Гюстав Флобер - Первое «Воспитание чувств» Страница 30

— Неужели ты можешь в такое поверить? — в сердцах выкрикивала она.

— Кто знает? — многозначительно тянул Анри.

— Что за отвратительная мысль! Как плохо ты обо мне думаешь! Любить его? Какой ужас!

Она принималась плакать, и надобно было ее утешать. А ведь сама допекала законного супруга вспышками якобы ревности к мадам Ленуар, к которой, по ее утверждениям, он уже давно питает настоящую страсть. Стоило мсье Рено обратиться к этой даме с безобиднейшей шуткой или самой незатейливой остротой, и ему на целую неделю были обеспечены недовольные гримаски, сопровождаемые благородным молчанием вперемешку с горестными вздохами.

Сам Анри подчас попадался на удочку.

— Ты действительно ревнуешь его? — недоумевал он.

— Я? Ревную? Этого индюка? Даже если бы она была красива, в конечном счете что мне с того? Я же не его люблю!

— Это точно? — не унимался Анри.

— Он еще сомневается! — негодовала она. И обвивала руками его шею, целуя в пушистые ресницы.

Однажды летним вечером мадам Рено, весь день проведя в рассеянной грусти, полулежала в кресле мужа и, казалось, полностью ушла в свои мысли; папаша Рено, напротив, пребывал весь обед в крайне веселом расположении духа: с лучезарной физиономией, раскрасневшийся, он сидел на подоконнике, шумно вдыхая свежий воздух, чтобы ускорить пищеварение; Анри устроился напротив него и краешком глаза следил за мадам Эмилией; в комнате царило молчание, за окнами стояла хорошая погода, солнце садилось между башнями Сен-Сюльпис. Наконец мсье Рено поднялся и взялся за шляпу.

— Вы в город? — спросила его мадам Рено.

— Да, любезная моя женушка.

— A-а, так, значит, в город, — медленно протянула мадам Рено. — Великолепно! И куда же вы направляетесь?

— Куда? — повторил удивленный супруг.

— Вот именно, куда вы направляетесь, ну же, подыщите хотя бы оправдание — вы, разумеется, собрались на обычную прогулку, она продлится целых три часа: как раз столько времени требуется, чтобы дойти до улицы Сент-Оноре, задержаться там на какое-то время и вернуться (на улице Сент-Оноре жила мадам Ленуар).

Отвечайте же, не пытайтесь что-либо скрыть от меня, вы ведь туда поспешаете?

— Подумай только, о чем ты говоришь!

— О том, что есть, это вам следует поразмыслить над тем, что вы творите. Но поторопитесь же, вас ждут.

— Действительно, уже давно пора, — наивно согласился папаша Рено, — и даже может быть, несколько позд…

— Ну, это уж чересчур! — воскликнула, побагровев от ярости, мадам Рено. — Признаться мне прямо в лицо! Заявить об этом во весь голос! Вы слышали, мсье Анри, он идет к ней, не скрываясь, он говорит об этом, бахвалится!

— К кому? — удивился папаша Рено.

— Не хватает только, чтобы меня вынудили произнести здесь это имя!

— Чье имя?

— Чье? — вконец распалясь, повторила мадам Рено. — Да ее же имя! То, что вы так любите.

Она уткнулась головой в кресло, и ее всю передернуло, словно она подавляла конвульсивные рыдания.

— Но, дружочек мой…

— Только не надо клясться!

— Да провалиться мне на этом самом месте, если…

— Ну же, лгите, лгите, разбавьте неловкость щепоткой лицемерия, громоздите клевету на оскорбления, не стесняйтесь, сударь, уж я-то вас знаю, меня ничто уже не удивит, я приготовилась вытерпеть все, свой долг я исполню до конца, выпью эту чашу до дна, буду пить до смертного часа…

— Но, честное слово, я тебя не понимаю… да что же это такое?

— Потерпите еще немножко! Этому долго не продлиться, очень скоро вы будете свободны! Бедная женщина отойдет в мир иной, и вот тогда-то, избавившись от докучных пут, ваши страсти…

— Как можно, вот так, на людях? Ты уж лучше помолчи, бедняжечка моя, ведь здесь мсье Анри, ты с ума сошла…

— Сошла с ума? — не унималась она, свирепо уставясь на супруга. — Да, я страдаю, я почти безумна, и это вы всему виной!

Анри восхищался ею. Черты мадам Рено затуманило выражение какой-то отрешенности, что сделало лицо особенно неотразимым, а она между тем продолжала:

— Так мне пристало помалкивать? Почему бы не предложить еще и рассмеяться, для умножения мук! Я все сносила: холодность, отвращение, заброшенность, одиночество, оскорбления, ревность и многое, многое другое!

Она всхлипывала, спрятав лицо в платок.

— Но, ради всего святого, что я тебе сделал?

— Надо же! И он еще спрашивает!

— Да, спрашиваю, — в нетерпении повторил за ней папаша Рено. — И хочу наконец получить ответ!

— Ах! Хотя бы чуточку благовоспитанности! — надменно оборвала его мадам Рено. — Вы грубо обращаетесь с плачущей женщиной, потому что ей вздумалось пожаловаться, с бедным страдающим созданием, чье разбитое сердце рвется на части.

Последние слова разжалобили ее самое, и она вновь разрыдалась.

— Мы, женщины, недостаточно сильны духом для вас: когда на ваши головы сваливается несчастье, обрушивается одно из оснований веры, покидает любовь — у вас еще есть в запасе наука, политика, игра, деньги, слава, пирушки, кофе, охота, лошади, бильярд и один Бог знает что еще; ваши сердца — из гранита: всегда ни царапинки, они-то уж отыщут себе утешение, найдут повод возгордиться даже на развалинах чувства. Что вам за дело, если замаранный вами ангел взмывает к небесам, вы же ни во что не верите! Бывают ли у вас ночи отчаянья, долгие ночи, проведенные в стенаниях под раскаленным покрывалом, без иного утешения, кроме только божественной благодати, которую вы все отрицаете, ибо она ни разу на вас не нисходила? По — вашему, души и не существует, ведь вы атеисты, тело, тело для вас — все, и, когда ваши нечистые желания утолены, горе нам, бедным, мы тогда — всего лишь пьедестал для мерзкого тщеславия или только одно из украшений вашего дома.

— Что ж, — решился папаша Рено, — я никуда не иду. — И снял шляпу, после чего наступила долгая пауза.

— Но почему бы вам не пойти, друг мой? Вы можете гулять, где вам заблагорассудится, я ни на чем не настаиваю.

— Нет, я остаюсь, — отвечал папаша Рено. — Остаюсь. — И уселся на стул.

— Вам ведь надо куда-то по делам, — не унималась мадам Рено.

— Так я пойду завтра.

— Подчиняться — моя обязанность, а не ваша, ступайте же.

— Нет, черт побери, это совсем не срочно.

— Надеюсь, вы ничего не отменяете из-за всего, что я тут наговорила.

— Да нет же, я, собственно, и не намеревался…

— Какие все это мелочи!

Она встала, подошла к нему, взяла за пуговицу сюртука и стала теребить ее, стараясь не смотреть ему в лицо:

— Послушайте, я была не права. Даже несправедлива, меня совершенно не надо было слушать; ну, просто я слишком порывиста, легко выхожу из себя, путаюсь. Я вас, может быть, больно ранила, не желая того, так простите меня, и не будем больше об этом, а? Видите ли, я как ребенок, матушка так избаловала меня, вы же знаете! Она, в отличие от вас, совсем не понимала, как следует воспитывать человека! В другой раз я буду паинькой, вот увидите! Это оттого, что я так вас люблю! Не удивляйтесь же, что я столь ревнива, но я знаю, что не права, ведь ты еще обожаешь свою Эмилию, не правда ли? Ты ведь будешь безутешен, дружок мой, если она разозлится?

Она ласково похлопывала его по щекам, а папаша Рено только таращил глаза под своими очками.

— Ну да, ты ведь добр, бедный мой папочка, ну же, поцелуй меня, ну, быстренько-быстренько… вот сюда… сюда… бедняжечка мой!

— Да, хорошая моя.

— И вот сюда… еще раз.

— Охотно, курочка моя.

— И туда, и туда, дружочек мой.

— Ну да, и еще вон туда.

И они обменивались нежными ласками, выражая переполнявшие их чувства особого рода похрюкиванием, какое выглядит вполне естественным в подобных обстоятельствах.

— Теперь, чтобы доказать мне, что вы не сердитесь, сделайте так, будто я ничего не говорила.

— Ни в коем случае.

— Прошу вас, иначе я подумаю, что вы все еще на меня в обиде.

— Мне тоже хочется уступить: я остаюсь дома.

— Нет, теперь твоя очередь приказывать. Хочу, чтобы ты отправился прогуляться.

— Мне вовсе незачем торопиться.

— Что с того! Прошу тебя, уступи!

— Нет, чтобы доставить тебе удовольствие, — остаюсь, остаюсь.

— Нет, сейчас мой черед доставлять удовольствие — уходи, уходи, уходи.

— Нет! Не сдвинусь с этого места!

— Ну не глупи, вот твоя шляпа.

— Но я уже не хочу тебе противоречить, зачем мне тебя покидать?

— Не слушай меня, иди — вот твоя трость.

— Не пойду.

— Пойдешь. Да бери же трость!

И ссора чуть было не вспыхнула снова, но вошла Катрин и возвестила:

— Мсье Мендес просит вас, сударь, послать за доктором: ему очень плохо, бедняга бледен, как простыня на его постели, иногда он скрипит зубами, тогда мсье Альварес говорит ему какие-то слова, на что мсье Мендес тотчас отвечает ему с яростным видом, все повторяя: «lа puta! la puta!»[44]