Ричард Олдингтон - Любой ценой Страница 3

Стало ли? Нет, предстоит еще одно мучительное дело – найти добровольца из младших офицеров. Хенли потер кулаком щеку и заметил, что забыл побриться. Он позвал денщика и приказал ему принести горячей воды в жестянке из-под сигарет. Бриться последний раз в жизни… Как будто бы и не стоит, а между тем надо. Моральные устои и вообще…

Он тщательно побрился. Один офицер пошел сменить дежурного. Другой спал. Уильямс писал оперативную сводку. Хенли больно укусил себя за палец, потом засунул обе руки в карманы, глядя на склоненную голову Уильямса.

– Уильямс!

Уильямс поднял глаза.

– Да?

– Надо бы решить насчет добровольца…

– Ах, вы об этом. Это уже решено.

– Как решено?

– Я пойду.

– Вы? Но ведь вы всего два месяца, как женаты.

– Да. Вот я и подумал, что если все равно конец, то чем скорее, тем лучше.

– А я собирался расположить ваш взвод в запасном ходе сообщения. Вы успели бы вернуться в батальон.

– И до конца жизни, которой останется каких-нибудь два часа, чувствовать себя последней свиньей? Нет уж, увольте. Я предпочел бы сразу все кончить, Хенли, конечно, если вы не возражаете.

– Что ж, ладно.

Они помолчали. Потом Хенли сказал:

– Ну, я пойду поговорю с солдатами… в общем… пока…

– Пока.

IV

Все рабочие команды были распущены, чтобы люди могли отдохнуть, но дела оставалось много. Надо было доставить боеприпасы, продовольствие и воду. Как только стемнело, резервная рота и несколько саперов отправились укреплять проволочные заграждения. Английская артиллерия ни на минуту не прекращала огня. С немецкой стороны не раздавалось ни выстрела – зловещий признак. Перед вечером Хенли прилег поспать несколько часов. Необходимо было как следует отдохнуть. Он натянул одеяло до подбородка и закрыл глаза. Легли и три свободных от службы офицера. Но Хенли не мог заснуть. Все было так странно, так странно и так по-будничному просто. Вечер такой же, как всякий другой, и в то же время самый последний вечер! Неужели действительно, последний? А как же могут они спастись, если дан приказ удержать позиции любой ценой? Половина людей погибнет во время артиллерийской подготовки. Гранатами, пулями и штыками прикончат остальных. Блиндажи будут разрушены снарядами и минами. Может быть, потом, после боя, подберут нескольких раненых. Кое-кому из солдат, пожалуй, удастся уйти по запасному ходу сообщения, когда перебьют всех офицеров. Впрочем, нет, не удастся; сержанты – надежный народ, они будут держаться до последнего. Им конец, крышка. Нет для них никакого après la guerre,[1] прощайте же все, до свиданья, пока! Он тупо повторял эти глупые слова про себя до тех пор, пока не возненавидел их. Тогда он открыл глаза и стал внимательно осматривать знакомый блиндаж. Его железная койка стояла под углом к другим койкам, на которых неподвижно лежали, завернувшись в одеяла, Уильямс и еще два офицера – не пройдет и суток, как они затихнут навсегда и будут лежать так же молча и неподвижно. Горит свеча в подсвечнике, кое-как сделанном из консервной банки. Пламя ее не колеблется в спертом, затхлом воздухе. Ящики, заменяющие стулья, стоят около стола. На столе – развернутые карты, пачки сигарет, крошки и пять кружек рядом с прощальной бутылкой виски. На голых мрачных стенах осел пар от дыхания, и они стали влажными и липкими. Над изголовьями кроватей висят револьверы, каски, противогазы. Хенли прислушался к дыханию товарищей и вдруг ощутил какую-то нелепую жалость, когда подумал, что придется покинуть этот блиндаж, который обречен на разрушение. Ведь, в конце концов, блиндажи в течение долгих месяцев были их единственным. пристанищем. И вот конец этому пристанищу. Он почувствовал вдруг, что его немного поташнивает, и это продолжается уже несколько часов, хотя он и делает вид, будто все в порядке.

Он осторожно выпростал руку из-под одеяла и посмотрел на светящийся циферблат. Без двадцати пяти двенадцать. Вставать надо в два – необходимо хоть ненадолго заснуть. Он вздрогнул, заметив, что Уильямс тоже украдкой смотрит на часы. Значит, и он не может уснуть. Бедняга. Он горячо, прямо до безумия любит жену. Бедный парень. Да, но уж если на то пошло, Хенли любит свою жену ничуть не меньше. Сердце у него защемило, грудь пронзила жгучая боль, когда он вдруг ясно понял, что все кончено, кончено навсегда, что он никогда больше не увидит ее, никогда не почувствует ее губы на своих губах, никогда больше не прикоснется к ее чудесному, нежному телу. Чтобы удержать стон, он до боли зажал себе рот рукой. Какая мука, какой ад! О господи, господи, его не будет, он превратится в зловонную падаль, а она останется молодой и желанной, веселой и прекрасной, как прежде… о господи, господи, жизнь ее не остановится, потечет дальше и дальше, и выпадут на ее долю страдания, и боль, и слезы в одинокой вдовьей постели, о господи, о боже, но пройдут еще годы, а она останется молодой и желанной, как прежде, и кто-то другой будет желать ее, какой-нибудь юнец, наглый поклонник, и молодость ее, и тело, и жизнь будут требовать своего, и больше не будет ее постель пустой и холодной. О боже, боже! Что-то влажное скользнуло по щеке. Нет, не слеза, а холодный, липкий пот со лба. Господи, какая мука!

Хенли вдруг стремительно сел. Если он так мучается, то Уильямс, наверно, страдает не меньше. Лучше уж встать и скоротать время в разговорах, чем лежать и так терзаться. Он встал с кровати, Уильямс поднял голову.

– Что-нибудь случилось? Ведь еще нет двух.

Оба других офицера тоже подняли головы – значит, и они не спали. В блиндаже было прохладно. Хенли вздрогнул и стал тереть руки, чтобы согреться.

– Нет, только без пяти двенадцать. Не могу заснуть. Кажется, я вам не помешал. Через несколько минут пора сменять Бенсона, – невпопад добавил он.

Три лейтенанта сели на койках, потом встали, потирая руки и потягиваясь.

– Никак не заснешь в таком холоде, а тут еще сырость адская, – сказал кто-то.

– Может, выпьем?

– Если сейчас выпьем, потом ничего не останется, – возразил Хенли. – Лучше подождем до двух.

Уильямс оделся, взял каску и пошел сменить Бенсона. Остальные уселись на ящиках. Разговор не клеился. Вошел Бенсон.

– Что нового? – словно невзначай спросил Хенли.

– Много сигналов. С их стороны обычный обстрел. Наши палят не переставая.

– А вдруг они поймут, что мы знаем их планы, и отменят наступление? – с надеждой спросил самый молодой офицер.

– Чушь, – сказал Бенсон, – они прекрасно знают, что на этом участке почти не осталось людей, потому что их перебросили для подкрепления Пятой армии. Будьте спокойны, наступления нам не миновать.

Все замолкли. Хенли посмотрел на часы. Пять минут первого. Как убийственно медленно тянется время; а ведь это их последние минуты на земле. Нет, надо чем-то заняться.

– Давайте сыграем в бридж.

– Как, сейчас?

– А почему бы и нет? Что толку сидеть, надувшись как сычи, ведь молиться вы как будто не собираетесь?

В ответ раздалась яростная ругань. Хенли очистил стол и бросил на него карты.

– Сними, мне сдавать.

Было почти два часа, когда Хенли положил в карман десять франков, которые он только что выиграл, и встал Он надел плащ и шарф, наверное, в двадцатый раз попробовал, горит ли разбитый фонарик, и с отвращением отбросил его прочь, потом приладил портупею. Лейтенант, который должен был сменить Уильямса с дежурства, был уже готов и ждал Хенли. Хенли надел каску и повернулся к товарищам.

– После того как вы займете свои места, я еще раз обойду все позиции, тогда и увидимся. Ну, а если не увидимся – прощайте!

– Прощайте!

Уильямс со своим денщиком, и сержант уже поджидали Хенли в окопе, около блиндажа.

– Ну как?

– Ничего особенного. Я ходил на наблюдательный пост. В немецких заграждениях сделаны проходы, а в проходах – проволочные рогатки.

– Гм.

– Много сигнальных ракет.

– Да, вижу. А наша артиллерия совсем замолкла.

– Наши берегут снаряды, ждут, когда начнется.

– Стреляли бы сейчас, пока боши выходят на боевые позиции.

– Ладно, это не наша забота, пускай в штабе думают.

V

Хенли, Уильямс, сержант и два связных пошли на сторожевую полосу. Окоп уже подсох, ночь была не очень темная, и сквозь дымку облаков слабо мерцали звезды. Погода улучшалась – бошам, как всегда, везло. Пятеро людей шли молча, погруженные в тревожные размышления, стараясь не поскользнуться. Хенли и Уильямс знали, что их ожидает, они пережили уже минуты беспредельного отчаяния, перестали надеяться и возмущаться. Сержант еще надеялся, что, может быть, его ранят и он попадет в плен. Двое солдат знали только, что они будут «участвовать в операции». У всех пересохло в горле, у всех немного сосало под ложечкой от мрачных предчувствий, все они были несколько скованы в движениях; но никому даже в голову не приходило, что можно бросить позиции.

Они миновали три канадских креста, отчетливо выделявшихся на фоне неба; потом дракона из рифленого железа. В конце хода сообщения их уже ждали солдаты со всех четырех постов во главе с сержантом. Хенли говорил очень тихо – вражеские передовые дозоры могли находиться совсем близко, у самых проволочных заграждений.