Генри Джеймс - Зрелые годы Страница 3

Занемогшая во время швейцарской поездки, графиня подобрала доктора в отеле: ему случилось угодить больной. Происшествие это дало ей повод с властной щедростью предложить условия, которые вскружили голову врачу без практики, чьи карманы были опустошены занятиями. Не так предполагал он проводить свои дни, но этот период должен был миновать быстро, а графиня была так чудесно мила. Она требовала неослабного внимания, но не любить ее было невозможно. Доктор делился подробностями о своей чудаковатой пациентке: к ее буйной тучности и болезненному напряжению неистовой и бесцельной воли примешивалось тяжелое органическое расстройство. Но доктор неизменно возвращал разговор к любимому романисту, которого любезно провозгласил поэтом большим, нежели многие, выбравшие стихи своим поприщем. Пыл доктора, как и его неосторожность, подогревался симпатией Денкомба и сходством их занятий. Денкомб признался, что немного знаком с автором «Зрелых лет», но почувствовал, что не готов делиться подробностями, которых жаждал его собеседник, ранее не встречавший столь привилегированных людей. Он даже уловил в глазах доктора Хью блеск подозрения. Впрочем, молодой человек слишком волновался, чтобы быть проницательным, и снова и снова брался за книгу, восклицая: «Заметили ли вы это?» или «Разве вас не поразило то?». «Ближе к концу есть чудесный пассаж», — объявил доктор и снова взял в руки том. Переворачивая страницы, он наткнулся на что-то иное, и Денкомб увидел, как цвет его лица изменился. Врач взял вместо своего экземпляр Денкомба, лежащий на скамье, и писатель моментально угадал причину испуга молодого человека. Доктор Хью на мгновение помрачнел; затем он произнес: «Я вижу, вы правили текст!» Денкомб был страстным корректором, апологетом стиля; для него идеалом было бы втайне отпечатать книгу, а затем, по напечатанному, предаться свирепой правке — всегда приносить в жертву первую редакцию, а потомству и даже бедолагам коллекционерам отправлять лишь вторую. Этим утром его карандаш оставил вмятины на доброй дюжине книжных страниц. Денкомба потряс упрек молодого человека; писатель в тот же миг побледнел. Он пробормотал что-то невнятное и увидел, краем ускользающего сознания, заинтригованные глаза доктора Хью. Денкомб лишь успел понять, что недуг вновь овладевает им, — что эмоции, возбуждение, усталость, жар от солнца, обманчивый воздух соединились, чтобы сыграть с ним дурную шутку, — он протянул руку к собеседнику с жалобным стоном и разом лишился чувств.

Позже он узнал, что упал в обморок и что доктор Хью доставил его домой в инвалидном кресле; служка, хозяин кресла, прогуливавшийся по своему обычаю невдалеке от гуляющих больных, вспомнил, что видел Денкомба в саду отеля. Чувства вернулись к Денкомбу по пути в гостиницу, и, лежа тем вечером в постели, он смутно припомнил юное лицо доктора Хью, который, провожая Денкомба, склонился над ним с утешительным смехом и словами разоблачения. То, что нельзя больше скрывать свою личность, наполняло Денкомба печалью и страданием. Он был опрометчив, глуп, слишком удалялся от гостиницы, чересчур долго оставался на воздухе. Ему не следовало делить общество незнакомцев, лучше было взять с собой слугу. Ему казалось, что он падает в бездну столь глубокую, что даже клочка неба не увидать. Он не знал наверняка, сколько времени прошло; он собирал воедино обрывки событий. Его посетил доктор, тот, что пользовал Денкомба и ранее. Доктор был очень предупредителен. Наученный происшествием, слуга Денкомба ходил на цыпочках. Слуга не раз говорил что-то про умного молодого джентльмена. Остальное терялось в сумерках неопределенности, если не безысходности. Сумеречность отчасти оправдывалась его долгими снами, дремотой, которая внезапно вынесла его к реальности темной комнаты и зажженной свечи.

— Вы поправитесь. Теперь-то я все о вас знаю, — произнес близкий и, как определил Денкомб, молодой голос. Встреча с доктором Хью вернулась в его сознание. Писатель был слишком подавлен, чтобы смеяться над случившимся, но интерес его к посетителю был силен.

— Конечно, я не могу пользовать вас регулярно, — у вас есть свой врач. Я говорил с ним, он отличный доктор, — продолжил доктор Хью. — Но вы должны позволить мне навещать вас на правах доброго друга. Сейчас я заглянул к вам перед тем, как отправиться спать. Ваши дела идут прекрасно, но было очень кстати, что я оказался рядом с вами на утесе. Я приду завтра рано утром. Я хочу что-нибудь сделать для вас. Вы сделали для меня так много, — молодой человек, нависая над больным, взял его руку, и бедный Денкомб, еле почувствовавший это живое пожатие, слабо ответил на него. Он испытывал нужду в этих знаках преданности — уж очень ему требовалась поддержка.

Мысль о помощи, в которой он нуждался, со всей отчетливостью сложилась той ночью, проведенной им в некой прозрачной неподвижности. Сила его мысли как будто возмещала часы ступора. Он пропал, пропал — он пропал, если только его не спасут. Он не боялся ни страдания, ни смерти, он даже не испытывал любви к жизни; но в нем таилось одно глубинное желание. В долгие тихие часы болезни он уверился, что лишь в «Зрелых годах» он воспарил; лишь в тот день он, посещенный бессловесной вереницей образов, обозрел свои владения. Его пределы открылись ему. Страшился он той лишь мысли, что репутация его будет покоиться на незавершенном деле. Это касалось не прошлого, но будущего. Болезнь и возраст выросли перед ним как два идола с безжалостными очами: какое мыто даст он Паркам, чтобы пожаловали его вторым веком? У него был один шанс, данный людям, — жизнь. Он опять уснул очень поздно, а когда проснулся, доктор Хью сидел рядом. На этот раз близость к доктору показалась Денкомбу особенно прекрасной.

— Не думайте, что я отвадил вашего врача, — сказал гость. — Я действую с его разрешения. Он был здесь и наблюдал вас. Кажется, он мне доверяет. Я рассказал ему, как вчера мы вместе добирались сюда, и он признает мои особые права.

Денкомб почувствовал стеснение:

— Как вам удалось обхитрить графиню?

Молодой человек покраснел, но справился с собой:

— Ах, не думайте о графине!

— Вы говорили мне, что она очень капризна.

Доктор Хью помедлил с ответом.

— Так и есть.

— А мисс Вернхам — intrigante.

— Как вы это узнали?

— Я все знаю. Чтобы прилично писать, приходится разбираться в таких вещах.

— Я думаю, она сумасшедшая, — сказал доктор Хью без обиняков.

— Все же не ссорьтесь с графиней. Сейчас она для вас — главная поддержка.

— Я не ссорюсь, — парировал доктор Хью. — Я не лажу с глупыми женщинами.

Затем он добавил:

— Вы ведь совсем одиноки.

— Это часто случается в моем возрасте. Я пережил всех, я все растерял по пути.

Доктор Хью запнулся, затем преодолел сомнения:

— Кого вы потеряли?

— Всех.

— Нет, — выдохнул юноша и положил руку на плечо Денкомба.

— У меня была жена, был сын. Жена умерла родами, а сына, еще в школе, унес тиф.

— Как жаль, что меня там не было! — воскликнул доктор Хью.

— Что ж, вы ведь здесь, — ответил Денкомб с улыбкой, которой показал, как он ценит теперешнее присутствие собеседника.

— Вы странно говорите о своем возрасте. Вы не стары.

— Как рано вы стали лицемерить!

— Я говорю о физиологии.

— Да, именно это я твержу себе в последние пять лет. Мы говорим, что еще молоды, только когда состаримся.

— Ну я-то знаю, что я молод, — ответил на это доктор Хью.

— Но знаете не так хорошо, как я, — рассмеялся пациент. Посетитель его столь же искренно сменил точку зрения и заметил, что одна из прелестей возраста — по крайней мере, для выдающихся личностей — в ощущении успеха, достигнутого трудом. Доктор Хью употребил расхожую фразу о заслуженном отдыхе, и она почти привела в ярость бедного Денкомба. Он взял себя в руки, чтобы объяснить, весьма доходчиво, что его это утешение, увы, обошло, и только оттого, что он впустую растратил бесценные годы. Он с самого начала определил себя в литературу, но ему понадобилась целая жизнь, чтобы поравняться с ней. Лишь сегодня, наконец, он стал видеть, что весь прежний его путь был беспорядочным блужданием. Он созрел слишком поздно и оказался так неуклюже устроен, что вынужден был учиться на собственных ошибках.

— В таком случае, я предпочту ваши цветы чужим плодам и ваши ошибки иным успехам, — сказал галантный доктор Хью. — Из-за ваших ошибок я и восторгаюсь вами.

— Вы — счастливый человек. Вы не знаете, что говорите, — ответил Денкомб.

Посмотрев на часы, молодой человек поднялся; он назвал вечерний час, когда он собирается вернуться. Денкомб предостерег его от слишком глубокой привязанности и снова выразил опасение, что из-за него доктор пренебрегает графиней и, того гляди, навлечет на себя ее недовольство.

— Я хочу, как вы, учиться на собственных ошибках, — рассмеялся доктор Хью.