Кнут Гамсун - Лес зимой Страница 3

— На это у меня нет теперь охоты, — ответил он. — Я мог бы ещё спеть псалом.

— Ну, псалом. Не теперь.

— Мне и хотелось бы вам услужить, но…

Его беспокойство всё росло. Немного погодя он взял мешок и вышел. Я подумал: вот он и ушёл, но он не сказал мне обычного приветствия: оставайтесь с миром!

Хорошо, что я пришёл в лес: тут как раз моё место и с этого дня ни одна живая душа не войдёт в мои стены.

Я заключил с собой очень строгий договор, чтоб с этих пор не иметь больше дела с людьми.

— Мадам, иди сюда! — сказал я, — я уважаю тебя и обязываюсь вступить с тобой в прелестный союз на всю жизнь, мадам!

Через полчаса однако человек возвратился, но уже без мешка.

— А я думал, что ты ушёл, — сказал я.

— Ушёл? Я ведь не собака какая-нибудь, — ответил он. — Я тоже бывал раньше в людском обществе и говорю: «здравствуйте», когда прихожу, и «оставайтесь с миром», когда ухожу. Вам не следовало бы меня дразнить.

— Что ты сделал с мешком?

— Я его отнёс немного по дороге.

Это делает честь его рассудительности, что он отнёс мешок на случай, если за ним придут: легче ускользнуть налегке, чем с тяжестью за спиной. Чтобы не дать ему возможности ещё лгать об его бедности, я спросил:

— А ты, верно, был большим удальцом несколько лет назад, да, пожалуй, ещё и теперь?

— Да, насколько позволяют обстоятельства, — сказал он оживлённо. — Я не видывал, чтоб кто легче меня поднимал бочку с рыбьим жиром, а также никто не мог меня перетанцевать во время рождественских танцев… Шш! Кто-то идёт?

Мы прислушались. Он в один миг бросил взгляд на дверную скважину и на дыру в потолке и избрал для встречи опасности двери. Он был великолепен в своём возбуждении, я видел, как дрожали его челюсти.

— Никого нет, — сказал я.

Он решительно и смело, как сатана, выполз из юрты и пропадал несколько минут. Когда он вернулся, он отдышался и сказал:

— Никого нет.

Мы укладывались на ночь.

— Во имя Иисуса! — сказал он и протянулся на своих ветках.

Я сразу заснул и крепко проспал некоторое время. Посреди ночи беспокойство заставило человека вскочить на ноги, я слышал, как он пробормотал: «оставайтесь с миром!», и вышел вон.

Утром я сжёг ветки, на которых спал человек, и напустил в юрту тьму дыма.

На дворе выпал новый снег.

Что может быть лучше, как снова остаться одному и ходить уединённо и мирно в лесу, варить кофе, набивать трубку и думать об этом помаленьку, медленно! «Вот теперь я наполню снегом котелок, — думаю я, — а теперь измельчу камнем эти кофейные зерна; позже мне нужно будет хорошенько выбить мой мешок в снегу, чтобы шерсть внутри стала снова белой!» Но где же тут литература, большие романы, общественное мнение? Зато мне не приходится из-за этого кофе бежать взапуски. Литература! Когда Рим владычествовал над миром, он был едва лепечущим учеником Греции. И он всё же владычествовал над миром. Или взять другую страну, нашу знакомую: она вела освободительную войну, блеск которой и до сих пор ещё не погас, она дала миру величайшие произведения искусства и живописи. Но она не имела литературы и не имеет её и сейчас[2].

Изо дня в день я ближе и ближе знакомился с деревьями, мхом и снегом на полях, и со всем этим я подружился. Сосновый пень стоит и оттаивает на солнце — я чувствую связь с ним и его ростом, иногда, стоя около него, я люблю его, в моей душе что-то шевелится к нему. Кора с него так плохо содрана, его изуродовали зимой, когда лежал глубокий снег, поэтому он и торчит такой длинный и оголённый. Я представляю себя на месте этого пня и чувствую к нему сострадание. И в моих глазах светится, быть может, такое же несложное и животное выражение, как у людей глубокой древности.

Тут ты придерёшься, конечно, и поднимешь меня на смех; насчёт этого соснового пня и меня ты придумаешь много забавных слов. Но в глубине души ты всё же знаешь, что на моей стороне во всём преимущество — за исключением разве того, что у меня не так много гражданских понятий и я не студент. Ты ничему не научишь меня, что касается леса и полей, где я чувствую то, чего ни один человек не чувствовал.

Случается, что я беру неверное направление и сбиваюсь с пути. О, да, это случается. Но я не верчусь и не гуляю тут же у дверей моей хаты — нет, это для детей города. Я ухожу мили за две, далеко по ту сторону реки Шель, и тут я сбиваюсь с пути, и то если нет солнца, или идёт густой снег, так что на небе не видно ни юга ни севера. Вот тут-то мне и может пригодиться знание знаков и примет на том или ином виде деревьев, о смоле на соснах, коре на лиственных деревьях, о мхе, который растёт внизу у корней, о том, растут ли ветви на южной или северной стороне, как обросли мхом камни, какой вид у тех или иных листьев; с помощью всего этого мне и удаётся найти верное направление, если ещё светло.

Но если наступают сумерки, и я вижу, что мне не найти моего дома на сегодня, я говорю самому себе: «о, Господи, что же это будет за ночь!». И я брожу, пока не отыщу себе уютного местечка, — лучше всего под навесом горы, которая защищает от непогоды и ветра. Я приношу сюда несколько охапок веток, застёгиваю хорошенько мою куртку и долго устраиваюсь. Тот, кому не удалось испытать этого, не имеет никакого представления об удовольствии, которое наполняет всё существо, если в такую ночь попадёшь в хорошее убежище. Чтобы чем-нибудь заняться, я зажигаю трубку, но так как я слишком голоден, я не выношу табаку; тогда я запихиваю в рот кусок смолы и жую её и думаю о разных разностях. А снаружи всё метёт да метёт. Если мне посчастливилось выбрать хорошо моё убежище, то есть если оно лежит в надлежащем направлении, то снега насыплет так много, что над моей хижиной образуется крыша. И тогда я вполне спасён и сух — засну ли я, или нет, мороз до моих ног не доберётся.

К моей юрте подошли два человека: они торопились; один из них крикнул мне:

— Здравствуйте! Не прошёл ли тут мимо вчера один человек?

Мне не понравилось его лицо, я не был его слугой, и его вопрос был так глуп.

— Здесь, может быть, много прошло. Вы, верно, хотите спросить, не видал ли я человека, который проходил тут мимо?

Вот на тебе!

— Я сказал то, что я хотел, — сказал он сердито. — А кроме того я вас спрашиваю, как служебное лицо.

Вот как!

Я не желал больше разговаривать с ним и влез в юрту. Оба вошли за мной вслед. Полицейский скорчил гримасу и спросил:

— Так что же, видели вы человека, который проходил тут вчера ночью?

— Нет, — ответил я.

Они начали переглядываться, советоваться, а немного погодя вышли из юрты и отправились обратно в посёлок.

Я думал: «какое усердие у этих полицейских, когда им нужно ловить, и как в нём сквозит заурядность!». За ловлю и доставку каждого пойманного перепадают лишние доходы; да и в этом подвиге есть также честь. О, всё человечество должно бы усыновить этого человека, ибо он его дитя, созданное по его образу! А где же кандалы? Он должен бы побряцать немного цепью и, подняв её на руке, как шлейф амазонки, заставить меня почувствовать, что он обладает такою властью, от которой волосы встают дыбом. Ничего подобного!

И что это такое за торговля? Этот современный торговый король? Он замечает пропажу того, что человек может унести в мешке.

С этой поры я начал ожидать весну. Моя торфяная юрта находится всё же слишком близко от людей, и я собираюсь построить себе другую, когда оттает земля. Я уже высмотрел себе место в лесу, по ту сторону реки Шель; там, думаю я, будет хорошо. От посёлка туда четыре мили, а от перевала — три…

Примечания

1

В таких мешках норвежцы спят, когда ночуют в лесу.

2

Вероятно, имеются в виду Нидерланды, в ходе буржуазной революции 1566–1609 гг. освободившиеся от испанского владычества.