Натаниель Готорн - Дом с семью шпилями Страница 30

С первого взгляда было заметно, что дом населяет большое шумное семейство. Через ворота въехал на задний двор большой воз с дровами; дородный повар стоял у боковой двери и торговался с селянином о цене на несколько привезенных им в город индеек и кур. Время от времени горничная выглядывала из окна нижнего этажа. А в открытом окне второго этажа видна была склонившаяся над горшками прелестных чужеземных цветов молодая леди, тоже чужеземная и столь же прелестная. Ее присутствие сообщало невыразимое очарование всему зданию.

На переднем шпиле находились солнечные часы. Плотник, подойдя ближе, поднял голову и посмотрел на них. „Три часа! — сказал он сам себе. — Отец говорил, что эти часы были поставлены незадолго до смерти полковника. Как верно показывают они время тридцать семь лет!“

Простому ремесленнику, как Мэтью Моул, приличнее было бы явиться по зову джентльмена на задний двор, где обыкновенно принимали слуг и рабочих, или по крайней мере пройти через боковую дверь, куда пускали торговцев, но плотник был горд по натуре своей, а в эту минуту, сверх того, ощущал в сердце горькую обиду, потому что, по его мнению, огромный дом Пинчонов стоял на земле, которая должна была принадлежать ему. На этом самом месте, возле источника свежей, прекрасной воды, его дед повалил несколько сосен и срубил себе хижину, в которой родились его дети, и полковник Пинчон вырвал право на владение этой землей только из окостеневших рук. Итак, молодой Моул подошел прямо к главному входу и застучал так громко железным молотком, как будто сам старый колдун стоял у порога.

Сципион поспешил на стук и изумленно вытаращил глаза, увидев перед собой плотника.

— Боже, помилуй нас! Что за важная персона этот плотник! — проворчал про себя негр.

— Ну, вот и я! — сказал сурово Моул. — Где твой господин?

Когда он вошел в дом, из одной комнаты второго этажа неслась приятная меланхолическая музыка. То слышны были клавикорды, которые Элис Пинчон привезла с собой из-за моря. Прелестная Элис посвящала большую часть своего досуга цветам и музыке, хотя цветы, как всегда, быстро увядали, а ее мелодии часто бывали печальны. Она воспитывалась в иностранных государствах и не могла любить новоанглийского образа жизни.

Так как мистер Пинчон ждал Моула с нетерпением, то Сципион, не теряя времени, провел к нему плотника. Комната, в которой сидел этот джентльмен, была так называемой приемной, обращенной окнами в сад. Она была обставлена новомодной и дорогой мебелью, преимущественно вывезенной мистером Пинчоном из Парижа; пол был покрыт ковром (роскошь в то время необыкновенная), так искусно и богато вытканным, как будто он состоял из живых цветов. В одном углу стояла мраморная статуэтка обнаженной женщины. Несколько портретов, старых с виду, висело на стенах. Возле камина стоял большой прекрасный шкаф красного дерева, купленный мистером Пинчоном в Венеции. В этом шкафу он хранил медали, древние монеты и разные мелкие и дорогие редкости, собранные им во время путешествий. Однако же, несмотря на все эти разнообразные украшения, в глаза бросались первоначальные особенности комнаты — низкий потолок с перекладинами и старинная печка с голландскими изразцами. Это как бы символизировало ум, снабженный иноземными идеями и искусственно утонченный, но не ставший оттого ни шире, ни изящнее.

Два предмета казались не на своем месте в этой прекрасно убранной комнате. Один — большая карта, или план земель и лесов, начерченный, по-видимому, уже довольно давно, почерневший от дыма и засаленный кое-где пальцами. Другой — портрет сурового старика в пуританском костюме, написанный грубой, но смелой кистью.

У маленького столика, перед горящими углями, сидел мистер Пинчон и пил кофе — привычка, которую он приобрел во Франции. Это был очень красивый мужчина средних лет, в парике с длинными локонами. Кафтан его был из синего бархата, с галунами по обшлагам и вокруг петель, а камзол сверкал золотым шитьем. Когда Сципион ввел плотника, мистер Пинчон немного повернулся, но потом продолжил медленно пить кофе, не обращая внимания на гостя, за которым посылал. Он не намерен был оскорбить плотника — он покраснел бы от такого поступка, — ему просто не приходило в голову, что человек в положении Моула мог ожидать от него учтивости. Плотник, однако же, подошел прямо к камину и встал перед мистером Пинчоном.

„Вы за мной посылали, — сказал он, — не угодно ли вам объяснить, что вам нужно, у меня не так много времени“. — „А! Виноват, — спокойно проговорил мистер Пинчон. — Я не намерен был отнимать у тебя время без вознаграждения. Тебя зовут, я думаю, Моул — Томас или Мэтью Моул. Ты сын или внук мастера, который строил этот дом?“ — „Мэтью Моул, — ответил плотник. — Сын того, кто построил этот дом, — внук настоящего владельца земли“. — „Я знаю о тяжбе, на которую ты намекаешь, — заметил мистер Пинчон с невозмутимым равнодушием. — Я очень хорошо знаю, что мой дед был вынужден прибегнуть к помощи закона для того, чтобы удержать право на землю, на которой построено это здание. Не будем возобновлять столь давний спор. Дело это было решено в свое время — решено справедливо, разумеется, и во всяком случае необратимо. Но, хотя это довольно странно, есть тут одно обстоятельство, о котором я и хочу с тобой поговорить. Твоя досада, Моул, — правомерна она или нет — может иметь влияние на мои дела. Ты, я думаю, слышал, что род Пинчонов до сих пор пытается доказать свое, еще непризнанное, право на обширные земли на востоке?“ — „Часто слышал, — ответил Моул, и при этом, говорят, на его лице мелькнула улыбка. — Часто слышал от отца“. — „Это право, — продолжал мистер Пинчон, помолчав с минуту, как будто размышляя, что могла означать улыбка плотника, — это право было уже почти признано перед смертью моего дедушки. Люди, знакомые с ним близко, знали, что полковник Пинчон был человеком практичным и не обольщал себя безосновательными надеждами; он не стал бы браться за осуществление плана, который невозможно было бы исполнить. Поэтому надо полагать, что у него были основания, не известные его наследникам, добиваться с такой уверенностью успеха в своем притязании на восточные земли. Словом, я уверен — и мои советники-юристы соглашаются с моим мнением, подтверждаемым в некоторой степени и нашими фамильными преданиями, — я уверен, что мой дед владел каким-то актом, необходимым для решения дела, но этот акт исчез“. — „Весьма вероятно, — сказал Мэтью Моул, и опять, говорят, на лице его мелькнула мрачная улыбка. — Но что общего имеет простой плотник с великими делами дома Пинчонов?“ — „Может быть, и ничего, — ответил мистер Пинчон. — А может быть, и много общего!“

Тут они долго толковали между собой о предмете, интересовавшем владельца Дома с семью шпилями. Народное предание уверяет (хотя мистер Пинчон с некоторым затруднением говорил об этих, по-видимому, столь нелепых рассказах), что будто бы между родом Моула и этими обширными, недоступными еще для Пинчонов восточными землями существовала какая-то взаимосвязь. Говорили, что старый колдун, несмотря на то, что был повешен, в борьбе своей с полковником Пинчоном взял над ним верх, потому как взамен одного или двух акров земли захватил в свои руки право на восточные земли. Одна очень старая женщина, умершая недавно, часто во время вечерних посиделок употребляла метафорическое выражение, что, дескать, обширные территории земель Пинчонов похоронены в могиле Моула, хотя эта могила занимала всего лишь маленький уголок между двух скал, у вершины Висельного холма. Кроме того, когда юристы разыскивали потерянный документ, в народе начали толковать, что этот документ найдут только в руке погребенного колдуна. Этой нелепости проницательные юристы придали такую важность (впрочем, мистер Пинчон не сообщил об этом плотнику), что решились раскопать потихоньку могилу старого Моула, но ничего не было обнаружено, увидели только, что правой руки у скелета вовсе нет.

Однако же в народе ходили толки — впрочем, сомнительные и неопределенные — об участии в пропаже документа сына колдуна Моула, отца молодого плотника. Сам мистер Пинчон мог подтвердить их отчасти. Он был в то время еще ребенком, однако помнил, или ему казалось, что он помнит, как отец Мэтью Моула, в день смерти полковника, что-то чинил в той самой комнате, где он теперь разговаривал с плотником. Пинчон даже ясно припоминал, что некоторые бумаги, принадлежавшие полковнику, были разбросаны в то время по столу.

Мэтью Моул понял высказанное мистером Пинчоном подозрение. „Отец мой, — сказал он, но все с той же загадочной мрачной улыбкой на лице, — был человеком честным! Он не унес бы ни одной из этих бумаг, если бы и мог этим вернуть себе потерянные права!“ — „Я не стану с тобой спорить, — заметил воспитанный за границей мистер Пинчон с надменным спокойствием. — Но джентльмен, желая иметь дело с человеком твоего звания и образованности, должен наперед понимать, стоит ли цель средств. В настоящем случае она того стоит“.