Альфред Андерш - Бегство в Этрурии Страница 3

И вдруг они остались одни. Кругом только ровное поле и тишина. Еще и светло, почти как днем.

— И все же ты со мной не пойдешь? — спросил Вернер.

— Ни в коем случае, — отрезал Алекс. — Не может быть и речи. И больше меня не спрашивай.

— Дело ведь пахнет керосином, — возразил Вернер и принялся тихо насвистывать себе под нос. Теперь они шли пешком, ведя самокаты за руль.

— Надо уходить, как ты, — ответил Алекс. — То есть с легкой усмешкой. А кто так не может, лучше не суйся.

Всерьез заблудиться здесь было нельзя. Все время слышался шум с шоссе, так что в любую минуту можно было повернуть в ту сторону. И все же они оказались вдруг одни, совсем одни среди полей и пастбищ, деревьев и кустов. Потом они увидели белую дорогу. Она огибала каменную ограду, за которой виднелись высокие кипарисы и пинии.

— Представь себе, мы с тобой могли бы здесь остаться, — начал Вернер. — За этой стеной наверняка усадьба или небольшой замок. Мы бы постучались и попросили разрешения переночевать. Нам отвели бы большую пустую комнату. В итальянских усадьбах всегда много пустых запущенных комнат с каменным полом и давно не топленным камином. На кроватях там вместо матраца мешок с сеном, а окна огромные, во всю стену. В таких комнатах всегда крепко спишь и видишь сны под тихое потрескивание растущих возле дома пиний. А завтра мы бы тронулись дальше, в Сан-Джиминьяно или Вольтерру. Пили бы вино, глазели на картины и болтали с девушками.

Каменная стена сияла в лунном свете. Небо казалось темно - синим и в то же время прозрачным куполом с блеклым расплывчатым пятном вокруг луны. Стена манила своей затерянностью в пространстве, своей явной покинутостью. Над воротами свешивалась густая путаница ветвей, выбившихся из крон растущих за стеной каштанов.

Они поехали по белой дороге в сторону шоссе.

— Но Эриха оставь в покое, — сказал Алекс. — Он еще слишком молод.

— Не оставлю. Парня я вам не отдам, — закусил удила Вернер. Впервые в его обычно мягком, бархатном, уклончиво - ироничном голосе зазвенел металл.

— Да разве ты сам не видишь, что он вовсе не хочет? Он еще слишком молод. Попросту не созрел для того, что ты затеял, — сказал Алекс.

— Он бы хотел, — возразил Вернер. — И ничуть бы не колебался. Если бы ты пошел с нами, он бы не колебался.

— Не могу. Ты требуешь от меня невозможного.

— Мне бы тоже хотелось «не мочь», — с горечью заметил Вернер. — Это прекрасно, лучше некуда. Быть своим среди своих. Делать общее дело. Чувствовать себя частью целого…

— Заткнись! — Алекс метнул в него злобный взгляд. Оба энергичнее заработали ногами. Они держались так плотно, что на ходу едва не задевали друг друга локтями. — Сам знаешь, что я не чувствую себя частью этого целого. Но мой долг — остаться с ними. Кому-то ведь надо остаться.

— Но не Эриху! — выкрикнул Вернер. — Хотя бы его одного я у вас отберу. Не вижу причин оставаться в одиночестве.

— Делай как знаешь, — подвел черту Алекс. В эту минуту они увидели выезд на шоссе и свой эскадрон, подтягивающийся к перекрестку в клубах пыли и грохоте. Алекс и Вернер тут же разъехались в разные стороны. Вернер направился в голову колонны. Кивнув Эриху, он скосил глаза на шоссе и процедил сквозь зубы:

— Видишь сам, что творится!

— Да, уходят все поголовно, — тихо ответил Эрих. — Наверно, нас для того и выдвигают вперед, чтобы прикрыть отступление.

— А ты заметил, что наши самоходки остались в Риполи? — не отставал Вернер.

— Тяжелое оружие хотят, видимо, приберечь.

— Зато нас посылают с карабинами против «шерманов», — до шепота понизил голос Вернер. — И выгрузят нас в Карраре, потому что в Центральной Италии все железные дороги разрушены. Нам придется двигаться своим ходом, причем ночью, днем немецким солдатам лучше на шоссе не показываться.

Эрих ничего не ответил — в этот момент как раз дали сигнал трогаться. Под утро движение на шоссе улеглось. Оно как бы заснуло. Эскадрон катил мимо застывших танковых колонн. Молчаливые танки стояли в ряд вдоль обочины. На рассвете их отведут куда-нибудь в рощу, где они и простоят до темноты. Один раз самокатчики обогнали пехотное подразделение. Солдаты устало брели, едва передвигая ноги, строя и в помине не было; потные от натуги, они тащили на спинах все свое снаряжение, угрюмо глядя себе под ноги, и ругань, вспыхивавшая в их гуще, гулко разносилась в ночном воздухе, все еще пронизанном лунным светом. Луна теперь низко висела над морем и слегка серебрила вершины далеких гор. На эскадрон навалилась тяжкая усталость, унтер-офицеры и фельдфебели давно протрезвели. А там, наверху, в ночном небе, то и дело слышался рокот авиационных моторов. Колонна пережидала под деревьями, пока рокот не удалялся. Но самолеты и не думали снижаться — они летели дальше, на север.

Вдруг стало очень темно. Едва не засыпая на ходу от усталости, они тупо тащились на своих самокатах все вперед и вперед. Наконец на востоке вынырнула светлая полоса. Проехав селение Рави, они увидели, что на обочине стоит обер-лейтенант Витте и рукой указывает на боковую дорогу, ведущую в сторону большого соснового леса. Деревья встретили их гробовым молчанием. Не было ни малейшего ветерка, который расшевелил бы вершины пиний и заставил их заговорить.

3

Под вечер Вернер проснулся и поглядел вокруг. Все спали. Расстелили на земле плащ-палатки и спали мертвецким сном. С самого утра лежали они не двигаясь, лишь в полдень нехотя поднялись и побрели к полевой кухне. Но в такую жару суп никому не полез в горло; проглотив по две-три ложки, они вяло поплелись обратно. Нынче ночью многие сковырнутся, подумал тогда Вернер, не тем кормят. Дать бы им сейчас печенье, шоколад и фрукты — съели бы за милую душу. Похлебав перлового супа, в котором плавали кусочки мяса, все опять завалились спать. Лежа под деревьями удушливо жаркого соснового бора, они хрипло дышали, ловя воздух широко открытым ртом. Оглядевшись, Вернер заметил, что даже часовой уснул. Прислонясь спиной к сосновому стволу и слегка согнув в коленях ноги, он спал крепким сном. Вернер поднялся, подошел к нему и разбудил.

— Не глупи! — сказал он. — Вот шеф засечет, угодишь под трибунал.

Еще плохо соображая со сна, тот что-то буркнул себе под нос и поправил за спиной карабин.

Вернувшись на свое место, Вернер увидел, что глаза у Эриха открыты.

— Давай оглядимся немного, — шепотом предложил Вернер.

Эрих кивнул и легко вскочил на ноги. Они осторожно

пробрались между телами спящих. Пинии отбрасывали очень прозрачную кружевную тень, их кроны, словно мелкий фильтр, пропускали свет, задерживая внизу жару, удушливую, как в парилке. Огромные стволы раскинули высоко над землей могучие шатры из игольчатых лап, сквозь которые проглядывало голубое небо; но в просветы между стволами, словно в ячейки громадной сети, нестерпимо палило солнце. Все, что было в лесу живого, стлалось по земле. Вернеру вспомнились сосны, которые писал Сезанн, — яркие, прохладные стволы, овеваемые чистым дыханием моря и светлые, как мысли. Здешний лес тоже дышал благородством и чистотой и в то же время казался сетью, жаркой сетью, наброшенной им на свое подножие, насыщенное миазмами.

Было очень тихо; они видели у себя под ногами то скопище муравьев, то диковинных жуков, а то и ящерицу, скользнувшую в заросли падуба, прочертив на песчаной тропинке извилистый след. Они шагали сквозь ядовито-зеленые заросли папоротника на местах, открытых палящему солнцу, ныряли в тенистые кущи, где ветви лавра, цепляясь, карабкались вверх по стволам, охраняя созданным ими полумраком нежное цветение шиповника. У зарослей красавки, усыпанной ядовитыми плодами, Вернер остановился, сорвал одну голубовато-серую ягоду и раздавил ее пальцами. Эрих поглядел на него с отвращением и проронил:

— Придется потом как следует вымыть руки!

— Не так страшен черт, как его малюют! — отшутился Вернер.

Внезапно дорогу им перерезал широкий ров, на дне которого блестела вода. Оба остановились как вкопанные, и Вернер воскликнул:

— Вода! Будем купаться!

Вид спокойной воды вмиг заставил забыть обо всем: о лесе, об эскадроне, о войне. Ров густо порос камышом, а вдоль него тянулась песчаная насыпь. Двинувшись по ней, они вскоре вышли на открытое место. Ров расширился и распался на множество прудов с бухточками, тоже заросшими камышом — высоким, в рост человека, широколистным и ярко-зеленым камышом, который покачивался над серо-зеленой гладью воды под горячим небом итальянского лета. Дойдя до конца насыпи, они оглядели залитую солнцем равнину, упиравшуюся в невысокие горы — скорее не горы, а холмы. У берега они заметили старую, посеревшую от времени барку; ее голая мачта врезалась в голубое небо прямой стрелой, слегка выгнутой на конце. Островки воды, разбросанные вокруг, были, вероятно, следами старого русла реки, протекавшей в глубине долины. Здесь тоже было тихо и жарко, но в звенящем воздухе висел запах стоячей воды и высушенной солнцем древесины, а лес был так далеко, что казался уже голубоватым.