Синклер Льюис - Похищенная процессия Страница 3

Тихий городок, далекий от суматохи большого мира, обновлял свою страстную веру в единство Штатов.

Мистер Гейл пробрался в первый ряд. Спину развязного незнакомца жгли негодующие взгляды. Голос седого священника с запавшими щеками на миг зазвенел негодованием. Мистер Гейл притворился, что ничего не замечает. Но ему стало жарко. В горле першило от пыли. В бока ему упирались острые локти. Ему было очень нехорошо. Но он только упрямо поклялся: «Нет, я своего добьюсь, хотя бы мне пришлось похитить их всех до единого!»

Едва священник закончил, как мистер Гейл бросился к ветеранам и бодрым, громким голосом начал:

— Господа!

Священник смерил его взглядом с высоты переносной кафедры:

— Как вы смеете нарушать церемонию?

Толпа, всколыхнувшись, придвинулась к ним — так уличные зеваки бросаются вперед, чтобы скорее увидеть труп убитого. Голоса сливались в угрожающий ропот, разинутые рты были страшны. Но мистера Гейла переполнял тот гнев, когда человек уже не способен бояться толпы и видит в ней лишь одного ничтожного противника.

— Слушайте! — рявкнул он. — Я намерен пригласить вас еще на одно поминовение павших! Может, вам будет интересно узнать, что меня зовут полковник Гейл и что я командовал десятым нью-йоркским полком почти всю войну!

— Ах, так, — промурлыкал священник. — Значит, вы полковник… простите… Гейл?

— Да! — Священник облизнул губы, и мистер Гейл с вымученной шутливостью добавил: — Что же вы не приветствуете старшего по чину? Ну, да служитель божий — это не то, что мы, старые солдаты. Так вот, ребята, слушайте меня! Одна бедняжка…

Голос священника вошел в это добродушное рокотание, как нож в масло:

— Простите, дорогой сэр, я не вполне понимаю, почему вам вздумалось разыгрывать этот фарс. Я, конечно, «служитель божий», как вам угодно было выразиться, но, кроме того, я и старый солдат. Сейчас я командую этим постом, но, «может вам будет интересно узнать», что я всю войну прослужил в десятом нью-йоркском! И если память мне не изменяет, вы даже и дня не были нашим полковником!

— Да, не был! — взревел мистер Гейл. — Не был! Я-южанин. Из Алабамы. А после нынешнего дня, пожалуй, уже и не замиренный южанин! И рад, что не был синебрюхим янки — как подумаю, что эта бедняжка умирает сейчас в Уэкамине от разбитого сердца!

И самыми обыденными фразами, иногда даже трогательными, самыми простыми словами и уже без бодрого добродушия мистер Гейл рассказал им историю миссис Тиффени, вдовы капитана армии северян, но он не скормил жадным ушам толпы ее имя.

Его голос становился все более злым.

— Вот почему, — закончил он, — я хочу, чтобы вы поехали в Уэкамин почтить и тамошние могилы. И мне решительно все равно, дорогой сэр, отдаете вы мне честь или нет. Если вы, ребята, поедете в Уэкамин, значит, не перевелись еще настоящие мужчины шестидесятых годов. Но если вы, восьмеро здоровенных молокососов — янки, испугались одного старика мятежника, значит, черт побери, я выиграл еще один бой за Американскую конфедерацию!

Молчание. Побагровевший мистер Гейл стоял между ними, словно гранитная скала. Его глаза были такими же суровыми, как и твердо сжатые кулаки. Но верхняя губа, усеянная капельками пота, дрожала.

Медленно, словно в бредовом забытьи, священник снял облачение и отдал его стоявшему рядом мальчику. Черный сюртук сразу придал его худому лицу казенную сухость. Когда он обратился к мистеру Гейлу, его голос был голосом вежливого и усталого старика.

— У вас есть автомобиль, чтобы отвезти нас в Уэкамин?

— Он вместит только пятерых.

Священник сказал своему соседу:

— Можем мы воспользоваться вашим автомобилем? — и вдруг рявкнул: — В две шеренги становись! Сми-ирно! Кру-угом! Шаго-ом марш!

Еще не договорив, он встал на свое место, и ветераны строем направились через расступившуюся толпу к воротам кладбища. Их лица посерели от утомления, пыли и старости, но они смотрели прямо перед собой и шли размеренным шагом, словно только что получили приказ занять опасную позицию и слишком устали, чтобы бояться.

Строй замыкали флейтист и барабанщик. Флейтистом был весьма толстый банкир, но он дул в свой инструмент с усердием мальчишки. Барабанщик, высохший старичок, выбивал пергаментными руками «Когда Джонни вернется домой», но его желтоватые, устремленные в одну точку глаза были полны боли, а подбородок дрожал.

— Стой! — скомандовал священник. — Ребята, я считаю, что в этом походе командовать должен полковник Гейл. Полковник, прошу вас принять команду над постом.

— Н-но ведь это против устава?

— Дорогой мятежник, все, что сейчас происходит, против устава!

— Правда, — согласился мистер Гейл. — Сми-ирно!

Старик барабанщик, выпучив глаза, вдруг обмяк и осел, упершись дрожащими пальцами в землю. От толпы отделились два человека и подхватили его.

— Идите дальше, — простонал он, и барабанные палочки, глухо стуча, покатились по дорожке.

Остальные старики ждали, обмениваясь тревожными взглядами. На каждом лице было написано: «Опасная затея. День слишком жаркий. Того и гляди мы тоже…»

Священник накинул ремень барабана на шею и подхватил палочки.

— Играйте же, Ланс, черт вас возьми! — буркнул он величественному банкиру-флейтисту, и они вдвоем соорудили нечто вроде марша «Наступая через Джорджию».[5]

Отряд подравнялся и пошел вперед, не дожидаясь команды мистера Гейла, который, шествуя во главе процессии, дивился про себя: «Вот уж не думал, что мне придется маршировать под этот мотив!»

Два автомобиля помчались из Джоралмона в Уэкамин. Из-под колес брызгал песок, машины швыряло на ухабах, и старики испуганно цеплялись за сиденья и борта. Они остановились перед домом миссис Тиффени.

Она сидела на крыльце в пришпиленной к седым волосам синей шляпке с коричневой вуалью и держала на коленях корзину цветов, а рядом стояла коробка из-под туфель со съестными припасами. Увидев автомобили, она бросилась навстречу, бессвязно бормоча слова приветствия. Старики ответили ей с изысканной галантностью. Один из них, который когда-то был знаком с капитаном Тиффени, попробовал произнести речь. Но говорить ему было не о чем. И вдруг все происходящее утратило смысл. Мистер Гейл привез их сюда, но дальше-то что?

Их затопили волны царившей вокруг тишины. Это была не процессия. Просто девять стариков и старуха разговаривали на пыльной улице. Не было музыки, не было толпы, не было зрителей — ничего, что могло бы превратить обычных, будничных людей в единое марширующее упоение. Они были стариками — усталыми, немного голодными, и никто не видел в них героев. Мимо проехал маленький автомобиль — пассажиры даже не взглянули на них.

Процессия, переставшая быть процессией, почувствовала неловкость, попыталась поддержать бодрый разговор и скисла.

Равнодушная невозмутимость городка поглотила их. После маленького автомобиля ничто не нарушало пустынности улицы. Лениво кивали клены. Где-то вдали прокукарекал петух. С соседнего пустыря на них тупо смотрела жующая жвачку корова. Тихий треск кузнечиков в траве сонной одурью пронизывал тишину. Уходящая в пшеничные поля улочка становилась все жарче, и их старые глаза видели ее как сквозь дымку. Они стояли возле автомобилей, трогая ручку, поглаживая верхний край дверцы, и думали, что нужно отказаться от этой детской затеи и признать себя дряхлыми развалинами. Около их ног беззаботно прыгал воробей.

— Ну? — спросил священник:

— Ну-у… — сказал мистер Гейл.

И тут из своего дома вышел Джимми Мартин.

Он увидел их. Он остановился как вкопанный. Он в восторге трижды подскочил и кинулся к ним со всех ног.

— Будет процессия? — взвизгнув от радости, спросил он мистера Гейла.

— Боюсь, что нет, Джимми. Пожалуй, ничего не выйдет. Молодежи это неинтересно. Пожалуй, мы не пойдем на кладбище.

— Нет, нет, нет! — завопил Джимми. — Скауты хотят пойти!

Он стремглав бросился к себе в дом, а рассыпавшаяся процессия смотрела ему вслед с тихим стариковским удивлением. Он выскочил из двери в скаутской форме с красным шарфом. В руке он держал жестяной горн.

С сияющими глазами он остановился у калитки и протрубил единственный известный ему сигнал — побудку. Сначала хриплые, неуверенные звуки робко пробирались среди деревьев, потом налились силой, загремели отчаянной мольбой, затрепетали мальчишеским преклонением перед героями.

Из калитки соседнего дома выбежал еще один мальчишка, огляделся и кинулся к ним, пыхтя и спотыкаясь. Он был без шапки, плисовые штанишки не были застегнуты под коленкой, но его лицо дышало той не знающей возраста преданностью идее, которая позволила ушедшим на войну юнцам 1864–1865 годов творить чудеса. Он отсалютовал Джимми. Джимми что-то сказал ему, и плечом к плечу, с глубоким достоинством, в котором не было ничего смешного, они, печатая шаг, прошли мимо стариков и стали по стойке «смирно», устремив глаза туда, где в жаркой дымке лежало кладбище с забытыми могилами.