Илья Штемлер - Архив Страница 30

— Что-то не слышал, — с тайной гордостью за фамилию ответил Хомяков. — Адмирал в роду у нас был. Со стороны матери. А так — не помню.

— Поинтересуйтесь. В архиве работаете, займитесь на досуге, девочек попросите… Назовите им теток своих или бабушек.

Хомяков развалил вилкой картофельный холмик. Есть уже не хотелось. Он с интересом вникал в слова Петра Петровича. Честно говоря, он только и помнил своего отца, часовых дел мастера. Отец был человек замкнутый, друзей не имел, с родичами не общался, собирал оперные пластинки и вечерами прослушивал их, строго сидя на табурете. Родственников отца Хомяков не знал, мимо как-то прошли, не то что со стороны матери. Там их была тьма-тьмущая, включая свояка Матвея, прохиндея, которому пробы негде ставить.

— У вас семья, дети? — любопытствовал Петр Петрович.

— Один я… Есть, правда, дочь, но давно не виделись, — вдруг раскрылся Хомяков, удивляясь себе. Последние несколько лет он и не вспоминал о дочери, которая, кажется, училась в Мелитополе, в каком-то училище.

Старик вытащил платок, громко, простуженно высморкался, деликатно отвернув лицо в сторону, утерся. При этом кончик его пупырчатого носа, точно резиновый, вильнул под пальцами в одну и другую сторону.

— Извините за любопытство, — он упрятал платок в карман. — Вы крепкий, молодой мужчина, а у нас платят не очень щедро… в архиве.

— Понимаю, — кивнул Хомяков и манерно пояснил: — Премного интересуюсь историей отечества…

— Вот и я! — радостно поддался Петр Петрович. — В войну меня отрядили сопровождать архив, в эвакуацию. Да так и застрял. А что я умел? Ничего. В порту работал разнорабочим, хоть и закончил десять классов. Как в архиве стал за тележку, так, считай, без малого сорок лет простоял. И ни разу, веришь, ни разу не пожалел. И жену проводил на тот свет, и неудобства всякие имел. Чего только не случалось в жизни, а сяду в свой закуток, полистаю дела. Ей-богу, чувствую, как уплываю, уплываю. Не поверите — в вечерний институт поступил, правда, не вытянул, сдался. Но два курса одолел. И вас архив засосет, помяните мое слово. Если сюда пришли, как говорится, по зову сердца, затянет. Сколько таких судеб на моей памяти! Десятки!

Разволновался старик. Крошки еды падали на грудь, на живот. Он стряхивал их, размазывал ладонью.

Хомяков взглянул на часы. До восьми оставалось около часа, а ходьбы к дому Варгасова отсюда не более десяти минут.

— Ну? И что вас так увлекало в архивных делах? — Хомяков отхлебнул компот.

— Что?! — казалось, Петр Петрович только и ждал этого вопроса. — Хорошо жили на Руси, я вам доложу. Азартно. С интересом. Какие страсти бурлили. И в экономике, и в делах семейных.

— Ну, в делах семейных страсти, пожалуй, не стихли, — вставил Хомяков.

— Не те. Письма в архиве хранятся, фотографии… Были на Руси мужчины, были женщины. Благородство, красота, рыцарство. Детей растили, давали образование, воспитывали любовь. Да, да. Именно воспитывали любовь. Воспитывали честь, милосердие. Теперь-то и слова такие забыли… А экономика? Диву даешься… Механизмы в морских портах устанавливали только на экспорт пшеницы или еще там чего… В десятки стран отправляла Русь товары. А каких только не было обществ! И по горному делу, и по лесному, и в сельском хозяйстве. Полистаешь иные отчеты, чего только не выпускали, чего не возделывали. И всюду считались с матушкой Россией, уважали. Особенно коснись сельского хозяйства. Или товары какие. А звучало-то как! К примеру, Товарищество мануфактур «Викула Морозов с сыновьями»! А? Викула Морозов с сыновьями! Музыка! А сейчас? Разор да стыдоба! Золото на хлеб заморский меняем который год, конца не видно… А что касается собственной продукции — берешь в рот с опаской. Того и гляди — отравят тебя дрянью какой.

— Народу много развелось, Петр Петрович. Во всех странах травят друг друга, если честно. — Хомякову стало скучно со стариком. Ну его, в самом деле. Лучше пройти через парк, воздухом подышать, чем сидеть в прогорклой столовке.

Старик поднес к губам стакан с чаем, сделал глоток, поморщился:

— Пакость. Сегодня что-то особенное… На чем настаивают, интересно?

— На репейнике, уважаемый, — в тон проговорил Хомяков и засмеялся. — Этот чай надо пить раскаленным, тогда сойдет. Воруют ведь, черти. И чай воруют.

— Поди же ты, — покачал головой Петр Петрович и засмеялся. — И раньше баловались на Руси. А чай был как чай, извините.

— Не так воровали, — с удовольствием произнес Хомяков. — Сейчас тянут… индустриально. Масштабно, всенародно, на всех уровнях.

— Из-ви-ни-те, — протянул старик. — Я не крал, хоть, признаюсь, в архиве соблазнов много.

Хомяков отстранил тарелку и, прихватив с пола затянутую наглухо сумку, поднялся.

— Счастливо оставаться, Петр Петрович. Надеюсь, еще увидимся.

— Увидимся, — кивнул старик. — Куда мне из архива? Обещали взять в лабораторию, к фотографам, на вахте сидеть…

Он еще что-то произнес, но Хомяков не расслышал, направляясь к выходу из столовой.

Желто-красный аварийный фургон божьей коровкой уткнулся в заросли кустарника, что буйно рос на внутреннем дворе многоэтажного дома по Второй Пролетарской улице. И все обитатели — от дворника и до жильцов последнего этажа — доподлинно знали, что сосед из двадцать шестой квартиры этот вечер и ночь проведет дома. Сам по себе подобный факт мало кого мог насторожить, если бы не одна деталь: этот вечер и эту ночь сосед по фамилии Варгасов должен провести в тюрьме, согласно приговору суда от 8 октября 1981 года. И дома у себя он будет ночевать не скоро, однако факт неоспорим — аварийный фургон, что, согласно наблюдению дворника, привозил Варгасова домой с ночевкой, дремал в своем излюбленном тихом месте, у кустарника. Соседи, после первых бурных обсуждений этого происшествия, смирились и даже где-то гордились тем, что рядом живет такой удивительный человек, который, числясь в тюрьме, нередко возвращается домой, словно после обыкновенного трудового дня…

Будимир Леонидович Варгасов перешагнул порог тюрьмы из кабинета начальника управления отделочных работ при Дачном тресте облисполкома. Осужден он был за происшествие чрезвычайное. Четыре девчонки-отделочницы во время рабочего дня пригласили четверых студентов стройотряда отметить день рождения. Перепились, сожгли объект и сами угорели. Все бы для Варгасова обошлось, не будь среди студентов сына министра союзного значения. Министр добился пересмотра дела Верховным судом, и Варгасову впаяли срок. С учетом всех смягчающих обстоятельств ему предстояло отсидеть два года. И к тому времени, как Хомяков волок на пятый этаж сумку, Будимир Леонидович уже отмотал половину срока. По поводу чего намечался небольшой банкетишко, человек на тридцать. Раньше, до отсидки, Варгасову ничего не стоило снять большой зал ресторана «Интурист». Он и сейчас мог себе позволить такой пустячок. И все это знали. Только ни к чему… Поначалу Варгасов даже хотел отметить памятный день скромно, в колонии, в своем бараке. Пригласить гостей с воли, благо условия позволяли. Но начальник тюрьмы, его давний клиент, посоветовал отказаться от этой милой затеи — всех не вместить, даже если прием пройдет стоя, а-ля фуршет. И потом, гостей обстановка будет несколько сковывать. Кое-кто расценит приглашение как уловку, глядишь, и дверь захлопнут. А главное — вряд ли «щекастый» согласится подогнать к воротам тюрьмы известный всему городу, похожий на катафалк, лакированный черный «ЗИЛ-114», без переднего номерного знака. «Куда ему торопиться? — шутил приятель, начальник тюрьмы. — Впрочем, если в порядке рекогносцировки территории на будущее?!»

Так что славную дату решили отметить на дому. И визит Ефима Степановича Хомякова был весьма некстати, он ни по каким статьям не относился к числу приглашенных.

Хомяков не ведал о предстоящем торжестве. Памятуя, что в то воскресенье визит Варгасова домой сорвался, Хомяков справедливо решил — дважды он срываться не должен — и, увидев во дворе желто-красный фургон, искренне обрадовался. Ему нравился Варгасов, хотя и встречались они единожды до суда и раза два после. Удивительно, как Варгасов помнил, что Хомяков учился на истфаке пединститута? А чем еще ему занимать себя в тюрьме, как не воспоминаниями. И все-таки. Кто есть Хомяков? Божий пасынок без законченного высшего образования, промышляющий обряжанием покойников в морге Второй Градской больницы…

Широкая лестничная площадка пятого этажа была изрядно заставлена пустыми коробками из-под импортного пива. Коробки льнули к дверям квартиры двадцать шесть, в сравнении с которой другие двери выглядели как-то одиноко… У Хомякова мелькнула мысль, что он сейчас не ко двору, но отступать поздно, уже нажата кнопка звонка…

Дверь распахнулась, и в проеме Хомяков увидел незнакомую старушку в халате, поверх которого был крестом повязан платок.