Дэвид Лоуренс - Сыновья и любовники Страница 30

— Никаких хлопот. Энни вас проводит. Уолтер, отнеси наверх этот чемодан.

— И пожалуйста, не наряжайся целый час, — сказал Уильям своей нареченной.

Энни взяла медный подсвечник со свечой и, от смущения едва решаясь хоть слово вымолвить, повела молодую гостью в переднюю спальню, которую освободили для нее мистер и миссис Морел. Эта комната тоже оказалась маленькая и нетопленая. Жены углекопов зажигают камин в спальне только если кто-нибудь тяжело болен.

— Расстегнуть ремни у чемодана? — спросила Энни.

— О, большое вам спасибо!

Энни взяла на себя роль горничной, потом сошла вниз за горячей водой.

— По-моему, она немного устала, мама, — сказал Уильям. — Дорога ужасная, и мы собирались в такой спешке.

— Ей что-нибудь нужно? — спросила миссис Морел.

— Нет-нет, она прекрасно справится.

Но в воздухе был разлит холодок. Мисс Уэстерн появилась спустя полчаса в красновато-лиловом платье, чересчур роскошном для кухни углекопа.

— Говорил я тебе, что не надо переодеваться, — сказал ей Уильям.

— Ну-у, Мордастик! — А потом со своей сладковатой улыбочкой она обернулась к миссис Морел. — Какой он ворчун, правда, миссис Морел?

— Разве? — сказала миссис Морел. — Это совсем нехорошо с его стороны.

— Право, нехорошо!

— Вам холодно, — сказала мать. — Может, подойдете к камину?

Морел вскочил с кресла.

— Сядьте-ка сюда! — сказал он. — Сядьте-ка сюда!

— Нет, папа, оставайся в своем кресле. Садись на диван, Лили, — сказал Уильям.

— Нет, нет! — вскричал Морел. — Туточки всего теплей будет. Сядьте-ка сюда, мисс Уэссон.

— Огромнейшее вам спасибо, — сказала девушка, садясь в кресло углекопа, на самое почетное место. Она поежилась, чувствуя, как в нее проникает кухонное тепло.

— Мордастик, милый, подай мне носовой платок, — сказала она, сложив губки будто для поцелуя и тем особым тоном, как если б они были сейчас одни, отчего все остальные почувствовали себя лишними. Молодая особа, видно, не считала их за людей; так не стесняются при кошках или собаках. Уильям поморщился.

В Стритеме мисс Уэстерн в таком семействе чувствовала бы себя знатной дамой, которая снизошла до людей низкого звания. Ее теперешнее окружение казалось ей черной костью, рабочее сословие — и все тут. Как к ним приспособиться?

— Я схожу, — сказала Энни.

Мисс Уэстерн и бровью не повела, будто к ней обратилась прислуга. Но, когда девушка вернулась с носовым платком, она очень мило сказала ей «О, благодарю вас!».

Она сидела и рассказывала про обед в поезде — до чего он был жалкий, говорила о Лондоне, о танцах. На самом же деле чувствовала себя не в своей тарелке и болтала со страху. Морел все это время сидел и, попыхивая трубкой, туго набитой грубым табаком, глядел на нее и слушал ее бойкие лондонские речи. Миссис Морел, приодевшаяся, в лучшей своей блузе черного шелка, спокойно, негромкими словами поддерживала разговор. Все трое детей сидели вокруг и молча восхищенно слушали. В их глазах мисс Уэстерн была истинная принцесса. Ради нее вынуто все самое лучшее — лучшие чашки, лучшие ложки, лучшая скатерть, лучший кофейник. Они думали, ей это покажется настоящей роскошью. Она же, непривычная к такому окружению, не могла понять, что это за люди, не знала, как с ними держаться. Уильям шутил, но и ему было немного неловко.

Около десяти он сказал невесте:

— Ты не устала?

— Пожалуй, — ответила она, сразу перейдя на совсем особый тон и склонив голову набок.

— Я зажгу ей свечу, мама, — сказал он.

— Хорошо, — ответила мать.

Мисс Уэстерн встала, протянула руку хозяйке дома.

— Спокойной ночи, миссис Морел, — сказала она.

Пол подсел к кипятильнику, налил воды в глиняную бутыль из-под пива. Энни закутала бутыль в старую шахтерскую рубашку из фланели и на прощанье поцеловала мать. Ей предстояло делить комнату с гостьей — другого места в доме не оказалось.

— Обожди минутку, — сказала миссис Морел дочери. И Энни села, держа в обнимку бутыль с горячей водой. Ко всеобщему смущенью, мисс Уэстерн каждому пожала руку и лишь после этого ушла, следуя за Уильямом. Через пять минут он уже снова был внизу. Он как-то приуныл, а почему — и сам не знал. Пока все, кроме него и матери, не пошли спать, он почти не разговаривал. А теперь он встал на каминный коврик, привычно расставил ноги и нерешительно произнес:

— Ну, мам?

— Ну, сын?

Мать села в кресло-качалку, ощущая непонятную обиду за него и унижение.

— Она тебе нравится?

— Да, — не вдруг ответила миссис Морел.

— Она пока стесняется, мам. Ей непривычно. Здесь ведь не так, как у ее тетушки.

— Конечно, мой мальчик, и ей, должно быть, нелегко.

— Ну да. — Он вдруг нахмурился. — Хоть бы она так ужасно не важничала!

— Это только поначалу, мой мальчик. От неловкости. Это пройдет.

— Верно, мама, — с благодарностью согласился Уильям. Но чувствовалось, он все еще озабочен. — Знаешь, мам, она ведь не такая, как ты. Она несерьезная и думать не умеет.

— Она молода, мой мальчик.

— Да, и у ней не было хорошего примера. Ее мать умерла, когда она была совсем ребенком. С тех пор она живет с теткой, которую терпеть не может. А отец у нее гуляка. Никто ее не любил.

— Вот как! Что ж, тем больше ей нужна твоя любовь.

— А значит… придется ей многое прощать.

— Что ж такого ей надо прощать, мой мальчик?

— Не знаю я. Иногда она кажется пустой, но ведь надо помнить, некому было развить то хорошее, что в ней заложено глубже. И потом она от меня без ума.

— Это всякий видит.

— Но знаешь, мама… она… она не такая, как мы. Эти люди, среди которых она живет… у них, по-моему, другие устои.

— Не надо судить слишком поспешно, — сказала миссис Морел.

Но ему, видно, было неспокойно.

Однако утром он распевал и весело носился по дому.

— Привет! — крикнул он, сидя на лестнице. — Ты встаешь?

— Да, — слабо донесся ее голосок.

— Веселого Рождества! — прокричал он ей.

Из спальни донесся ее милый, звенящий смех. Но и через полчаса она еще не сошла вниз.

— Она тогда правда встала, когда сказала? — спросил Уильям сестру.

— Да, встала, — ответила Энни.

Он подождал немного, потом опять подошел к лестнице.

— Счастливого нового года, — сказал он.

— Спасибо, милый! — донесся издалека смеющийся голос.

— Поживей! — взмолился он.

Был уже почти час дня, а он все ждал ее. Морел, который всегда вставал еще до шести, глянул на часы.

— Ну и чудеса! — воскликнул он.

Все, кроме Уильяма, позавтракали. Опять он подошел к лестнице.

— Может, тебе послать туда пасхальное яичко? — крикнул он довольно сердито. Она в ответ лишь рассмеялась. Все ждали, что после столь долгих приготовлений их взорам предстанет нечто волшебное. Наконец она появилась, в блузке и юбке, и выглядела в этом наряде очень мило.

— Неужели ты и впрямь столько времени прихорашивалась? — спросил Уильям.

— Мордастик, милый, такие вопросы не задают, правда, миссис Морел?

Поначалу она строила из себя важную даму. Когда она пошла с Уильямом в церковь, он в сюртуке и шелковом цилиндре, она в сшитом в Лондоне костюме и с мехом, Пол, Артур и Энни думали, что каждый в восхищенье станет кланяться до земли. А Морел стоял на дороге в своем выходном костюме, смотрел на эту щегольскую пару и чувствовал себя отцом принца и принцессы.

И, однако, не такая уж важная персона она была. Уже год она служила в одной лондонской фирме то ли секретаршей, то ли конторщицей. Но у Морелов она разыгрывала из себя королеву. Она сидела и позволяла Полу и Энни, точно слугам, всячески ей угождать. С миссис Морел она обходилась довольно бойко, а с Морелом покровительственно. Но через день-другой она сбавила тон.

Уильям всегда приглашал Пола и Энни, когда шел прогуливаться со своей невестой. Так было гораздо интересней. А Пол и вправду искренне восхищался Цыганкой; мать даже с трудом прощала ему его постоянное стремленье услужить девушке.

На второй день, когда Лили сказала: «Ох, Энни, ты не знаешь, куда я подевала свою муфту?», Уильям заметил:

— Ты же знаешь, она в спальне. Зачем спрашивать Энни?

И, сердито поджав губы, Лили сама пошла в спальню. Но Уильяма возмущало, что она превращает его сестру в служанку.

На третий вечер Уильям и Лили сидели вдвоем в гостиной у камина, не зажигая света. Без четверти одиннадцать они услышали, что миссис Морел разгребает кочергой уголь в плите. Уильям вышел в кухню, за ним его любимая.

— Уже так поздно, ма? — спросил он. Мать сидела одна.

— Нет, не слишком поздно, мой мальчик, но обычно я поздней не засиживаюсь.

— Тогда, может, ты пойдешь спать? — предложил он.

— И оставлю вас вдвоем? Нет, мой мальчик, это не в моих правилах.