Рэй Брэдбери - Поджог по-ирландски Страница 3

Вечер закончился в двум часам ночи. Леди Килготтен отправилась спать, удовлетворенная объяснением, что картины отправлены на реставрацию.

В три утра лорд еще не спал. Он сидел у себя в библиотеке один перед горящим камином; шарф, обмотанный вокруг тощей шеи, в мелко дрожащих пальцах бокал бренди.

Около четверти четвертого послышался осторожный скрип паркета, шевельнулись тени, и спустя некоторое время с шапкой в руке в дверях библиотеки появился Кэйси.

— Тс-с-с! — тихо произнес он.

Лорд, которому что-то снилось, испуганно заморгал:

— О Боже, что, нам уже пора уходить?

— Нет, это завтра ночью, — сказал Кэйси. — Как бы то ни было, не вы уходите, а они возвращаются.

— Они? Ваши друзья?

— Нет, ваши. — И Кэйси поманил его за собой.

Старик дал провести себя через весь холл, чтобы выглянуть через распахнутую парадную дверь в глубокий колодец ночи.

Там, подобно замерзающей Наполеоновской армии, разутой, нерешительной, деморализованной, смутно угадывалась знакомая кучка людей. В руках у них были картины, картины подпирались коленями, их держали на спинах, некоторые торчком стояли в сугробах, поддерживаемые трясущимися от растерянности и холода руками. Стояла мертвая тишина. Казалось, они попали в неловкое положение, как будто один противник ушел сражаться с кем-то более достойным, а другой, пока еще неизвестный, молча затаился до поры до времени где-то у них за спиной. Они поминутно оглядывались через плечо на горы и город, как будто в любой момент сам первозданный Хаос мог спустить на них своих псов.

В этой беспросветной ночи им одним был слышен далекий, колдовской лай, наполняющий души смятением и отчаянием.

— Это ты, Риордан? — нервно позвал Кэйси.

— Кто же еще, черт возьми? — донесся голос из толпы.

— Что они хотят? — спросил старик.

— Не столько мы хотим, сколько вы теперь можете хотеть от нас, — ответил голос.

— Понимаете, — раздался другой голос, он становился все слышнее, потом в полосе света появился Гэннагэн. — Ваша честь, прикинув что к чему, мы решили, что вы такой славный джентльмен, и мы…

— Мы не будем поджигать ваш дом! — крикнул Блинки Ватс.

— Заткнись и дай человеку сказать! — раздалось несколько голосов. Гэннагэн кивнул:

— Вот именно. Мы не будем поджигать ваш дом.

— Но послушайте, — сказал лорд, — я совершенно готов. Все можно без труда вывезти отсюда.

— Ваша честь, прошу прощения, но вы слишком просто на все смотрите. — сказал Келли. — То, что легко для вас, не легко для нас.

— Я понимаю, — сказал старик, ровным счетом ничего не понимая.

— Похоже, у всех нас в последние несколько минут возникли проблемы. У кого с домом, у кого с транспортом, в общем, у каждого свои. Вы понимаете, о чем я говорю. Кто объяснит первым? Келли? Нет? Кэйси? Риордан?

Все молчали.

Наконец, вздохнув, вперед вышел Флэннери.

— Вот какое дело… — начал он.

— Ну-ну, — мягко произнес старик.

— Мы с Туоси, как последние идиоты, перли эту картину, «Сумерки Богов». Полдороги лесом, так это было еще ничего, а когда прошли две трети болота, так вдруг начали утопать.

— Вы выбились из сил? — добро спросил лорд.

— Утопали, ваша честь, самым натуральным образом, утопали в землю.

— Боже мой! — воскликнул лорд.

— Вы совершенно правы, ваша светлость, — отозвался Туоси. — Мы с Флэннери и эти чертовы боги весили вместе фунтов шестьсот. А почва такая зыбкая, прямо-таки трясина, а не почва. И чем дальше мы продвигались, тем глубже проваливались. Я еле удерживался, чтобы не позвать на помощь. В голову лезли сцены из старого рассказа про собаку Баскервилей, как там эта собака или еще какой злой дух загоняет героиню в болото и бедняжка все дальше в него заходит, прямо в самую трясину, и уж жалеет, что не сидела на диете, да поздно. И только пузыри на поверхности. У меня прямо горло сжало, когда я обо все этом подумал, ваша честь.

— И что же? — вставил лорд, почувствовав, что настало время задать вопрос.

— Мы ушли, оставив богов там, в их сумерках, — ответил Флэннери.

— Прямо в болоте? — спросил старик, несколько огорченно.

— Но мы укрыли их. Я хочу сказать, мы закутали картину своими шарфами. Боги не умирают дважды, ваша часть. Вы слышали, парни? Боги…

— Да замолчи ты! — воскликнул Келли. — Вот болван. Почему вы не вынесли эту треклятую живопись с болота?

— Мы подумали, что надо бы взять туда еще двоих ребят, пусть помогут…

— Еще двоих! — воскликнул Нолан. — Это будет уже четверо, да еще боги. Да вы утонете вдвое быстрее. Только пузыри пойдут, вы, тупицы!

— Я как-то об этом не подумал, — сказал Туоси.

— Об этом надо подумать немедленно, — промолвил старик. — Может быть, стоит образовать спасательную команду из нескольких человек.

— Она уже образована, ваша честь, — сказал Кэйси. — Боб, ты и Тим отправляетесь спасать этих язычных богов.

— А ты не скажешь отцу Лири?

— Он поотстал маленько, идите.

Тим с Бобом удалились, тяжело дыша.

Его светлость повернулся к Нолану и Келли.

— Я вижу, что и вы принесли назад вашу довольно тяжелую картину.

— Ну мы-то хоть ее не донесли до дома всего ярдов сто, сэр, — ответил Келли. — Я думаю, вам интересно знать, почему мы ее вернули, ваша честь?

Старик вернулся в дом, чтобы надеть пальто и твидовую кепку. Теперь он мог стоять на холоде и дослушать затянувшийся разговор.

— Да, такое совпадение, признаться, заставило меня задуматься, — ответил он, выйдя на улицу.

— Тут все дело в моей спине, — сказал Келли. — Она дала о себе знать ярдах этак в пятистах от дома. Вот уже пять лет спину то схватит, то отпустит, прямо муки Христовы какие-то. Как в спину вступит, так я начинаю чихать и валяюсь на коленях.

— У меня тоже такое было, — сказать старик. — Это как будто кто-то вставляет в позвоночник клин. — Старик осторожно потрогал спину, вспоминая. Все сочувственно вздыхали, качая головами.

— Вот я и говорю, муки Христовы, — повторил Келли.

— Теперь понятно, почему вы с таким грузом не добрались до места, — сказал старик. — Тем более похвально, что, несмотря на такие страдания, принесли этот чудовищный груз обратно.

Услышав, как оценили его поступок, Келли тотчас же выпрямился. Потом поклонился.

— Мне это ничего не стоило. И я снова сделал бы это, если бы не крутило так кости над задницей. Прошу прощения, ваша честь.

Но его светлость уже перевел свой добрый, рассеянный мигающий серо-голубой взгляд на Блинки Ватса, который под мышками держал двух первосортных леди Ренуара, по одной под каждой.

— О Боже, я не тонул в болоте, и спину мне не сводило, — сказал Ватс, приплясывая на месте, чтобы показать, как прытко он добрался домой. — Я добрался до дома за десять минут, устремился в спальню и стал вешать картины на стену. И тут ко мне сзади подошла жена. К вам когда-нибудь подходила сзади жена, ваша честь? Подошла и стоит, ни словечка не говорит.

— Кажется, я что-то подобное припоминаю, — ответил старик, пытаясь вспомнить, и кивнул, подтверждая, что в его расслабленном сознании и впрямь промелькнули какие-то воспоминания.

— Тогда вы согласитесь, ваша светлость, что нет ничего хуже женского молчания? И ничего не сравнится с тем, когда женщина стоит подобно гранитному монументу. Средняя температура в комнате упала так быстро, что я почувствовал, как прямо-таки полюса поменялись местами. Мы именно так это и называем, это у нас дома. Я даже обернуться не смел, чтобы не столкнуться лицом к лицу с Антихристом или его дочерью, как я иногда называю жену в знак уважения к ее матери. Наконец я услышал, как она глубоко втянула в себя воздух и этак очень холодно и спокойно, как какой-нибудь прусский генерал, выпустила его. «Эта женщина голая, как сойка. А та — такая же сырая, как внутренности моллюска в момент прилива.» — «Но это же плоды изучения натуры знаменитым французским художником.» — «Господи, взгляни на это! Французским! — завопила она. Юбки едва прикрывают задницу — это французы; платья до пупа — тоже французы. Поцелуи взасос, которые смакуются в грязных романах, — тоже они. А теперь ты припер домой и еще хочешь прибить на стенку этих „французов“. Что же ты в таком случае не снимешь со стены распятие и не повесишь на его место какую-нибудь жирную голую бабу?» Я только глаза закрыл, ваша честь. Я искренне желал, чтобы у меня отсохли уши. «По-твоему, это то, что наши мальчики должны видеть на сон грядущий?» — спросила она. Дальше я помню то, что очутился на дороге, и вот я здесь, а вот обнаженные устрицы, ваша честь. Я прошу прощения и премного обязан.

— Кажется, они и в самом деле несколько легко одеты, — сказал старик, держа в каждой руке по картине и внимательно их рассматривая, будто хотел найти в них все то, о чем говорила жена Блинки. — Глядя на них, я всегда думал о лете.