В духе времени - Герберт Уэллс Страница 3

Читал он неплохо, отбивая ритм взмахами белой руки, и мало-помалу в голос его проникло неподдельное волнение. «…К тебе, к тебе одной!» — завершил он, пристально глядя на нее.

До этой секунды он был целиком сосредоточен на своих стихах и на том впечатлении, которое они должны произвести. Теперь все это стало не важно. Она стояла, опустив руки и сплетя пальцы. Глаза смотрели на него с нежностью.

— Ваши стихи берут за душу, — тихо сказала она.

Ее подвижное лицо так чудно выражало все нюансы переживаний! Внезапно он забыл и про свою жену, и про свое положение поэта второго ряда и только не отрываясь смотрел на девушку. Не исключено, что при этом его классические черты претерпели определенную метаморфозу. На краткий миг — который всегда будет жить в его памяти — судьба вырвала Обри Вейра из его маленького тщеславного эго и вознесла на вершину благородной простоты. Листок со стихами выпал из его руки. Осмотрительность как ветром сдуло. Сейчас лишь одно имело для него значение.

— Я люблю вас! — выпалил он.

В ее глазах метнулся страх. Сплетенные пальцы рук судорожно сжались. Она побледнела.

Затем губы ее приоткрылись, словно готовясь что-то сказать, и она вплотную приблизилась к нему, так что они оказались лицом к лицу. В то мгновение для них в целом мире не существовало ничего и никого — только он и она. Обоих трясло как в лихорадке.

— Вы любите меня? — спросила она шепотом.

Обри Вейр стоял и молчал, словно язык проглотил, дрожа всем телом и вглядываясь в ее глаза. Они лучились таким светом, какого он сроду еще не видал. Он сам не понимал, что происходит, в душе творилось что-то невообразимое. Обри Вейр вдруг смертельно испугался того, что натворил. Не в силах выдавить из себя ни слова, он кивнул.

— И это адресовано мне? — спросила она прежним боязливо-недоверчивым шепотом. И вдруг: — Ох, любимый мой, любимый!..

Тут уж Обри Вейр прижал ее к себе, и ее щека легла ему на плечо, и губы их слились.

Вот так случилось самое памятное событие в жизни Обри Вейра. В своих сочинениях он по сей день возвращается к нему снова и снова.

Чуть поодаль от них какой-то мальчуган влез на изгородь и воззрился на целующуюся парочку — сперва удивленно, затем — с презрительным возмущением. Не ведая своей судьбы, он поскорее отвернулся, уверенный, что сам-то никогда не опустится до такого: лизаться с девчонками — фу! К несчастью для райгейтских сплетников, стыд за сильный пол накрепко заклеил ему рот.

Через час Обри Вейр возвратился домой — притихший, меланхоличный. Чай для него был накрыт, его дожидались обожаемые кексики (миссис Обри Вейр сказала, что свою порцию съела раньше). На столе стоял букет хризантем, преимущественно белых, его любимых, в фарфоровой вазе, о которой он не раз отзывался с одобрением. Едва он приступил к еде, жена подошла сзади — чмокнуть своего благоверного.

— Кто мой масенький, кто мой сладенький, — приговаривала она, целуя его за ушком.

И тут в голове Обри Вейра, пока он за обе щеки уплетал кексики, а жена целовала его в ухо, с поразительной ясностью возникла мысль, что жизнь — чертовски сложная штука.

Потом на смену лету пришла пора урожая, и с деревьев начали облетать листья. Был вечер, на холмах еще лежали теплые отсветы заката, но в долину уже заползал синеватый туман. У кого-то в окне зажегся свет.

Примерно на полпути из Райгейта вверх по дороге, которая вьется по холмам, есть деревянная скамейка, откуда открывается прекрасный вид на разбросанные внизу виллы из красного кирпича и голубые дали Даунза[14]. На скамейке сидела знакомая нам девушка с призрачно-бледным лицом.

На коленях у нее праздно лежала книга. Девушка наклонилась вперед, подперев рукой подбородок. Она с тревогой смотрела вдаль, через долину, на темнеющие небеса.

Обри Вейр вынырнул из гущи орешника и сел рядом. В руке он держал несколько опавших листьев.

Не меняя позы, она спросила:

— Ну так что?

— Почему непременно бежать? — ответил он вопросом на вопрос.

Обри Вейр был бледнее обычного. В последнее время он плохо спал, ему часто снился Континентальный экспресс[15]; иногда миссис Обри Вейр пускалась вдогонку — ему представлялось, как она превращает трагедию в фарс, со слезами на глазах протягивая ему запасную пару носков или еще какую-нибудь забытую им ерунду, а за ней возбужденно бурлит весь Райгейт… весь Редхилл! Он никогда еще ни от кого не сбегал, и ему мерещились неприятные объяснения с гостиничной администрацией. А вдруг миссис Обри Вейр заранее всем телеграфирует? Его посетило даже пророческое видение заголовка в грошовой вечерней газетенке: «Юная леди похищает малоизвестного поэта». Отсюда и дрожь в его голосе, когда он спросил: «Почему непременно бежать?»

— Не хочешь — не надо, — ответила она, по-прежнему не глядя на него.

— А ты хорошо подумала о последствиях для себя? Потому что для репутации мужчины, — медленно произнес Обри Вейр, рассматривая листья в руке, — подобные эскапады скорее на пользу, но для женщины это позор — общественный, моральный…

— Значит, это не любовь, — сказала девушка в белом.

— Ах, моя милая, подумай о себе!

— Болван! — пробормотала она.

— Что ты сказала?

— Ничего.

— Но почему не оставить все как есть — встречаться, любить друг друга, безо всяких скандалов и драм? Может быть, нам…

— Нет, — перебила его мисс Смит, — вот это было бы чудовищно.

— Наш разговор убивает меня. Жизнь так хитро устроена, в ней все так переплетено, тысячи невидимых нитей связывают нас по рукам и ногам. Я сам не понимаю, что правильно, а что нет. Ты должна учитывать…

— Настоящий мужчина разорвал бы путы.

— Достоинство мужчины, — провозгласил Обри Вейр, заделавшись вдруг моралистом, — не в том, чтобы поступать безнравственно. Моя любовь…

— В крайнем случае мы могли бы вместе умереть, мой милый, — сказала она.

— Господи Исусе! — опешил Обри Вейр. — То есть… подумай о моей жене.

— До сих пор ты о ней не думал.

— В этом… В самоубийстве есть привкус трусости, предательства, — сказал Обри Вейр. — И вообще, я все-таки англичанин, у меня стойкое предубеждение против бегства, не важно от кого или от чего.

Мисс Смит едва