение одного из приказчиков; но было уже поздно! Придя домой окольными переулками, Тай-Фу как из земли выросла перед ними, выйдя из жилых комнат. Никогда еще А-Ким не видал своей матери в таком яростном гневе! Глаза ее сверкали, когда она сказала ему, игнорируя Ли-Фаа:

— Теперь я заставлю тебя плакать! Я побью тебя так, как никогда еще не била, и буду бить, пока ты не заплачешь!

— Так пойдем в задние комнаты, почтенная матушка, — предложил А-Ким. — Мы закроем двери и окна, и там ты можешь побить меня!

— Нет, ты будешь бит здесь, перед всем светом и пред этой бесстыдной женщиной, которая хотела бы собственной рукой взять тебя за ухо. И такое кощунство называть браком? Стой, бесстыжая!

— Я останусь во всяком случае! — промолвила Ли-Фаа. Она бросила на приказчика грозный взгляд. — И хотела бы я посмотреть, кто, кроме полиции, отважится вывести меня отсюда!

— Никогда не бывать тебе моей невесткой! — выпалила госпожа Тай-Фу.

Ли-Фаа согласилась с ней кивком:

— И тем не менее твой сын будет моим третьим супругом.